Итальянская центурия
И помыслы мои - её владенья.
Ф.Петрарка
Италия не так-то велика
для долгой заунывности Петрарки.
Мгновенье - и убийца, и предатель
неравной схватки будущности с прошлым?
Был Авиньон. Свинцовая река:
то целовала маленькую площадь,
а то - рождала лужицы-лагуны.
Твоя - ещё холодная - рука
указывала в сторону Лауры.
Ты изобрёл пророческий язык.
(К нему поныне не за что придраться).
Тяжелый труд - быть признанным Петраркой
в рядах безвольных пленников Эрато.
Ты часто проговаривал: "Я жив,
в глазах моей возлюбленной. Эх, радость -
мечтать о ней всенощно и вседневно".
Сердечный стук менял порядок жил
в твоей ещё не названной вселенной.
В тебя вселялась нежная печаль.
Перерождалась, вскармливала мысли.
Она врезалась, как врезались мысы,
в тела морей, не думая о боли.
Ты чувствовал, что бремя на плечах
несёшь не за себя, а - за обоих.
Десятки раз, беседуя о безднах,
ты сотни раз стремился повенчать
свою любовь с бессонницей - словесно.
Ты по ночам прокручивал отъезд
и проживанье в крохотном Воклюзе.
Кричал всем местным: "Больше не влюблюсь и
не попрошу прощения у папы!"
Впоследствии, ты пятился от мест
в которых жил. В особенности, к Парме,
ты относился плохо. Майским утром,
тебя там нагнала лихая весть
о смерти столь взлелеянной Лауры.
Ты проклинал Италию и хворь,
что забрала единственную музу.
И будь ты ей - хоть ангелом, хоть мужем -
Господь не изменил бы страшных планов:
"Господь, как это горестно, - ты вор!
Теперь мне не по силам ставить плавность
пособницей новаторских сонетов.
Вот - от меня исходит адский вой.
Ты не советник, Боже, не советник
в моей беде, что вырвалась со дна
тяжелых бед, что чужды человеку.
Мне предстоит полгода? Четверть века
терзаний без неё в своих пенатах?
Уж, если ты надумал нас согнать
с сырой земли, то - смилуйся, не надо
держать меня в плену у одиночеств.
В груди - всё меньше страстного огня,
в глазах - всё больше горестей и ночи.
Прости меня за вольности. Прости.
Моя вина - не меньше. Обещай лишь,
что, если я ослабну, одичаю,
ты дашь мне быть покойным за Лауру.
Я выдам тебе всё. Последний стих.
Нет, все стихи о милой, златокудрой,
об имени имён, о самой главной.
Прости меня, мой Господи. Ты стих?
Лукавый же, всё манит чёрной лапой.
Пытается склонить и овладеть.
Она в раю. День близиться к распаду.
С ней даже перспективность тьмы и ада
была бы утешением для старца.
Ну, как она? Надеюсь на ладье
плывет ночными реками. Достанься
она моим глазам хоть на секунду,
я отдал бы глаза и свой удел.
Скажи мне, Боже, грешников секут там -
в твоём раю? Не тронь её, не тронь!
Приблизь меня. Возьми мои напевы.
Я выдержу все муки, но на первой
прошу тебя - украсить миг расплаты
её лучом. Я буду чистить трон
и крылья всем архангелам. Расправь лишь
мои крыла, что спрятаны так долго.
Я знаю в рай ведут десятки троп,
выводит же - тернистая дорога..."
Ты затихал. Обдумывал свой бред.
Писал то очень спешно, то - спокойно.
Ты понимал, что только непокорность
отсрочивает смерть, а после - встречу.
Ты думал: у других десятки бед.
Но - нет такой. Ты жёг большие свечи,
и умирал в своих греховных думах.
Петрарка, ты летел в одну из бездн,
теряя постепенно силу духа!
Сначала впали щёки. Бледный лоб
утратил чистоту, и стал морщинист.
Подчас, увы, не справится мужчине с
намеренным и жгучим самоедством.
Тебе хотелось попросту сколоть
греховный лёд, что славился соседством
с глухим порядком помыслов и действий.
Тебя найдут за письменным столом
с пером в руке над чьим-то римским детством.
