КАРАТУЗАН

[Фрагмент повести «Беглец]

 

Аул, прозванный Каратузаном, возвышался на холме, как маленькая крепость. Собачий лай, блеяние овец. На разбойничий притон не похож. Да и что взять с бродяги Ахмеда. За постой заплатить наскребёт, вот и все. Есть ханский кинжал. Но кинжалами не рассчитываются. Все обойдётся, ночь коротка, короче совиного крика. Да и не пристало беглецу привередничать в выборе ночлега. А отщепенцу не самое ли место у отщепенцев?

 

Первый дом был нежилой, полуразрушенный. Калитка болталась на одной петле. Во дворе, высоко и густо заросшем пыльной травой, свернувшись, дремала собака, но когда Ахмед отворил калитку, она испуганно вскочила, ошалело заметалась и стремглав бросилась наружу, едва не сбив его с ног.

 

Зато следующий дом был вполне жилой, причём, похоже, не бедный. Высокий, замазанный глиной плетень, вымощенная плоским камнем, затейливо изогнутая дорожка к калитке. Ахмед толкнул калитку и вошёл.

 

Двор просторный, округлый чисто выметенный. Посреди двора, на утрамбованной, как камень, глине сидел худощавый человек с длинными, всклоченными волосами. Поодаль стояло, переговариваясь, пятеро мужчин. При появлении Ахмеда все, кроме сидящего, повернули головы в его сторону.

 

— Мир вам! — громко сказал Ахмед и поклонился.

 

— И тебе — мира и благополучия, незнакомый человек. — Один из стоящих возле дома, добротно одетый, с кучерявой, рыжеватой бородой отделился от всех, неторопливо подошёл к нему и осторожно осветил лицо чадящим факелом. — Что ж тебя привело сюда в поздний час?

 

— Да как раз поздний-то час и привёл, — Ахмед неловко улыбнулся, щурясь и отворачивая лицо от факела. — Переночевать хотел напроситься. Да у вас, я гляжу, дела какие-то, не до меня.

 

— Дела. Скорбные дела. Умер хозяин этого дома. Плохо умер! Убил его чужой, злой человек. Седин его не пощадил, дочь сиротой горемычной оставил.

 

— Сохрани Аллах, — Ахмед провёл ладонями возле лица — Какое горе. — За что же убили несчастного?

 

— За что? А за что убивают. За золото убили.

 

Ахмед покачал головой. Что-то в тоне курчавобородого ему не понравилось. Очень уж пристальны его глаза, очень распевен голос, будто обращается он не к нему, а разом ко всем, приглашая поучаствовать в каком-то действе. Очень уж мягко и бесшумно ступают его мягкие сафьяновые сапожки. Очень уж звонко и гортанно прозвучало в устах его слово «золото»…

 

— И что же, нашли того злодея?

 

— Нет еще. Но найдём, — курчавобородый вдруг усмехнулся и обернулся назад. — Не уйдёт изверг от суда правоверных. Ведь так?

 

Стоящие поодаль закивали и переглянулись. Ахмеду стало вовсе не по себе, он с тоской оглянулся на раскрытую калитку за спиной.

 

— А ты чего же оборачиваешься, странник? Нет ничего позади. Только чёрная ночь, что явила тебя. Все мы из ночи явлены, в ночь и уйдём. Ты успокойся, странник, безвинных у нас не трогают. Скажи, откуда и куда идёшь?

 

— Иду на север. Там мой дом. Может, какая родня осталась. Город там есть, Булгар называется.

 

— Булгар? — курчавобородый пожевал губами. — Не слышал. А раз не слышал, так и нет его, Булгара твоего. А посему располагайся, гость незваный. Побудь с нами, пока мы правду не проясним.

 

— Но я, — Ахмед вновь затравленно обернулся, лихорадочно думая, что ещё возможно предпринять, — я здесь впервые, клянусь вам! Я шёл со стороны Ахтубы, на север, зашёл переночевать, вот и все.

 

Говорил, сознавая, что слова его вязнут в темной душе, не озарённой сознанием. Да и что он успеет. Шестеро крепких мужчин, у троих топоры, у одного кетмень. Они будто дожидались его.

