[Фрагмент повести "Беглец"]

 

Полдень в степи

 

По степи ветрище свищет, потемнели небеса.

По степи добычу ищет красноокая лиса.

 

Песня

 

Полдень в степи. Уходящее лето ещё пышет едким, пыльным степным зноем, но к полудню вдруг поднялся ветер. Он похож на вкрадчивого хищного зверя. То стихает, да так, что даже пыль стоит почти неподвижно, то вдруг ощеривается, ощетинивается, налетает внезапным шквалом, гонит тёмные клубы пыли и обезумевшей клочковатой травы.

 

Трое всадников, они стоят друг напротив друга и беседуют. Им, похоже, не мешает зной и не тревожат порывы ветра. Лишь кони их порой прядут ушами, фыркают и пугливо встряхивают головами. Со стороны они похожи на охотников. Да они и есть охотники. И говорят, вероятно, об охоте. Но чтобы услышать их разговор, надобно подойти поближе.

 

Это Мангут бек, Котлыбуга́ и Махмуд везир.

 

— В степи всякое случиться может, а хан хоть и умён, но горяч не в меру, — говорит Махмуд везир. Это стройный красавец с тонкими запястьями и женоподобным лицом. Одет в дорогие одежды, увешан оружием, однако, оружие это столь изощрённо украшено, что, казалось, давно утратило своё реальное назначение.

 

— Хан как будто дразнит тех, кто служит ему, — он преувеличенно грустно вздыхает и томно прикрывает лаза. Конечно, сейчас ни один здравомыслящий не станет повторять той чепухи о том, что наш хан, якобы, вовсе и не хан, а какой-то жалкий… Стыдно сказать.

 

— А кстати, что с ним стало, с этим Ахмедом-бродягой? — небрежно интересуется Котлыбуга. Это — наоборот, невысокий, нарочито скромно одетый человек. Хотя тёмные слухи о его богатстве, не вполне праведно нажитом, тревожат иные праздные умы. Он не стремится бросаться в глаза, и более других нервничает, оборачивается по сторонам.

 

— С кем? Не расслышал, о ком вы говорите, уважаемый? — издевательски прижав ладонь трубочкой к уху, переспрашивает Мангут бек. Это кряжистый, коротконогий человек, с широкими ладонями пастуха и воина. В тот памятный день истребления бирдибековой родни он был в числе тех, кто вышел из зала, уверовав в правоту услышанного. С того дня ненависть к тому, кто назвал себя Бирдебеком, стала, похоже, едва ли стержнем его существования.

 

— Э, всё ты расслышал! Не бойся, тут никого, кроме нас нет.

 

Мангут бек вспыхивает, однако берет себя в руки, лишь стискивает в побелевшем кулаке роговое кнутовище.

 

— Ахмед, вот как звали того беднягу. Пропал бесследно. Я его никогда не видел, — охотно и нарочито громко отвечает Махмуд везир.

 

— Эка беда, не видел! — грубо перебивает его Мангут бек. — Зато других видел в избытке. Все они одинаковы. Как верблюжьи лепёшки.

 

— Но те, кто видел, говорят, что…

 

— Меня мало интересует, что говорят, о каком-то грязном заморыше, — резко обрывает говорившего Мангут бек.

 

— Он истребил род Чингизов, — угрюмо, непонятно кому обращаюсь, продолжает Махмуд везир, — Скоро за эмиров возьмётся. Да он это и не скрывает. Что тогда будет с державой?

 

— Эй, мне, если честно плевать на державу, — зло щерится Мангут бек. — Я привык всегда думать о собственной заднице, да и всем советую.

 

— Держава только тогда и крепка, когда эти мысли совпадают, — вкрадчиво продолжает Котлыбуга. — Однако Махмуд везир прав. Великие царства создаются великими людьми, а рушатся ничтожествами.

 

— Я этого не сказал, — Махмуд везир обеспокоено качает головой.

 

— Разве? Зато я говорю! — Котлыбуга заметно осмелел. — Знаете главное правило охотника? Главное — самому не стать дичью. Боюсь, что хан позабыл это простое правило.

