С тех пор Белый никого не боялся. У него и времени-то на это не было, да и кого, скажите, мог испугаться шестидесятикилограммовый волкодав, к тому же свободно лазающий по любым деревьям и заборам, вопреки всем правилам физики и биологии?

У Белого был Вовка, и Белый обожал маленького хозяина. Однажды вечером он подошёл к вовкиной кровати, лизнул спящего Вовку в нос и промяукал заветные слова. «Я всегда буду тебя защищать.»… Правда, защищать Вовку было особенно и не от кого. При виде сопровождающей мальчишку внушительной меховой горы чесать языки, а тем более кулаки почему-то пропадало желание даже у самых отъявленных задир и пакостников, да и сам Вовка, надо сказать, отнюдь не был трусом.

Вовка и Белый почти не расставались. Летом они уезжали на дачу, и Белый с утра до вечера носился вместе с Вовкой и его приятелями по заросшим склонам Змейки, после чего вечером Белый отдирал, смешно отплёвываясь, репьи от вовкиных штанов и футболки, а Вовка выцарапывал их же из роскошного белоснежного хвоста своего друга. Будучи в городе, они вместе с вовкиными друзьями Сашкой и Стасом отправлялись в разные путешествия на поиски приключений – то устраивали дальние плаванья на большом самодельном плоту по заросшему ряской и кувшинками старому парковому пруду, то предпринимали дерзкие исследовательские экспедиции в дебри заброшенной лет десять назад стройки, через фундаменты и разбросанные балки которой проросли вездесущие ивы и клёны, а под тёмными, затянутыми паутиной и мхом перекрытиями водились летучие мыши; а иногда и просто играли во дворе, и Белый наравне с мальчишками хватал и бросал мяч или гонял по асфальту ржавую консервную банку.

Зимой Белый провожал Вовку до школы и терпеливо ждал его возвращения, а директор, учитель русского и литературы, даже велел техничке положить для него в вестибюле отслуживший своё спортивный мат, и Белый гордо возлежал там, пока не заканчивались уроки. Покорённые так не вяжущимся с огромными размерами «няшечным» мяуканьем, девочки младших и средних классов на уроках рисования норовили изображать исключительно Белого, а мальчишки тайком таскали ему булочки и сосиски из столовой, надеясь подлизаться для катания на знаменитой, наравне с самим псом, на весь город вовкиной собачьей упряжке. Её смастерили из старых детских санок, которые соединили с Белым хитрой ременной упряжью, собственноручно сшитой дедом, бывшим геологом, из купленных в магазине «Умелые руки» ремешков.

Упряжка пользовалась неизменной популярностью каждую зиму. До сыта нагонявшись по тропинкам и сугробам, в тысячный раз покорив как Северный, так и Южный полюса и пройдя ледяные просторы вместе с Прончищевыми и Седовым, мальчишки отвязывали «нарту» от Белого и отправлялись кататься с длинной пологой горки в конце улицы Анненского, соответственно, именуемой в народе Анненской горкой. Анненская горка упиралась в Бродское шоссе, как ножка в перекладину буквы «Т». Не доставая метров пятнадцати до проезжей части, горка заканчивалась огромным непролазным сугробом, наваленным в процессе очистки шоссе снегоуборочной техникой. Мальчишки, разогнав сани в начале горки, притормаживали в конце, чтобы затем с хохотом и криком, поднимая целые бураны и низвергая лавины, утонуть в громадном сугробе и долго выбираться наружу под шутки и смех наблюдателей – болельщиков…

Тот день выдался морозным и ясным, как часто бывает сразу после новогодних праздников. Хорошенько исследовав Аляску и посетив старательский Доусон, Вовка со Стасом отвязали санки и отправились на горку, а Белый улёгся на самом верху и стал наблюдать. Если бы не вывешенный розовый язык и чёрные вселенные глаз, определить местоположение волкодава на снегу не было бы никакой возможности.

Стас выскочил вперёд, и, плюхнувшись на сани, с улюлюканьем устремился вниз. В конце он красиво и удачно затормозил и избежал клоунского «ныряния» в сугроб. Довольный собой, он забрался обратно на гору и отдал санки Вовке.

В этот момент в мозгу Белого настойчиво толкнулось предчувствие… Не успев разобраться в его причине, волкодав зарычал, затем глухо загавкал, и наконец заголосил, как драчливый мартовский кот. Стас обернулся, услышав предупреждение – ещё бы, так Белый не вёл себя доселе никогда, и закричал, размахивая руками, в попытке остановить уже набирающего скорость Вовку… С вершины горы словно сорвался ком снега, и, разгоняясь, понёсся наперерез, но сани с Вовкой были очень далеко, и пёс явно не успевал. Тогда он сменил тактику, и, ещё больше увеличив скорость, рванул параллельным курсом к приближающемуся громадному сугробу. Отсюда в середине сугроба явственно просматривалось накатанное «ущелье» со следами гусениц снегохода – кто-то совсем недавно спускался на снегоходе с горки и раз за разом «утюжил» сугроб поперёк, оставив не мягкую и безопасную снежную стену, а гладкую и плавную накатанную колею, превращавшую окончание горки в отличный трамплин с приземлением прямо на проезжую часть Бродского шоссе… Деловито гудя моторами, по шоссе сновали легковушки, грузовики, автобусы, а вовкины сани неслись в тоннель снегоходной колеи с прицельной точностью. Теперь уже Вовка и сам увидел опасность, но слишком поздно. Мальчишка растерялся, и драгоценные мгновения, в которые ещё можно было перевернуться, зарывшись в окружающий снег и отделавшись парой синяков, были упущены. Сани с седоком олимпийским болидом ворвались в тоннель…

