ТОПЬ

[Фрагмент повести "БЕГЛЕЦ"]

 

Я понял, что такое ад:

Ад — это бездна без конца и края.

 

Ахмед Булгари.

 

Они долго ехали молча, изредка Лейли жестом руки указывала, куда надо свернуть. Вскоре тьма стала непроницаемой. Принялся накрапывать дождь, земля, и без того влажная, совсем размякла. Воздух становился сырым, рыхлым и спёртым. Копыта коня стали чавкать в воде.

 

— А мы вообще-то куда едем? — прервал он наконец молчание.

 

— Туда, где нас не отыщут. В Тумгаклек.

 

— А нас будут искать?

 

— Если б ты ушёл один, то пожалуй не искали бы. А вот коли ты ушёл со мной, то станут искать непременно. Потому что вместе со мной ушло золото.

 

— Золото? Где ж оно, ваше золото?

 

— А тебе интересно?

 

— Нет, неинтересно, — резко ответил Ахмед. — Мне интересно поскорее избавиться от всего этого и снова пойти свой дорогой.

 

— Не все сразу, — Лейли нахмурилась, было видно по её голосу. — Пока дай бог нам добраться до места. Там нас искать не будут, даже если будут точно знать, что мы там.

 

— Это почему?

 

— Потому что это — Тумгаклек! Топь, понимаешь? Туда никто не суётся. Дороги знал только мой отец. Ну и я.

 

— Много ж ты знаешь, Лейли… для своего возраста.

 

— А ты заешь мой возраст?

 

— Не знаю. Сколько ж тебе лет, Лейли?

 

— А ты подумай!

 

Ахмед хотел что-то сказать, но Лейли вдруг схватила его за руку и засунула себе глубоко за ворот. Ахмед почувствовал под ладонью горячую, упругую выпуклость, невольно отдёрнул руку. Плечи Лейли затряслись от смеха, голова запрокинулась.

 

— Ты что же, — Лейли медленно повернула к нему лицо, — никогда не слыхал про таких… про таких, как я?

 

— Слыхал, — Ахмед сглотнул невесть откуда взявшийся тугой, хриплый комок. — Я вообще-то давно это почувствовал, но…

 

— Эй, ничего ты не почувствовал, — Лейли раздражённо мотнула головой. Нашёлся чувствительный! Да и будет об этом. Мы доходим до Подветренного холма. Там пережидаем до рассвета, потом идём до аула Ике-Тирмен. Дальше…

 

— Дальше я знаю, — оживлённо перебил её Ахмед.

 

— На север? В Булгар? — Лейли повернулась к нему. — Тебя там ждут?

 

— Я не из тех людей, кого ждут.

 

— Даже не знаю, хорошо это или плохо, — сказала Лейли и тут же вскрикнула: — Останови коня! Дальше своим ходом идём, ему не пройти.

 

Ахмед послушно слез с коня, Затем осторожно снял Лейли. «Кто бы мог подумать, — мелькнула вдруг мысль, — вроде, девчонка девчонкой. А ведь действительно, женщина. И даже…»

 

Лейли, будто прочитав его мысли, глянула на него исподлобья, спрыгнула на землю, оправилась и принялась, что-то разыскивать в зарослях тальника. Дождь усилился, липкий болотный холод дополз до нутра. Лейли добралась до засохшего дерева, пошарила в его дупле и извлекла два больших шеста.

 

— Вот, —сказала она и — хоп! — бросила один из шестов Ахмеду. — Сейчас иди за мной: куда я шажок, туда ты шажок Гляди под ноги, если в топь не хочешь уйти. Сейчас я у тебя хозяйка, главней меня нету. Так вышло, странник.

 

Лейли повернулась к жеребцу.

 

— Тургай, птичка, деточка моя рыжая. Иди домой, — причитала она, обнимая его подёргивающиеся ноги. — До-мой, Тургай! И не бойся, я тебя не брошу, Аллах свидетель. Заберу оттуда, как-нибудь, с ними не останешься. Иди!

 

Она хлопнула его маленькой, перепачканной грязью ладонью по боку. И жеребец, недоверчиво косясь и боязливо прижав уши, повернулся и побрёл назад, сперва шагом, затем мелкой, шлёпающей рысцой.