 

— Простые истины легче забываются, — вторит ему Махмуд везир. — На то хозяева, чтобы забывать, на то слуги, чтобы напоминать.

 

— Главное — никто не должен остаться в стороне. А то ведь бывают люди, которые много и складно говорят, — Мангут бек неожиданно пристально смотрит на Котлыбугу, — а стоит дойти до дела, как у них срочно приключается какая-то неотложная надобность. А то и похуже…

 

— Договаривай, уважаемый, коли начал, —насупился Котлыбуга.

 

— Договорю, с вашего разрешения. Так вот, судари мои, не знаю, складно я говорю или нет, а только ежели я замечу, что в нужный момент кто-то начнёт вертеть задом и канючить, я такому лично снесу голову.

 

— Эй, сейчас неподходящее время ссориться, — Махмуд везир властно приподнял ладонь, эффектно полыхнув перстнем. — Наверное, есть смысл поразмыслить о том, как будем жить после того, как закончится охота. Ведь закончится же она когда-нибудь.

 

— А вот как закончится, так и поговорим. Шкуру неубитого медведя делить приятно. «Уж не себя ли ты зришь на троне, дамский лизоблюд» — подумал он.

 

«Да уж не тебя, овечий вор», — ответили ему презрительно сощуренные глаза Махмуда визира.

 

— Нет уж, договориться сперва надо, — деловито вставляет Котлыбуга. Трону ни дня пустовать нельзя, может большая кровь пролиться.

 

— Коли суждено было оборваться чингизову роду, то ханом, по моему разумению, должен быть человек малоизвестный, без славы, без заслуг, — говорит, поигрывая кнутом Мангут бек. — Хан, таким и должен быть. Не шибко знатным, не шибко видным, не шибко умным. Нынче времена такие, люди устали от героев. Когда у человека заслуг много, он больше назад глядит. А государям надобно глядеть перед собой. Стало быть, решено. Хан погибнет на охоте. Его застрелят трое неизвестных. Их станут искать, однако, не сыщут…

 

Со стороны степи слышится конский топот, ржание, свист, выкрики людей. Махмуд везир вздрагивает и невольно втягивает голову в плечи.

 

— Вот, кажется, и хан вернулся. Пора расходиться. Храни нас Аллах!

 

ОХОТА

 

Ловить тигров легко.

Довольно схватить за загривок

и объяснить, что это ты его поймал,

а не он тебя.

 

Ахмед Булгари

 

Итак, сегодня — день охоты. Как бы он ни сложился — это твой день. Ибо где как не на охоте, в полуденной степи можно вверить судьбу ветрам Провидения. В этой жизни ничего нельзя изменить. Нужно было стать царём, чтобы понять столь простую вещь. Происходит лишь то, что должно произойти. Хан Бирдебек должен был убить бродягу Ахмеда, и он это сделал: заставив бродягу переодеться в ханский халат, он убил его. Хан Бирдебек должен был пасть от рук заговорщиков, и он падёт. Сегодня. Опять же, какая разница, как. И все же у тебя сегодня будет шанс…

 

Внезапный порыв ветра хлёстко стегнул наотмашь по лицу пылью и запорошил глаза. Ахмед раздражённо выругался и отвернулся, растирая веки. Когда выпрямился, рядом с ним недвижно стоял Хамзат, брат Хасбулата, который незаметно и естественно занял его место. На брата не похож. То есть, похож, но только внешне. Тучен, сластолюбив, в седле сидит скверно. Тонкие, кажется даже выщипанные брови и редкие, длинные, почти до самого подбородка усы делают его лицо ещё более глупым. Он, похоже, прочно уверовал в то, что некая тайна, что связывала хана и его покойного брата, распростёрла свои незримые крыла также и над ним. Службу свою почитает большим счастьем, о большем не помышляет. Однако из того, что имеет, стремится взять все возможное, ворует почти не таясь. Интересно, он с ними? Едва ли. Пустоголов и неповоротлив, от такого больше помех, нежели пользы.

 

— Что ты хотел, Хамзат?