 

— Не клянись, странник, пустое это, — курчавобородый кивнул, точно прочтя его мысли. — Слово легче пыли. А у клятвы вообще весу нет. ещё раз повторю, безвинного мы не тронем. А вот давай-ка позовём сюда сиротку горемычную да и спросим. Видишь, как все просто.

 

С этими словами курчавобородый отошёл от него, тяжело ступил на скрипучее крыльцо и, пригнувшись, вошёл в низкий дверной проем. Послышался сухой, резкий окрик. В освещенном окне мелькнула его сутулая тень. Был он там долго, стоящие у двери стали недоуменно переглядываться, лопотать, поглядывая исподлобья на Ахмеда. Но вот наконец курчавобородый вернулся, ведя за руку девочку лет семи по виду. Она была худа, с узким, вытянутым лицом, большими, но ввалившимися глазами. Лицо, какое-то не по-детски выразительное. Она даже одета была странно: длинный, немного мешковатый сарафан, голова непокрыта, тёмные, густые ниже плеч волосы наскоро перехвачены у затылка, костяным гребнем. идёт медленно, словно во сне. Глянула на него в упор пристальным, вдруг странно полыхнувшим взглядом и тотчас равнодушно опустила веки.

 

— Вот, Лейли́. Вот он, этот чужой человек, что я говорил. Подойди поближе к нему. Ближе, я сказал! Признала ли ты в нем того, кто убивал и мучил твоего отца, и тебя едва не убил? — Он с усилием стиснул её запястье, так, что у неё расширились глаза. — Скажи, не бойся, пока мы здесь, он тебе не страшен.

 

Девочка глянула на Ахмеда опустевшими глазами умалишенной, опустила ресницы и вновь глянула. «Пропал, — подумал Ахмед. — Сейчас она скажет: ну да, это он. Они ж все тут сумасшедшие, в этом окаянном ауле. Как глупо…»

 

Девочка, однако, медлила. В какой-то момент Ахмеду показалось, что глаза её оживились, взгляд на краткий миг стал осмысленным, она даже едва заметно кивнула ему, вернее просто дважды подняла и опустила веки. Но лицо её тотчас вновь стало недвижным, взор обессмыслился.

 

— Ну что? — выкрикнул курчавобородый с нетерпеливым раздражением и встряхнул её, так, что она втянула голову в плечи и зажмурилась.

 

Однако она продолжала молчать, вновь вперившись в Ахмеда пристальным, легка закатившимся взором слабоумной. Ахмед перевёл дух.

 

— Бедняга не в себе, — курчавобородый легонько оттолкнул её в сторону с едва скрытым озлоблением. Ступай, Лейли. Что ж будем делать, селяне?

 

— Можно старика Камая привести, — сказал кто-то в задумчивости, — уж он не ошибётся. Да он в последнее время хворает.

 

Лицо курчавобородого просветлело. Он глянул на Ахмеда почти доброжелательно.

 

— И верно! И его, и вообще всех, кто не спит. Пусть все видят: мы не разбойники, чтобы судить ночью и тайно. Дулат! — повелительно крикнул он сидящему посреди двора. Тот приподнял голову и глянул на него с радостной, зубастой улыбкой. — Пригляди за странником. Пригляди, чтоб никто не обидел нашего гостя. Но и чтоб гость не обидел нас нежданным уходом. Ты понял меня?

 

Селяне гуськом, словно муравьи, то и дело оборачиваясь, вышли со двора. Все они были странно схожи друг с другом, словно некая незримая сеть связывала их воедино клеймёным, порочным родством.

 

— Так мы пошли, — курчавобородый разразился смехом. — Не скучай, мы скоро придём и продолжим разговор.

 

— Иди, — Ахмед глянул исподлобья. Только не оступись. Ночь пасмурная, не расшибись сослепу.