 

***

 

Ахмед не помнил, сколько они шли. С усилием давался каждый шаг. Скоро начала кружиться голова, в глазах нестерпимо, до тошноты зарябило. Несмотря на холод, он обильно истекал потом. Порой хотелось взмолиться, чтобы Лейли остановилась хоть на миг, но та все шла мелким паучьим шагом, невесть как отыскивая в густом месиве травы и грязи тот единственный спасительный путь. Вскоре он почувствовал, что задыхается. В этой мерзкой, хлюпающей бездне, кажется, совсем не осталось воздуха. Лишь смрадная, спёртая отрыжка трясины.

 

— Потерпи, скоро придём, — произнесла наконец Лейли. Голос был спокоен и твёрд. — Это камыш. Он питается грязью и выдыхает грязь.

 

Ахмед мрачно кивнул. Дорога заметно пошла вверх, под ногами влажно захрустел мелкий, рассыпчатый гравий, Лейли ступала уже уверенней. Наконец возле корявой ивы с полуобгоревшим стволом она вдруг остановилась, так, что Ахмед едва не налетел на неё. Она тихо рассмеялась.

 

— Вот мы почти и пришли, странник.

 

— Куда? — недоверчиво спросил Ахмед.

 

— Туда, где переночевать можно. На Подветренный холм. А наутро — в Ике-Тирмен. Ты доволен?

 

Они миновали илистые, заросшие осокой наносы, прошли череду колючего кустарника и очутились возле небольшого, но вполне прочного строения из тонких брёвен, и крышей из свалявшейся, замшелой соломы.

 

***

 

В доме под потолком висели вязанки сухого хвороста. Ахмед снял две из них и Лейли быстро растопила небольшую, сложенную из жёлтого камня печь. На огне вскипятила котелок воды, бросила туда горсть мяты, чабреца, каких-то сушёных ягод. Из маленькой кожаной сумки она вытащила сухую просяную лепёшку, разломила и протянула большую часть Ахмеду.

 

— Ешь, странник, — и добавила, усмехнувшись: — Ты — большой. Тебе и часть бо́льшая.

 

От тепла и сытости Ахмед немного сомлел. Он, жмурясь, протянул к огню грязные босые ступни. Отрывистый треск ярко полыхающего хвороста, живая пляска огня, колышущиеся тени на потолке погружали его в дремоту. Лейли сидела чуть поодаль. Порой она разглядывала его из-под ресниц, закрывала глаза, словно осмысливая увиденное или силясь что-то вспомнить что-то иное.

 

— Так ты не ответил, странник, что тебя так тянет в Булгар, — Лейли спросила по обыкновению отрывисто, так, что он вздрогнул и заморгал воспалёнными веками. — Там у тебя нет дома, нет родни, как я поняла. Что ж ты там хочешь найти? Обломок отцовского весла? Чужих людей, у которых свои заботы, и для которых мало интересны твои мытарства?

 

— Я там родился.

 

— Что с того? И я родилась в этом окаянном Каратузане, но меня туда не заманишь. И дело не только в том, что произошло нынче ночью….

 

— Вообще-то мне просто нужно переждать время. Вот я и подумал, что лучше это сделать, там, откуда ты родом.

 

Лейли пожала плечами и вдруг спросила вновь резко и напрямик:

 

— Ты беглец, верно?

 

— Ну вроде того, — неохотно ответил Ахмед.

 

— А раз беглец, и пересидеть надо, так отчего далеко бежать? Там, вдалеке, тоже может напасть приключиться. От напастей родные пепелища не спасают. Как ни беги, судьба догонит.

 

— Складно говоришь. У вас в Каратузане все так складно изъясняются? —ощерился Ахмед, вспомнив того курчавобородого. Затем спросил, уже помягче: — А, кстати, вы сами-то свой аул как называете? Не Каратузан же?

 

— Да никак не называем. А зачем его называть? Медведь живёт себе в лесу и никак себя не называет. Так и мы.

 

— А слово откуда это пошло, Каратузан?

 

— А ты не знаешь? Давно это было, я ещё не родилась. Был аул, большой, богатый. Жили, жили, и пришла чума. Полдеревни повымерло. А потом нагрянуло войско. Сказали: хан Джанибек велел всех здоровых людей из чумных аулов гнать в степь. И погнали. Когда чума ушла, люди вернулись в аул, а в их домах другие люди живут. Те к властям, а новые жители властям загодя приплатили. Вот они и уважили. Прежние жители пробовали силой дома свои отбить, да опять же войско пришло, кого-то порубили, прочих опять плетьми погнали в степь. Те, кто уцелел, переселились в аул Ике Тирмен, там им землю дали. Мать моя оттуда родом была. Как раз из семьи переселенцев.