 

— Я? … Просто хотел узнать, не нужно ли чего.

 

— Ничего не нужно. Хотя, скажи нукерам: пусть снимают оцепление.

 

— Охоты не будет, великий хан?

 

— Охота будет. Но будет особенной. Нас будет четверо. То есть я и ещё трое. Больше никого.

 

— Четверо? — У бедняги Хамзата отвисла челюсть. — Но это…

 

— Что такое? — Ахмед изобразил недоумение. — Ты в чем-то не согласен со своим ханом?... Погоди-ка, кто-то как будто скачет сюда. Выясни, кто, это и как он прошёл через оцепление. В этом твоя обязанность, Хамзат, а не в размышлениях, что мне должно или не должно делать.

 

По степи стремглав, словно погоняемый ветром, нёсся всадник, оставляя за собой темно-серый смерч пыли. Он скакал, прильнув к вороной гриве коня, словно силясь укрыться за нею. Ловко обойдя запоздало кинувшемуся ему наперерез нукера, он осадил коня почти вплотную к хану. Ахмед невольно отшатнулся. Хамзат кошкой кинулся на него, схватил за сапог, неловко попытался стащить с коня, но сумел это сделать лишь с помощью троих подоспевших нукеров. Свалив всадника наземь, Хамзат заломил ему за спину руки и с урчанием навалился на него всем телом. Неловко топтавшееся рядом нукеры кинулись ему помогать, хотя всадник и не думал сопротивляться.

 

— Во имя Аллаха милосердного, прикажите меня отпустить, великий хан! — вскрикнул всадник сдавленным от боли и удушья голосом..

 

— Кого это — меня? — Ахмед с любопытством нагнулся над клубком тел. — Э, да это ты, Котлыбуга? Помилуй, я и не узнал. Неважно выглядишь, почтеннейший. Ты нездоров?

 

— Великий хан, умоляю, — в отчаянии взвыл Котлыбуга.

 

— Ты взволнован как будто? — Ахмед говорит участливо, будто не замечая воплей Котлыбуги. — Интересно, что тебя так взволновало? Попробую догадаться. Зреет заговор. Угадал?

 

— Великий хан! — Котлыбуга хрипит уже из последних сил. — Они сломают мне руки!

 

— Да что же это я! — Ахмед будто только что заметил. — Отпустите же почтеннейшего Котлыбугу.

 

Хамзат тяжело сопя и вытирая пот, поднялся. Знаком отослал прочь нукеров, а затем, приметив нетерпеливый жест Ахмеда, неохотно, поминутно оборачиваясь, отошёл сам.

 

— Ну так как, я прав насчёт заговора? — криво усмехаясь, Ахмед глянул на Котлыбугу сверху вниз.

 

— Правы, великий хан.

 

— Да неужто?! — Ахмед не выдержал и расхохотался. — Ну как тут не согласиться, что я действительно великий? Все угадываю с полвзгляда.

 

Котлыбуга спохватывается. Начинает говорить нарочито взволнованно.

 

— Великий хан, я узнал случайно… Беда, великий хан! Измена, великий хан! Совершенно случайно…Услыхал разговор…Мангут бек и Махмуд везир… Они задумали… Во время охоты…Страшное дело они задумали, негодяи.

 

— Да понимаю, давно уже понимаю. Значит, Мангут бек, Махмуд везир. Постой, а третий кто? Ты?

 

— Великий хан! Я всегда был и буду…

 

— Не ты? Странно. А мне сказали, что ты. Кому верить?

 

Котлыбуга едва успев подняться на ноги, вновь падает.

 

—Великий хан, я готов умереть, если надо…

 

— Умереть? А что, хорошая мысль. А ежели я сейчас пошлю человека к Мангут беку, чтобы сказать: Котлыбуга продал тебя хану как ишака? Что он с тобой сделает? Сдаётся мне, он самолично перебьёт тебе хребет и бросит в степь на поживу шакалам. У тебя будет время поразмышлять о том, как ты любишь великого хана.

 

— Великий хан, если я виноват, прикажи казнить. Приму смерть как должное. Но не нужно глумиться над тем, кто предан тебе душой и телом.