 

Курчавобородый засмеялся громче и исчез за калиткой. Тот же, кого звали Дулатом, так и остался сидеть, раскорячив по-лягушачьи костлявые колени. В руках у него была дубовая палка длиною в полтора аршина с массивным, окованным медью набалдашником. Другим, заострённым концом он старательно выводил по глине какие-то знаки, высунув от усердия язык и раскачиваясь, словно вознося молитвы. Иногда его лицо распяливалось в неживой улыбке, и тогда он прятал язык, начинал что-то бормотать и раскачиваться сильнее.

 

— О чем твоя песня, Дулат? — спросил Ахмед и шагнул к нему.

 

Дулат замер, перестал напевать приподнял голову и вперил на него, не переставая улыбаться, внимательные, сузившиеся глаза.

 

— Отойди от него, странник, — отчётливо и громко услышал он вдруг за спиной. Девочка, доселе неподвижно сидевшая на крыльце, встала и приблизилась к нему без всякой опаски. Глаза её были строги и внимательны.

 

— Девочка, — Ахмед задохнулся от неожиданности. — Я и не думал ничего дурного, просто…

 

— Я знаю, — она кивнула. — Просто если б ты сделал ещё один шаг, Дулат снёс бы тебе голову кистенём. Он страшно силен, никогда не промахивается и никого не жалеет. Зла в нем и нет. Просто делает, что ему велят. Он слабоумен, а слабоумного трудно обмануть.

 

— Да я и не думал, — Ахмед глянул с удивлением. Но сейчас ты производишь впечатление разумной девочки. Я даже сказал, взрослой девочки.

 

— Надеюсь, — она усмехнулась. Говорила она странным низким, чуть надорванным голосом. Слова произносила отрывисто, точно желая поскорее от них избавиться. Голос показался отдалённо знакомым, но Ахмед тотчас отогнал эту мысль: с чего может быть знакомой ему эта невесть откуда взявшаяся семилетняя девчонка.

 

— Ну так скажи им! — Ахмед закричал так громко, что сидящий Дулат замер и обернулся. — Что ж ты молчишь! Скажи этим людям, что я пальцем не трогал ни тебя, ни твоего отца. Что это был не я. Не я ведь?!

 

— Ну конечно, не ты. Да что толку об этом говорить? Они тоже это знают.

 

— Тогда почему они, все как один, считают, что именно я убил?

 

— Ты не понял? Потому что это они убили его. На моих глазах.

 

— М-да, — Ахмед вдруг обессилено рассмеялся. — Боюсь, мне их не разубедить. Надо как-то выбираться отсюда. Сколько у меня времени?

 

— Старик Камай живёт в конце аула, ходит медленно, почти не ходит. Но они торопятся. Надо будет, на руках принесут. Так что времени у нас почти нет.

 

— У НАС? Ты что же, — Ахмед пристально глянул на неё, — на моей стороне

 

— На чьей же мне быть стороне? Они убьют меня, так же, как и тебя, когда узнают, где отец прятал золото.

 

— Так золото впрямь было?

 

— Было. Но мы теряем время.

 

— Ты сможешь его отвлечь?

 

— Я попробую. Если получится. Но ты будь осторожен.

 

Ах, негоже взваливать на плечи чужую судьбу. Неподъёмная ноша.

 

Девочка встала, и прижав кулачки к лицу, принялась прохаживаться по двору, негромко причитая «А-и-йя! А-и-йя!» Дулат равнодушно следил за нею сонными, точно припорошёнными пылью глазами, продолжая чертить свои знаки. Ахмед тем временем незаметно подтянул к себе свою суму, вытащил оттуда кинжал, бесшумно освободил его от ножен и осторожно всунул в рукав. Холодное булатное лезвие вкрадчиво прильнуло к тыльной стороне его запястья. Думай, Беглец, думай. Дурака трудно обмануть, если относиться к нему как к дураку…

 

***

 

— Дулат!

 

Видимо, Ахмеду удалось достаточно бесшумно подойти к нему сзади, потому что Дулат вздрогнул, резко обернулся и насупился.

 

— Дулат, мне нужно по нужде, понимаешь. По малой надобности, — он выразительно хлопнул себя ниже живота. — Один момент, и я вернусь.

 

Дулат хмуро покачал головой и кивнул в сторону низенького пристройчика в углу двора — туда!