 

— Как же её отдали, в Каратузан в жены после всего, что случилось? — удивленно спросил Ахмед.

 

— А этого я не знаю. Мать не рассказывала. Перед смертью хотела рассказать, да отец не дал, — ответила Лейли и, помолчав, добавила: — Если хочешь спать, ложись на нары да и спи. Я ещё посижу немного.

 

Ахмед смущённо кивнул, полез на нары и сладостно вытянул ноющую спину. Старая кошма, пахнувшая пылью, древесной трухой и гнилой овчиной, показалась лучшим ложем. Сквозь дрёму он услышал, как Лейли подбросила в угасающую печь хворост, и она отозвалась весёлым гудом и бликами на дощатом, щелястом потолке. Ахмед закрыл глаза, свернулся по обыкновению калачом, но первая волна забытья как-то схлынула. Он приподнялся на локте.

 

— Лейли, а ты сама-то куда подашься, в Ике Тирмен?

 

— Я думала ты уже спишь. Ну конечно, в Ике Тирмен. Там мой дед ещё живой, родня. Мать бы мою он не принял, пожалуй, а меня примет. Ты бы, между прочим… тоже мог там остаться.

 

— Мне-то там с чего? — удивился Ахмед.

 

— Остаться со мной, — Лейли подняла на него большие, тёмные глаза. — Такое бывает, я слышала, — торопливо добавила она. — У… таких, как я рождаются нормальные, высокие дети. Не перебивай. Если позволит мулла, ты бы мог потом взять вторую жену. Моя двоюродная сестра Айша́, просто красавица. Ты стал бы богатым человеком, странник. Золота у меня достаточно.

 

— Лейли, если б ты знала, сколько золота у меня было в руках не далее как вчера утром. Ты не поверишь, но это было так.

 

— Отчего не поверить. Я ведь разглядела твой кинжал, Лейли вновь пристально глянула на него. — В одной рукоятке драгоценностей столько, что хватило бы на целую жизнь. Я не спрашиваю, откуда он у тебя.

 

— Не спрашивай.

 

— Ты не хочешь мне рассказать, кто ты и что с тобой приключилось?

 

— Не хочу. Не потому, что не доверяю. Я, может, никому так не доверял, как тебе сейчас. Но есть вещи, которые безопаснее не знать. Что касается… Видишь ли, у меня есть жена. Она меня ждёт и я должен вернуться к ней. Не стану тебе ничего о ней говорить все по той же причине.

 

— Не надо. Забудь о том, что я сказала. Ты спас мне жизнь, того и довольно. А в Ике Тирмене тебе помогут, это я обещаю. Спи, завтра надо засветло встать, чтоб к утру дойти до аула.

 

Ахмед кивнул и вновь повернулся набок, свернулся. Сон не шёл, несмотря на усталость. Бессильно кружил вокруг сознания, не в силах войти. Ахмед слышал, как Лейли с трудом полезла на нары, хотел помочь, да отчего-то раздумал. Лишь задышал ровно, чтоб было похоже, что он спит.

 

— Странник. Я ведь знаю, что ты не спишь, — сказала вдруг Лейли, которая наконец устроилась возле противоположной стены. — Я хотела тебе рассказать одну вещь. Не хочешь слушать, спи, я все равно расскажу, потому что больше никому не рассказывала, да и не стану.

 

Ахмед забормотал нарочито невнятно, словно со сна. Не нужны ему сейчас сокровенности, со своими бы разобраться. Ночь бы переждать, дойти до того аула, а уж там опять — руки, ноги, голова. Нельзя сейчас обвешиваться чужими болячками, как пёсий хвост репьями. У каждого своя стезя, а у беглеца — тем более. Так-то, милая Лейли… И, странно, захотелось вдруг погладить по голове это удивительное существо, полуженщину, полудитя. Просто погладить.