 

— Так ты не боишься смерти? Браво! Оно и правильно, что её бояться. Отвечай же, что ж ты замолчал?

 

И Котлыбуга неожиданно рассмеялся. Сначала вполголоса, затем громко, не таясь.

 

— А вот вообразите-ка себе, не боюсь, великий хан, — говорил он, корчась от смеха. — Раньше думал, боюсь, теперь вот нет. Может, просто устал? Я так часто видел, как мутнеют глаза, как пальцы скребут землю, как кровь идёт горлом, будто жидкая глина, что временами думаю, что это уже бывало и со мной. Ни одному хитрецу ещё не удавалось обвести смерть вокруг пальца. Так что делайте, что пожелаете.

 

— Вот оно как. — Ахмед задумался. — Ну ступай коли так, Котлыбуга. Только помни: ты попал в скверную компанию. А в скверной компании никогда не знаешь точно, закончилась охота, или только началась.

 

— Ты отпускаешь меня? Меня?! — Котлыбуга разом перестал смеяться и выпучил глаза.

 

— Понимай, как знаешь. Не стану объяснять, тебе это будет трудно понять. Ступай, я сказал!... Хамзат!

 

Хамзат явился почти мгновенно, весь какой-то суетливый, лоснящийся от пота. Его прямо-таки трясёт от усердия. Где ж он был? Подслушивал. О Всевышний, до чего они все одинаковы. Всегда полагал, что власть должна возносить, а она почему-то ставит их на четвереньки…

 

— Хамзат. Ты сделал, что я сказал?

 

— Я, великий хан, только…

 

— Не умеешь подслушивать, Хамзат. Запах пота и сопение выдают тебя за версту. Делай что тебе приказано живее, а чем подслушивать, подумай о будущем. Крепко подумай. Запомни главное: не лезь к волкам с пёсьим хвостом.

 

Хамзат дёрнулся и побагровел, как от удара плетью, глянул на Ахмеда с едва скрытой злобой.

 

— Вот это я понимаю, — рассмеялся Ахмед. — Таким ты мне больше по душе. — Однако теперь ступай и делай, что тебе велено. Это для твоей же пользы. Постарайся не попадаться сегодня мне на глаза.

 

Сказав это, Ахмед вскочил на коня и пронзительно, по-военному выкрикивая, помчался в сторону реки. Хамзат и Котлыбуга остались одни. Котлыбуга сперва глянул в сторону быстро удаляющегося хана, затем пустым взглядом смерил Хамзата.

 

— Прощай, великий хан, — сказал он и тихо засмеялся.

 

— Простите, господин мой за причинённое неудобство, — начал было Хамзат, однако Котлыбуга его явно не слушал.

 

Прощай, великий хан, не пойму, что у тебя на уме, да и нет охоты разгадывать загадки. Надеюсь, ты не настолько глуп, чтобы рассчитывать на благодарность? Сколько ни ломал голову, так и не понял, что это такое — благодарность. Это когда ты обязан делать ту же глупость, что и твой враг? Змея, спасённая из огня, жалит злее. Так что воистину прощай, великий хан!

 

***

 

Рыжая, плоскогрудая степь, мёртвое неродящее лоно блудницы, где спрятаться тут беглецу? Как уйти от тех, для кого твоя погибель едва ли не дороже собственных жизни? Есть лишь один путь — к реке, вековечной хранительнице жизни на земле. Как тогда, много лет назад. Но дойти до реки в изодранном рубище пленника много трудней, нежели чем в парчовом халате властителя. Да и далеко до неё, а лютые, белые бельма смерти уже вперились тебе в спину. Впрочем, нет, убийцы впереди, они ждут тебя, и ты сам идёшь к ним, ибо только так возможно спасти свою жизнь.

 

***

 

— Ты задержался, Котлыбуга, — процедил вполголоса Мангут бек, бросив на него тяжёлый, пристальный взгляд. Тот, однако, бровью не повёл.

 

— Очень может быть. Что с того?