 

— Дулат, там же нет двери. А тут во дворе девочка-красавица, будущая невеста. Может, твоей младшей женой станет, как подрастёт. Ты ведь малый-то хоть куда еще. Как же мне при ней справлять нужду. Пойду хоть за плетень, а? Ну не веришь, так со мной пойди.

 

Ахмед, не сводя с него глаз, осторожно сделал маленький шажок в сторону по-прежнему раскрытой калитки. И тут Дулат взлетел на ноги, глаза его свирепо блеснули, Ахмед едва успел пригнуться, как словно гудящий ураганный сгусток шумно взвыл над его головой, шевельнув волосы. «Если б не пригнулся, у меня бы уже не было головы, а я бы даже боли не успел почувствовать.

 

— Туда! — все тем же ровным голосом повторил Дулат и вновь сел, будто потеряв к нему всяческий интерес.

 

И тут Ахмед по какому-то мгновенному наитию залился тихим, захлёбывающимся смехом. Дёргаясь от приступов этого смеха, он присел на корточки напротив Дулата и звучно шлёпнул себя по ляжкам.

 

— А ты знаешь, — говорил он корчась от хохота, — мне уж и не надо. Как ты думаешь, почему? Я уже все сделал.

 

За спиной в тон ему дребезжащим смехом залилась Лейли. Она топала ногами, показывая пальцем на Ахмеда. Дулат вначале осклабился, затем тоже самодовольно хохотнул. Ахмед замолк на мгновение, утёр выступившие от смеха слезы, а потом вновь залился хохотом.

 

— Я тебе ещё другое скажу, Дулат. Мне не только по мелкой нужде не надо, а и по большой тоже. Как-то все разом вышло. Ты ещё не почуял это своим длинным носом?

 

Тут Дулат, высоко запрокинув голову, загоготал и того громче. От него вдруг нестерпимо остро пахнуло по́том, и Ахмед, не переставая всхлипывать и постанывать от смеха, опустил украдкой руку вниз, быстро выпростал кинжал, и когда Дулат в избытке чувств взвизгнул и затряс головой, кинулся на него всем телом и ударил кинжалом под левое плечо. Лейли кошкой кинулась на Дулата сзади. Рыча от боли и ярости, Дулат локтем отбросил её прочь, как щепку, растопырил ладони, хотел схватить Ахмеда за горло, но тот, отпрянув, поднырнул под его чугунные руки и с воплем вогнал кинжал под сосок по самую рукоять, навалился на него всем телом, продолжая бессвязно кричать. Дулат забился у него в руках, как выброшенная на берег рыба, выгибая спину, глаза выкатились из орбит, рот скривился и из него короткими, конвульсивными толчками хлынула кровь. Ахмед хотел зажать его рот ладонью, но тут же понял, что Дулат затих. Издал какой-то тонкий, скулящий звук и затих.

 

***

 

Ахмеда колотила дрожь. Не в силах подняться на ноги, он некоторое время стоял на коленях, будто прося у мертвеца прощения. Затем подполз к нему и едва ли не из последних сил вырвал кинжал из его костенеющей плоти. Лейли пришла в себя первой. Она поднялась и, слегка прихрамывая, побежала в сторону хлева.

 

— Скорее, — шёпотом, машинально повторял Ахмед. — Скорее, девочка, сейчас они придут.

 

Но Лейли тотчас вернулась, ведя за гриву неосёдланного, встревожено фыркающего гнедого жеребца.

 

— Прыгай на него! Прыгай, я сказала! — Она глянула на него расширившимися, рассерженными глазами. — Нам своим ходом не уйти. Я придержу, он тебя боится. Совсем молодой … Тургай, солнышко моё, не страшись его, этот человек не сделает нам зла, — шептала она, гладя и целуя жеребца в дрожащие бока, — его Аллах нам послал, истинно говорю, не дрожи, слушайся его, как меня, не гневи Всевышнего…

 

— Теперь подними меня и посади спереди себя, — сказала она уже повелительно. — Я путь буду показывать.

 

___________________________

 

Кара тузан (тат.) — чёрная пыль.