 

— Ты знаешь, странник, мне ведь тоже пришлось однажды спасти человека, — говорила Лейли. Не глядя на её, он почему-то ясно видел, что она лежит на спине, закинув голые руки за голову. — Мне тогда ещё было лет двенадцать. Мой отец с братьями тогда занимались… очень скверным делом. Они воровали людей. Я только потом это поняла. Братья выходили на реку возле селений, таились в кустах и ждали. Хватали детей, молодых женщин, иногда мужчин. Потом прятали несколько дней в яме, а затем везли на телегах в мешках в условленное место и продавали перекупщикам. Я не знала этого, мне просто очень не нравились их разговоры, какие-то непонятные, злые. И потом братья отца — они мазали для верткости тела жиром тюленя, от них так ужасно пахло. И ещё в том месте было много змей, я их очень боялась. Помню, я плакала, просилась домой. И вот как-то прямо на моих глазах они притащили в кочевье одного человека. Я не успела хорошенько его разглядеть. Видно, он сопротивлялся и причинил им боль, они были злые, привязали его к дереву и хлестали камчой. Я просила отпустить его, а братья смеялись и говорили: давай оставим парня себе, будет мужем для нашей Лейли. Я и поверила. Я просто очень хотела, чтобы у меня когда-нибудь был муж и дети. Ты спишь, странник?

 

Ахмед плотно, до радужных бликов зажмурил глаза и стиснул зубы, чтобы не сказать что-нибудь невзначай. Сам не понимал почему. Словно кто-то повелительно нашёптывал ему: надо молчать, и он молчал.

 

— Спишь? — Лейли вздохнула. — Ну так и спи. Я все равно доскажу. В чужом доме сон чуток. Той ночью отец и братья опились чёрной калмыцкой бузой и заснули. И я решила взглянуть на пленника поближе, коли уж он мой. Я подошла и увидела, что он связан так туго, что верёвке впились в его тело. И я решила освободить его, ведь он мой, думала я, а раз уж мой, ему не должно быть больно. А когда перерезала верёвки, вдруг поняла, что моим ему не быть никогда. Просто не быть и всё. И я сказала: «иди и не оборачивайся». Почему? Я боялась, что увидев его лицо, я не захочу его отпускать и разбужу отца и дядьёв, будь они прокляты. Под утро отец и его братья поднялись, увидели, что пленник сбежал, ругались и кричали друг на друга. На меня никто не подумал. Вот вся история. Все-таки жаль, что ты спишь, странник…

 

Ахмеду впервые за много лет мучительно, до судорожного вопля захотелось плакать. Он вдруг стал шумно задыхаться, как там, на болоте. И тогда маленькая рука легла ему на голову, он услышал тихий удивительно тёплый шёпот возле уха: «спи спокойно». И он уснул.

 

***

 

В полуоткрытую дверь струился предутренний свет. Тянуло холодом, хотя в печи ещё местами переливались алые с проседью угольки. Ахмед зябко потянулся и сел на нарах. Слышно было, как Лейли возится возле двери. Он сошёл с нар, отхлебнул из котелка вчерашний ещё тёплый отвар и вышел из дома. Над болотом пластом стоял густой туман, в едва подсвеченном с востока небе слабо угадывались редкие звезды. Луны не было видно, но отблеск её жёлтою чешуёй едва колыхался в темных прорехах воды между кочек. Роса была такой обильной, будто только что прошёл сильный, долгий ливень. Лейли неторопливо возилась с какими-то сумками и, завидев его, коротко кивнула.

 

— Уже собралась тебя будить, — сказала она, глядя в сторону. — Пора идти. Туман едва ли скоро рассеется.

 

— Идти далеко

 

— Нет. Поменьше, чем вчера. Если б только не туман. Ну да ладно.

 

Она протянула шест и указала пальцем на небольшую холщовую котомку.

 

— Возьми её, странник. Я пойду впереди, мне она будет тяжела.

 

Ахмед поднял котомку, она впрямь была тяжеловата.

 

— Это что, и есть твоё золото, Лейли?

 

— Хоть бы и так. Тебе ж это неинтересно?

 

— Неинтересно, — Ахмед взвалил котомку на плечи. — Идём?

 

***

 

Вновь тоскливый, трепет перед смрадной, осклизлой бездной, тяжкая стукотня в висках, сбивчивое дыхание и холод во внутренностях. Ахмеду казалось, что они прошли целую вечность, но на всякую попытку задать вопрос Лейли предостерегающе вскидывала руку и он замолкал. Возле засохшей, расщепленной молнией ивы Лейли замерла, водя, как слепец, шестом по траве.