 

— А ничего. Я тебя предупредил. Повторяться не стану. Всё готово?

 

— Разумеется! — захлёбываясь радостью, воскликнул Махмуд везир. — А что тут готовиться. Луки при себе, головы на месте. Пока во всяком случае, — он захохотал так громко, что остальные недовольно переглянулись. — Сегодня воистину великий день. Народ ещё скажет нам… Погодите, да вот, кажется, и хан наш пожаловал. Один. Стало быть это правда?

 

Со стороны редкого, вытянутого подковой перелеска быстро приближался всадник, он с коротким свистом осадил своего чалого иноходца неподалеку от охотников. Видя общую растерянность, громко расхохотался.

 

— Извините, что прервал беседу. Все на месте! И ты здесь, Котлыбуга? Вах, проворен же ты! Итак, вы сегодня — моя свита. Больше никого. Вот как я доверяю вам, подданные мои! Ну что ж, удачной нам всем охоты!

 

Развернул коня в сторону глубоких, поросших мелколесьем лощин, однако вдруг остановился. Замерли, быстро переглянулись и его сопровождающие.

 

— Эй, Махмуд везир, — крикнул Ахмед, не оборачиваясь. — Мой тебе совет: никогда не говори, что скажет народ. Наверняка ошибёшься!

 

— Благодарю, великий хан. Вы правы, как всегда, — кисло улыбнулся Махмуд везир, испуганно оглядывая спутников.

 

— Котлыбуга! Тебя погубит доверчивость. Ты решил, что из вас троих самый большой мерзавец — ты. А Махмуд везир опередил тебя!

 

— Я это непременно учту, великий хан, — прижав руку к груди, Котлыбуга церемонно склонил голову.

 

— Мангут бек! У тебя дрожат руки, это видно издалека. Это страх или совесть? И то и другое одинаково скверно. Возьми себя в руки!

 

— Никогда ещё не был так спокоен, как сейчас.

 

— Напрасно. В такой компании жизнь гроша не стоит. Берегись! Ну вперёд! Охота началась! Хей-хоп!

 

Упруго свистнул кнут, всадники одновременно рванулись в стремительный карьер. Густая пыль почти скрыла их.

 

***

 

Охотники мчались по степи. Один и трое. Расстояние между ними не сокращалось, будто они нарочно сговорились. Махмуд везир, по-птичьи закурлыкал, хлестнул коня плетью, немного оторвался от своих спутников и начал неторопливо готовить лук.

 

— Давай, Махмуд везир! — по-прежнему не оборачиваясь, закричал Ахмед захлёбываясь от тугого ветра. — Покажи, что можешь.

 

Махмуд везир, волнуясь, вложил стрелу, но Ахмед вдруг резко осадил своего иноходца, тот встал как вкопанный, и когда Махмуд везир подскакал ближе, Ахмед развернулся всем корпусом, тотчас его стрела, ухнув, рассекла горячий воздух и глубоко вошла в плечо Махмуд везира. Ахмед пронзительно, победно выкрикнул, а Махмуд везир взвыл, взмахнул руками, стрела его бессильно отлетела в сторону, а сам он завалился на бок и рухнул в пыль.

 

— Так ты говоришь, не боишься смерти, Котлыбуга? — прорычал, задыхаясь, Ахмед и, отбросив лук, выхватил саблю.

 

Котлыбуга тоже отбросил лук, потянулся к рукояти сабли, но, поняв, что не успеет и покоряясь судьбе, втянул голову в плечи. Ахмед, однако, не успел ударить, стрела, выпущенная Мангут беком горячо и гулко пропела возле самого его уха. Конь Ахмеда, повинуясь седоку, отпрянул в сторону, Котлыбуга тем временем сумел выхватить наконец саблю, но Ахмед, откинувшись назад ушёл от его запоздалого удара и левой рукой, наотмашь со всей силы ударил плетью в лоб его пегую кобылицу. Лошадь пронзительно заржала и пала на колени, сбросив седока наземь. Конь Мангут бека тем временем налетел на него всей грудью, от толчка оба седока едва удержались в сёдлах. С налёту лязгнули сабли. Ахмед с трудом сумел отразить два яростных удара и даже ответным выпадом ранить Мангут бека ниже левой ключицы, но с третьего раза Мангут бек вышиб саблю из его рук. Ахмед успел развернуть своего иноходца. К реке. За ним, перескочив через корчащегося в пыли Котлыбугу, помчался Мангут бек.

