Дай Бог, живым узреть Христа-11

11.

 

Я шатаюсь в толкучке столичной

над весёлой апрельской водой,

возмутительно нелогичный,

непростительно молодой.

 

Занимаю трамваи с бою,

увлечённо кому-то лгу,

и бегу я сам за собою,

и догнать себя не могу.

 

Удивляюсь баржам бокастым,

самолётам, стихам своим.

Наделили меня богатством,

не сказали, что делать с ним.

 

Чуть-чуть слукавил в последних двух строчках Евгений Александрович! И о том, что он безмерно богат, — знал, и о том, что делать с этим богатством, — знал, как знали его великие предшественники. Вот высказывание Евтушенко о поэзии, которое приводится в книжке о нём, вышедшей в серии ЖЗЛ в прошлом, 2017 году:

 

«В поэзии, мне кажется, есть несколько обязательных условий. Первое условие: поэзия обязательно должна быть исповедью автора. А второе, ещё более важное, условие, которое делает поэта крупнее, делает его национальным поэтом, — это то, когда его поэзия становится исповедью всего его народа и истории народа. Вот без этих двух качеств, соединения этих двух качеств, настоящего поэта, большого, быть не может».

 

О глубокой исповедальности евтушенковских стихов говорить много не приходится, все его вещи — исповеди, да такие, которые следует пожелать многим и многим нынешним христианам, раскрывающим тайники души перед Богом. И об отражении в его поэтических трудах боли и тревог, да и всей истории русского народа, истории прошлой, настоящей и грядущей — много распространяться тоже нет смысла. Почти в каждом стихотворении — острая ножевая боль всех наших поколений, от становления Руси до её нынешнего безвременья, и более того — до наступающих нелёгких и тревожных завтрашних времён. Размах изумительно колоссальный. И что поражает с особой силой — так это то, что от стихотворения к стихотворению растёт не только мастерство поэта, но и его житейская мудрость, его совестливая духовность. В чём источник этого небывалого пушкинско-есенинского роста? Сам поэт отвечает на это так:

 

Как я мучаюсь — о боже! —

не желаю и врагу.

Не могу уже я больше —

меньше тоже не могу.

 

Мучат бедность и безбедность,

мучат слёзы, мучит смех,

и мучительна безвестность,

и мучителен успех.

 

Но имеет ли значенье

моё личное мученье?

Сам такой же — не иной,

как великое мученье,

мир лежит передо мной.

 

Как он мучится, огромный,

мукой светлой, мукой тёмной,

хочет жизни небездомной,

хочет счастья, хочет есть!..

 

И в мученье этом слабость,

И в мученье этом сладость,

и какая-то в нём святость

удивительная есть...

 

Вот источник возрастающей из года в год силы Евтушенко! — Он воспринимает мир, и русский, и зарубежный, «как великое мученье». А воспринимает так потому, что сам неотделимая частица этого мира, и какими болями мучается мир, зарубежный и русский, такими же — мучается и стихотворец, удел которого отражать действительность в высшей степени правдиво, истинно.

 

Сейчас мы начнём рассматривать одно из проникновеннейших произведений Евгения Александровича «Идут белые снеги». Многие думают, что написал он эти стихи в зрелые годы. Но ничуть не бывало. Середина шестидесятых — время создания шедевра мировой лирики, моментально ставшего великолепной песней (как, впрочем, и другие лучшие его стихи). До каких высот поднялся здесь автор, увидит каждый, даже не очень разбирающийся в поэзии. Словно Данко, поэт вынул сердце, и оно засияло жгучим солнцем.

 

Идут белые снеги,

как по нитке скользя...

Жить и жить бы на свете,

да, наверно, нельзя.

 

Чьи-то души, бесследно

растворяясь вдали,

словно белые снеги,

идут в небо с земли.

 

Идут белые снеги...

И я тоже уйду.