 

— Что ещё там? — спросил наконец Ахмед.

 

— Погоди, — Лейли ответила не сразу. — Посмотри-ка повнимательней вон туда, — она вскинула руку и ткнула пальцем в бурое туманное месиво впереди. — Ничего не видишь?

 

— А что мне там видеть? Трава да кусты.

 

— Там на сучке череп должен был висеть лошадиный. Не видишь?

 

Ахмед напряжённо вперился в колышущуюся муть. Ничего похожего.

 

— Плохо странник, — её передёрнуло. — Самое гиблое место. Я уж думала, пришли и вот тебе. придётся самим путь искать, храни нас Аллах.

 

Ахмед хотел что-то пошутить по этому поводу, да передумал. Слишком уж заметно дрожал голос у всегда спокойной Лейли.

 

— Так, — к Лейли, похоже вновь вернулось самообладание. — Ну-ка дай мне назад мою котомку. Сама понесу.

 

— Не доверяешь? — усмехнулся было Ахмед, но осёкся.

 

— Место гиблое. Совсем гиблое, — холодно и сосредоточенно повторила Лейли. — Ты слишком тяжёл. Там, где я пройду, ты можешь не пройти. А с грузом тем более. Молчи. Топь пересудов не любит.

 

Лейли так долго, сосредоточенно тыкала впереди себя шестом, что Ахмеду хотелось подтолкнуть её вперёд. Вон она, возвышенность, уже проглядывает в белёсой дымке. Всего сотня шагов, там можно уже идти спокойно, легко, вольготно. Вот ещё один шаг, осторожный, смачно гнилостный. Земля подло пружинит под ступней, из глубины преисподней пенятся черные пузыри. Тонка и хлипка травяная подстилка, дальше нельзя, назад!

 

— Назад! — кричит он, теряя самообладание

 

Лейли послушно попятилась, ошалело тыча вокруг себя шестом.

 

— Не туда мы, кажется, зашли, — голос Ахмеда срывается на шёпот.

 

— Не туда, верно, — так же, шёпотом вторит Лейли, непроизвольно по-детски вцепившись ему в руку.

 

Запнулась вдруг о зелёное, полуистлевшее корневище, охнула, качнулась и тотчас прорвалась под нею зыбкая подстилка, обнажив чёрную, гибельную полынью. Ахмед схватил её сзади за котомку, но тут разорвалась полусгнившая лямка. Ахмед, выругавшись, сорвал с неё котомку, отшвырнул назад, вытянул Лейли за плечи из чмокающей нечисти, но тотчас оступился, рухнул плашмя.

 

— Назад! — вновь выкрикнул он севшим голосом, подтолкнув её рукой для верности.

 

И она поползла на четвереньках назад, стараясь поддеть рукой уже вязнувшую в трясине котомку. Выловила наконец, отбросила на твёрдое, надёжное место, повернулась и истошно, по-звериному вскрикнула, увидев ушедшего по самую грудь в топь Ахмеда.

 

Она легла плашмя на живот и ползком, как ящерица, поползла к нему. Протянула ему ладонь и тотчас поняла, что помочь ему не сможет. Топь вбирала его в себя привычно и жадно, как гигантское, медузообразное плотоядное чудище. Он ушёл уже по самые плечи.

 

— Лейли! — крикнул он осиплым, задавленным голосом, — уходи отсюда! Уходи! Ты ничего не сможешь!

 

Лейли вновь пронзительно вскрикнула и, вдруг метнулась назад к котомке. Не переставая кричать, выкрикивать проклятия, развязала её и, лихорадочно нащупав, вытащила оттуда длинный пастуший кнут. Когда она вернулась, Ахмед уже захлёбывался, ряска была выше подбородка. Лейли вновь, уже без всякой осторожности, подползла к нему.

 

—Держи! Держи скорее! — Лейли сунула ему в руку кнутовище, затейливо изогнутое в виде турьего рога.

 

Ахмед рванулся, впился в кнутовище коченеющей пятерней, однако топь, словно заподозрив неладное, торопливо втянула его почти уже по самую макушку. Тогда Лейли кошкой метнулась вбок, взлетела на вздыбленное корневище упавшего дерева, обвила несколько раз жало кнута вокруг самого толстого, чёрного корня и уцепилась за конец.