 

К реке! — дробно били копыта коня. К реке! — натужно выл ветер в ушах. К ре-ке! — выстукивало его сердце. К реке! — рычал он сам, нещадно погоняя своего ошалевшего скакуна.

 

Мангут бек нёсся за ним неотступно, досадуя, что расстояние меж ними понемногу увеличивается. Трижды спускал он тетиву и всякий раз Ахмед за мгновенье до того, как коротко всхлипнет тетива, делал нежданный зигзаг в сторону и стрела уходила мимо. «Шайтан! Окаянный шайтан!» — урчал он, с тоской ощущая, что конь его начинает выдыхаться от бешеной гонки, что на нем лопнула подпруга, да и сам он начинает слабеть от раны.

 

Ахмед и его преследователь миновали лощину и приблизились наконец к обрывистому берегу Ахтубы. В какой-то момент Мангут бек потерял Ахмеда из виду. Раздирая в кровь лицо он промчался через густые заросли ивняка и замер у обрыва. Ахмеда не было нигде. Но этого быть не может. Не шайтан же он, в самом деле. Мангут бек, вновь обнажил саблю, соскочил с коня и, морщась от боли в ране, подбежал к обрыву. Там, чуть правее, где склон был более пологий, жадно пил воду из струящегося вниз ручья чалый иноходец хана. Да куда же он…

 

Тяжёлый удар ниже затылка сбросил его вниз …

 

***

 

Тяжкая, пульсирующая боль в голове вскоре вернула ему сознание. Он застонал, хотел подняться, но тотчас понял, что связан. Попросту привязан накрепко к толстому, узловатому стволу упавшей сосны.

 

— Ты жив, я вижу. Значит, я не перестарался, хвала Аллаху.

 

Мангут бек, гримасничая от боли в темени, скосил глаза вниз и увидел там, возле самой воды, человека. Он был в старом, ветхом халате, сидел на корточках возле воды и что-то чертил ивовым прутиком на мокром песке.

 

— Эй! Кто ты есть? Подойди сюда!

 

— Разумеется, подойду, почтенный бек мангутов, — сказал человек и неторопливо поднялся и глянул на него с улыбкой.

 

— Ты не узнал меня? Это обнадёживает.

 

— Ты, — с трудом ворочая языком, произнёс Мангут бек, — ты — Бирдебек?!

 

— Ошибаетесь, почтенный. Я не Бирдебек. Звать меня Ахмед, — он церемонно поклонился подобрав полы драного халата. — Запомни это имя.

 

— Так ты… Так это все правда?!

 

— Что — правда? То, что на троне Великой Орды некоторое время сидел бродяга Ахмед? Истинна правда. Тебя это удручает?

 

Мангут бек застонал и закрыл глаза.

 

— Делай своё дело, ублюдок! Делай поскорее!

 

— Мои родители были порядочными людьми, Мангут бек. Потому не называй меня ублюдком, иначе разговора у нас не выйдет.

 

— Кончай меня поживее, проклятый пёс! — в отчаянии застонал Мангут бек и выгнулся, силясь освободиться.

 

— Вот это уже лучше. Всегда любил собак, особенно бродячих. А прикончить тебя я мог бы и без всяких разговоров. А ведь я даже перевязал твою рану, если ты заметил.

 

— Что ты хочешь, проклятый?

 

— Чего я хочу? Немногого, — он присел рядом. — Хочу исчезнуть. Молчи, не перебивай! Да, я не Бирдебек. Его тело расклевали стервятники. Виноват ли я в его смерти? Не думаю. Мы все смертны, все фигляры в балагане судьбы. Я сыграл свою роль, Бирдебек — свою. Только я подневольно, а он — добровольно. Теперь я хочу вернуться к себе. А к тебе у меня две просьбы. Первая. Ты вернёшься во дворец и скажешь, что Бирдебек, то есть я, пропал. Утонул в реке. Покажешь его одежду, — он кивнул на кучку одежды и доспехов, — приведёшь его коня. Искать его, полагаю, не станут.