Погрузку задержали, и самосвал вышел из карьера с часовым опозданием. Водитель злился из-за потерянного времени, а следовательно, и денег, и то и дело придавливал педаль газа, рискуя сильно обрадовать спрятавшегося за поворотом инспектора дорожной полиции. Вот и Бродское, слава Богу, там можно будет и побыстрее, они там сроду не стоЯт… За плавным поворотом шоссе, конечно, не было полицейской машины. Зато был огромный сугроб внизу Анненской горы, из середины которого вдруг, как в каскадёрском кинотрюке, вылетели сани с сидящим в них мальчишкой, и в ту же секунду с верхушки сугроба наперерез пружиной сорвалась огромная белая собака. Водитель изо всех сил нажал на тормоз. Разогнанный до семидесяти километров, сорокатонный самосвал не подумал останавливаться, а вместо этого, вильнув на заблокированных колёсах, как на лыжах, заскользил ещё ближе к обочине с сугробом…

… Белый уже не думал. Работали только рефлексы. В воздухе он вытянулся в веретено и настиг летящие санки почти сразу после их старта с трамплина. Он сделал сальто, в конце которого изо всех сил ударил сани задними лапами, одновременно погасив и часть своего ускорения. Сани с впавшим от страха в ступор Вовкой сбились с курса и косо спикировали в снег у самого края дороги, а пёс увидел прямо перед собой несущуюся громаду самосвала… Дальнейшего он не помнил даже урывками. В отключившемся мозгу звенели несколько бессвязных слов: «Девять… Девять… Девять… На деревьях безопаснее…»

Грузовик с проваленным внутрь лобовым стеклом, превратившимся в мелкую сетку, приткнулся тупой мордой под высоким, раскидистым клёном, растущим на краю обочины. Полицейских машин собралось целых четыре, мигая, подрулили скорая и пожарная. Задние двери «Газели» под красным крестом, приняв носилки с потерявшим сознание мальчишкой, захлопнулись, взвыла сирена, и скорая умчалась, обгоняя сторонящиеся машины и игнорируя светофоры. А пожарники выдвигали лестницу, чтобы снять вцепившегося мёртвой хваткой в толстый сук большого белого пса, который только что на глазах ошалевшего водителя грузовика спас жизнь сорванцу в санях, отлетел прямо на едущий грузовик, разбил стекло, а сам при этом мало того, что остался жив, но ещё и умудрился, намертво сжав передние лапы в кольцо, повиснуть на дереве на высоте третьего этажа…

Белого снимали почти час. Сил разжать стиснутые в шоке лапы у пожарных не хватило, и ветку пришлось отпилить, подогнав электромонтажную автовышку. Только будучи опущенным на землю, пёс стал постепенно разжимать мёртвую хватку, медленно приходя в себя, а когда оклемался, встряхнул огромной лохматой головой, принюхался верхним чутьём, и, определив направление, захромал туда, куда повезли Вовку, оставляя на белом снегу яркие алые пятна следов. Пса тут же догнали, усадили в полицейский «УАЗик» и отвезли в больницу, где его хозяин как раз недавно пришёл в сознание и грыз яблоко, ожидая результатов проведенного врачами осмотра.

Больница была районной, и как Вовку, так и его знаменитого волкодава там хорошо знали. Пса уложили на кушетку и стали замазывать и бинтовать стекольные порезы на задних лапах и стёртую о шершавую кору кожу на запястьях, затем укололи антибиотик и успокаивающее и передали на попечение бабушки с дедом, прибежавшим в больницу даже раньше, чем туда привезли Вовку. А самому Вовке помазали йодом несколько синяков и перемотали эластичным бинтом лёгкий ушиб локтевого сустава, после чего отпустили, посоветовав деду с бабкой подобросовестнее применять древнее, испытанное и надёжное лекарственное средство из сыромятной кожи… Но ни Вовка, ни дед, ни бабушка не ушли от кушетки, на которой лежал Белый, до самого утра, пока пёс не проснулся, поприветствовав их серией удивлённо-вопросительных «Мяуу?!»

«Девять? - рассуждал Белый… Девять… Нет, наверное теперь уже восемь… Или всё-таки ещё девять?» В ответ Полосатый, укрывшись в лабиринтах сознания, хитро помалкивал, будто его там и вовсе не было…