 

— Тяни!!! На себя тяни! — закричала она.

 

Кнут тотчас натянулся, как струна и над ряской показалось лицо с дико вытаращенными глазами. Фонтан грязи шумно выплеснулся у него изо рта. Ахмед хотел глотнуть воздуха, но вместо вдоха издал какой-то горловой клёкот и вновь изверг сгустки болотной мрази. Лишь с четвёртого раза удался ему обезумевший вдох. Он побагровел от натуги, с утробным рычанием сделал отчаянное усилие. Студенистая глотка топи упорно не желала его отпускать.

 

— Отдохни, — сорванным от голосом просипела Лейли. — Только недолго. Грязь загустеет и тогда совсем не выпустит.

 

Ахмед, тяжело дыша, кивнул, затем крепко зажмурился.

 

— А-а-ы-ы! — взревел он, мучительно оскалившись и задрав голову вверх.

 

Кнут вновь натянулся да так, что прогнулось корневище. Ахмед подался вперёд всем корпусом, со стоном высасывая себя из трясины. Когда показались плечи, Лейли ещё раз обернула кнут вокруг корня. Ахмед почувствовал, что ему становится легче. ещё одно ревущее, хрипящее, усилие, и он ухватился рукой за корень обеими руками и вытянул себя по пояс. Лейли пыталась схватить его за рукава, но он мотнул головой.

 

— Не надо. Стой, где стоишь. Я сам…

 

***

 

Потом он долго, отрешённо сидел, привалившись спиной к корневищу, тяжело, со всхрапыванием дыша и плохо слыша восторженные причитания Лейли. Однако понимал: надо идти дальше, но идти дальше у него нет сил. Ну совсем нет. Грязь жирными ошмётками стекала с его лица, не было ни сил, ни желания просто протереть лицо. Он пытался вспомнить нечто важное, что хотел сказать Лейли ещё мгновение назад, но оно выскользнуло из памяти.

 

— Надо идти, — сказал он не очень убедительно и испытал облегчение, когда Лейли отрицательно качнула головой.

 

— А что будем делать? — спросил он и с надеждой глянул на неё, будто она могла придумать нечто такое, что позволило бы им уйти отсюда, минуя гибельную топь.

 

— Сейчас мы вернёмся назад, — твёрдо сказала она.

 

— Это ещё почему?

 

— Ты идти не можешь. Я это чувствую.

 

Ахмед мотнул головой, не соглашаясь, взял непослушными руками шест и со стоном поднялся. Боль, таившаяся в спине, поднялась выше и лопнула, как болотный пузырь. Его тотчас вырвало, густо и протяжно. Боль, рассверлив его съёжившуюся утробу вынырнула на сей раз возле груди. И грудь содрогнулась от дикого, раздирающего кашля. Дух жирной гнили рвался наружу, но он боялся нового прилива рвоты, потому что боль могла, казалось, попросту убить его. Он широко, по-рыбьи раскрыл рот, и заглотнул воздух. Стало чуть легче.

 

— Пойдём, странник, — изнеможённо всхлипывая сказала Лейли. — Пойдём назад.

 

— Назад? — переспросил он, отчаянно кривя рот, дабы задавить в себе рвущие тело спазмы.

 

— Назад, — кивнула Лейли и, поднырнув под его плечо, помогла ему выпрямиться. — Ты подождёшь меня там, я дойду сама, потом мы как-нибудь заберём тебя. Другого выхода нет. У тебя, кажется, болотная лихорадка. Это плохо.

 

Ахмед кивнул и тут вдруг вспомнил, что он хотел ей сказать несколько минут назад. Нужно только постараться выговорить это, правильно расставить слова и не задохнуться при этом.

 

— Лейли. Я видел. Там. Где дерево. Голое совсем. Дерево. Почти без сучьев. И без коры. Один ствол, тонкий. И чёрный. Как пика. Там этот череп. Я видел. Лошадиный. Просто сучок обломился и он упал. Череп. Просто сучок обломился. Я видел. Ты пошла левее, а надо было…

 

— Я знаю, — Лейли кивнула и улыбнулась сквозь слезы. — Я тоже видела. Я теперь отыщу дорогу. А сейчас — пойдём назад.