 

— Как же я пойду, — Мангут бек щербато усмехнулся, — ежели я связан. Кто меня развяжет? Не ты ли?

 

— Я и развяжу. Ты против?

 

— Да нет, не против, просто если ты меня развяжешь, я тебя убью на месте, вот и все.

 

— Откровенно. И все же я тебя развяжу. Не из жалости или благородства. Если я тебя убью или оставлю умирать связанного, меня наверняка станут разыскивать. А мне нужно исчезнуть. На то есть причина, о ней скажу позже. Видишь ли, тебе не за что меня ненавидеть, Мангут бек. Я убил хана, но ведь и ты хотел его убить. Да, ты высокородный мурза, а я бродяга. Но таковыми нас обоих сделал случай, не более. И потом, глянь в глаза правде, разве ты умнее меня? Нет. Весь ваш заговор гроша не стоил, я бы передушил вас, как птенцов, захоти я того. Товарищи твои, столь же высокородные, — трусливое дерьмо. Разве ты победил меня в бою? Не победил. В чем же ты выше меня? Что есть знатность, ежели она одна, не подкреплена золотом? Ничто… Однако есть и другая причина, и она — главная. Речь о моей жене. О Ханике.

 

— Ханике?! — лицо Мангут бека вытянулось. — Но она не твоя жена, если ты не забыл.

 

— Ханике моя жена, — Ахмед сказал тихо и твёрдо.

 

— М-да. Что ж ты хочешь от меня?

 

— Хочу, чтобы ты позаботился о ней, — произнёс Ахмед ещё тише.

 

— Да уж я позабочусь, будь уверен, — усмехнулся Мангут бек, хотел сказать ещё что-то, но наткнулся на волчий взгляд Ахмед и осёкся.

 

— От чего ж ты не прихватил её с собой, коли жить без неё не можешь?

 

— Нас бы стали искать, и это уж наверняка. И наверняка нашли бы. Страшно подумать, что бы они сделали с ней… — Ахмед помолчал. — Мангут бек, я сказал все. Добавить больше мне нечего, разжалобить тебя я не хочу, но пойми, я обратился к тебе, выбрал именно тебя, потому что мне показалось, что ты — мужчина. Все. Сейчас я перережу верёвку и пойду, а ты — делай как знаешь. Можешь ударить мне в спину, я оборачиваться не стану… Но убереги Ханике. Много отыщется тех, кто пожелает выместить злобу на ней. И потом, я чувствую нутром: грядёт большая смута. Спаси её. Когда пройдет немного времени, я отыщу тебя, и ежели она будет жива, сделаю для тебя все, что смогу сделать. Не улыбайся, Мангут бек. ещё раз повторю, грядёт смута, а во времена смуты золото теряет вес, а ценным становится то, что, возможно, есть у меня, и нет у тебя. А пока — прощай, Мангут бек.

 

Ахмед нагнулся над сидящим, одним движением рассёк верёвку кинжалом и отошёл на полшага назад.

 

— А кинжал я возьму с собой. Думаю, его искать не станут, решат, что он утонул вместе с венценосным владельцем. И ещё с десяток медных дирхемов. Впрочем, кинжал я тебе верну при случае, верь мне.

 

С этими словами Ахмед всунул кинжал в ножны, бросил в холщовую суму, сбежал вниз и зашагал вдоль самой кромки воды, дабы ленивая, зеленоватая волна поскорее смыла его следы.

 

Мангут бек глядел ему вслед, затем медленно полез рукой в колчан за стрелой. Ахмед шёл, не оборачиваясь, будто позабыв о нем. Мангут бек сжал стрелу в кулаке так, что она хрустнула, что-то прорычав, отбросил в сторону обломки и, пошатываясь, скрип зубами от боли, пошёл ловить коня Бирдебека.