Не печалюсь о смерти

и бессмертья не жду.

 

 

Я не верую в чудо.

Я не снег, не звезда,

и я больше не буду

никогда, никогда.

 

И я думаю грешный, —

ну, а кем же я был,

что я в жизни поспешной

больше жизни любил?

 

А любил я Россию

всею кровью, хребтом —

её реки в разливе

и когда подо льдом,

 

дух её пятистенок,

дух её сосняков,

её Пушкина, Стеньку

и её стариков.

 

Если было несладко,

я не шибко тужил.

Пусть я прожил нескладно —

для России я жил.

 

И надеждою маюсь

(полный тайных тревог),

что хоть малую малость

я России помог.

 

Пусть она позабудет

про меня без труда,

только пусть она будет

навсегда, навсегда...

 

Идут белые снеги,

как во все времена,

как при Пушкине, Стеньке

и как после меня.

 

Идут снеги большие,

аж до боли светлы,

и мои и чужие

заметая следы...

 

Быть бессмертным не в силе,

но надежда моя:

если будет Россия,

значит, буду и я.

 

Боже! — какие здесь только темы не затронуты, не прочувствованы, не донесены до читательских сердец! И какая из них не прозвучала с меньшей мощью, чем все остальные! Попробуем подойти к этому вопросу с математической скрупулёзностью. Вот о чём в стихотворении-поэме говорится. О необоримой и чистой любви к России. О совестливом и жертвенном служении ей. О русской противоречивой истории. О народных традициях. О нашей несравенной природе. О трагической мимолётности человеческой жизни. О её греховности. О надежде на полезность своего труда. О кратковременности памяти о людях на земле. О глубоком и горьком, до слёз, переживании предстоящей разлуки с жизнью.

 

Что и говорить! — С точки зрения светских литературных, ныне преобладающих в нашем обществе норм — стихотворение достойно высшей похвалы, оно вряд ли уступает лучшим образцам Пушкина, Есенина. Но с наших позиций, позиций Истины, — немало к автору вопросов, причём вопросов первостепенной важности.

 

Вы, наверно, заметили, что Евтушенко, называя главные свойства настоящей, высокой поэзии (об этом речь шла выше), отметил исповедальность в стихах и способность сочинять так, чтобы в трудах звучала и исповедь, и история народа. Только в этом случае, по тогдашним понятиям героя нашего эссе, поэт становится национальным гением. Евгений Александрович ни слова не сказал о глубоком знании Истины, той Православной Истины, которая была открыта в последние годы творчества Пушкину и отразилась в таких вершинных поизведениях, как «Странник», «Памятник», «Отцы пустынники...», «Не дорого ценю я громкие права», «Мирская власть» и других, — и которой пронизаны поздние романы Достоевского. А между тем, только этот, третий фактор, при наличии двух первых, делает произведения по-настоящему глубинными, правдивыми и истинными — без досадных ошибок.

 

«Идут белые снеги» — душевный, исповедальный плач об уходящей жизни — полностью трагичен лишь для атеистов, не верящих в вечную жизнь людей в Царствии Небесном. А для православных главная проблема совсем в другом — как прожить земную жизнь по заповедям Христа, по законам Истины, чтобы не попасть в ад, а стать равноправным гражданином счастливого райского бытия в нашем Творце.

 

Для Евгения Евтушенко темы Бога долгое время не существовало, а если и случалось упоминать слово бог, то он писал его с маленькой буквы. Потом он как бы даже стал признавать Его существование, но только в той степени, в какой Господь не многим больше человека («Обожествлять не надо даже Бога»). И наступил период, когда поэт решил высказать своё отношение к Творцу. Отношение если и не совсем богоборческое, то весьма далёкое от Православной Истины.

 

В конце шестидесятых он написал ироническое стихотворение «Попытка богохульства». Богохульства там не было, но... Впрочем, проанализируем эту вещь в следующей главе.