БЕГЛЕЦ

[Глава повести "Беглец"]

 

Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был

И что я презирал, ненавидел, любил.

 

Арсений Тарковский

 

Итак, теперь ты Беглец, приятель, а значит, страх должен сидеть у тебя в печёнке. Именно в печёнке. Почему? Да потому, что когда страх сидит в печёнке, голова свободна от него и может соображать спокойно. Если в тебе нет боязни, ты пропал. Если она, эта чёртова боязнь, вылезает из печёнки и начинает колобродить, — тоже пропал. Ты можешь трижды плевать на закон, когда ты с ним ладишь. Но когда ты с ним не ладишь, ты обязан блюсти его, иначе тебе крышка. Ты решил жить. Хорошее решение. Но когда несколько десятков человек жаждут твоей смерти, и их вряд ли убедишь, что тот, кто именовал себя Бирдебеком, вдруг взял да утонул, предварительно почему-то раздевшись, одного желания мало. Потому что месть это чувство, которое стои́т меж любовью и ненавистью, а значит, сильнее их обоих. Попробуй уйти от него. Для этого нужны осторожность дичи и чутье охотника. Волк в овечьей шкуре опасен вдвойне, овца в волчьей шкуре вдвойне бессильна. Опасность страшнее тогда, когда не знаешь, в чьём обличье она к тебе заявится. И еще: беглец обречён, если не знает, куда он бежит. Цель, даже призрачная, это все же лучше, чем беспорядочно мечущийся перед глазами горизонт. И тогда я сказал себе: «Север»!

 

ЧЕРНАЯ ПЫЛЬ

 

Когда стемнело, Ахмед осознал, что идёт почти без остановок, лишь пару раз — попить воды из ручья. Осознал, что напрочь не думает о недавнем прошлом, о Ханике, о её жарком лоне. Все это относилось к иному, почти потустороннему миру. Осознал, что он устал, что голоден, что нужно бы думать о ночлеге. Присмотрел небольшую возвышенность на окончании длинной, волнистой песчаной косы, но лишь добравшись до неё увидел, что там уже есть люди. Сперва две пары весел, затем парус и сети, развешанные на кустарнике. Затем — низкорослого, коренастого мужчину с перевязанным глазом. Он сидел на толстой позеленевшей коряге возле маленького, едва горящего костерка. Неподалёку от него вяло шевелил жабрами огромный, зеленовато-серебристый осётр. Мужчина, не переставая ворошить уголья прутиком, поднял на него вопросительный взгляд.

 

— Куда идёшь? Не к нам ли?

 

— Не к вам. Иду далеко. На север.

 

— На север? — мужчина округлил глаза, будто услышал нечто удивительное. — И что там, на севере?

 

— Там мой дом. То есть был мой дом. Нынче — не знаю.

 

— Это бывает. Я вот с утра из дому ушёл, а и то точно не знаю, есть он сейчас, мой дом, или уж нет. А что ж сюда-то забрёл, коли на север идёшь? Север он вон где, — ткнул, не оборачиваясь, большим пальцем назад.

 

— Переночевать хотел. Темнеет

 

— Темнеет, верно. А почему именно здесь? Переночевать то есть.

 

Ахмед присел на корточки рядом с ним.

 

— Путь далёк, отец, темнота близко. А переночевать надо.

 

— Неужто места другого не сыскал? — мужчина глянул на него своим единственным глазом. — В шалаше тебе места не хватит, со мной ещё двое сыновей, они тут, неподалёку, — он многозначительно подмигнул. — А возле костра мошкара съест. У нас-то мазь есть Чура-бабай дал, дай ему бог здоровья. Но на тебя не хватит, самим мало. А без неё к утру у тебя лицо будет как у дохлого сома.

 

— Ну это я знаю. Ладно, отец, пойду я тогда. Хоть подскажи, где тут поближе есть деревня.

 

— Как не быть, — мужчина сразу оживился. — Вот по косе на берег выйдешь и шагай, как и шёл по течению вверх. Вначале будет Каратузан, его издали видать, он на холме, — мужчина скривился и вновь сплюнул, — но туда не ходи. Пройдёшь ещё две версты увидишь аул Ике Тирмен. Хороший аул, зажиточный Там переночевать можно, и с рыбаками договориться. Они и в Каспий ходят тюленей бить, и вверх по Итилю. Иной раз аж до Сарытау доплывают. А Сарытау — это как раз север и есть.

 

— Хорошо. А что за Каратузан такой? — вдруг заинтересовался Ахмед, уже поднявшись и вознамерившись уходить. — Слово-то какое — Каратузан .

 

— Да уж такое слово. Так в тутошних местах чуму зовут, чтоб ей пропасть. Чума тут была лет пятнадцать назад. Много народу повымерло, спаси-сохрани.

 

— И что, в честь чумы аул назвали?

 

— Да не то чтоб в честь. История там какая-то в ту пору приключилась. Тёмная история. Рассказал бы, да не знаю. И знать не хочу. И тебе бы не надо.

 

Мужчина кивнул для убедительности и, отвернувшись, побрёл к шалашу, давая понять, что полагает беду законченной.

 

Однако когда Ахмед зашагал прочь, он вдруг откашлялся и спросил:

 

— Не тебя ли, добрый человек, разыскивали тут недавно семеро всадников? Сердитые такие. Искали кого-то, так искали, что все у меня тут перевернули. Плохие времена настают, по всему видать. Вижу, что не тебя. Однако и ты будь поосторожней, им ведь только попади под руку, разбираться не станут. И не шибко рассказывай каждому, куда ты идёшь. Имя своё направо-налево не называй, добрым людям оно неинтересно, а лихим и знать не должно. А север, он не такой большой, как тебе кажется. Сыщут, коли захотят…

 

Ахмед хотел ему ответить, но тот замахал руками и отвернулся.