ПРИШЕСТВИЕ
В зыбкой темени луч УЗИ выдал экрану мои размеры,
Барк полусонный «Крошка Мари», приняв команду, оставил шхеры.
Но лишь застучала цепь якорная, нежно полируя родные клюзы,
Понял и я в утробе у матушки – быть гражданином мне неведомого Союза!
Ветер берёт фа-диез в бизани, голос второй ведут паруса,
От Господа получаю наказ окончательный –
Завтра же, оставить свои Небеса!
Штурман на карте молча выверил Каттегата предательскую горловину,
Да и я отшвартовку начал, выбирая ручонками скользкую пуповину…
Свежие ветры романтики трепят паруса ткань,
Резво ножи свои точит, мира отборная дрянь.
Нежные ветры Лютеции несут ароматы нам Лувра,
С Запада на негодяев скалятся белые скалы Дувра…
* * *
Но вот, исчезает и Франция – сладкой любви бастион,
И не грозит уже плахою, скрытый в дождях, Альбион.
Эх! Хорошо б уж, и ножки размять в прыжках на чужие палубы,
Да и руками бы, всласть помахать саблями аль палашами бы!
Славно в борты кораблей постучать старыми аркебузами,
Да экипажи послать отдыхать к сонным прозрачным медузам!
Нежные горлышки пощекотать ржавым от крови, стилетом,
Да экземпляров добавить бы 100, что ль, к Берегу уж, Скелетов!
Шкипер над компасом мается, кок свой цедит бульон,
Марсовый в гляделки высматривает купеческий галион!
Тихо скулит над картами вахтенный, веря в удачу и чудеса,
У мамы в утробе, прибой раскачивает мои разрастающиеся телеса!
Гуси и олуши держат на Юг, ветры поют нам мехами баяна,
Тихо ложатся под днищем у барка все параллели–меридианы…
Сабли наточены, пушки снаряжены, стеньгою крепко к кнехтам привязаны,
Цели намечены, курсы проложены, дудки кричат нам отбой,
Роджер над мачтами ласково скалится – скоро удача пиратикам свалится,
Нам – как отец он родной!..
Где ж вы, любимые, ломом дробимые, кованные сундуки?
Наши матросы – не альбатросы вам – могут и спиться с тоски!
Эй ты, Атлантика – волны, как фантики, ты на «Мари» не смотри,
Что на износе всё, и в перекосе всё, в драках мы – упыри!..
* * *
И призрак удачи забрезжил, у сброда и нашего, наконец,
В дымке далёкой замечен был марсовым, жирный богатый купец!
Сволочь моя в бульоне саргассовом, чешет мадерой себе горловину,
А у меня тут, в потёмках, аврал – душит родная меня пуповина!!
Там пол-команды по мачтам мечется, вглядываясь в исчезающий галион,
Я же узлы свои силюсь распутать, дёснами покусывая амнион!
Ха! Удалось!! И от жизни хмелея, с глазками, закатанными под лоб,
Слышу я вопли матросов на реях, узревших над Касабланкою, белый столб.
Справа от них Треугольник Бермудский – око всей матушки нашей Земли,
А у меня голова не проходит в родные мамины, родовые пути!!
Сволочь мою несёт прямо на скалы – биржа за жизнь их не даст им и цента!
Но ведь и мне здесь не светит житуха – теперь отделяется уже и плацента!!!
Их там ласкают шалые ветры, гады на них там глядят все морские,
А у меня здесь другие проблемы – в глотку вцепилась мне асфиксия!
Силюсь найти в этом мраке я выход, в темень пославшего в голос кляня,
Знаю, моих там несёт на рифы - бочки все сорваны и якоря!
Ты обещал мне – открою я земли – буду в своей я стране Император,
Как зачинают люди детей, с головой не входящей в иллюминатор?!
* * *
В маме, я мыслю, сделают люк – тётку погнали за женским, за «слесарем»,
Слава Господь! Не грехом выхожу, а уж по-царски – Кесарем!
Барком играют течения тёплые, воют на воду, клянут там судьбу,
А у меня тут, родные – околоплодные! Топят меня, как Муму, тут в пруду!!
Судно у них там в пучину нацелилось, в бездну закладывая виражи,
А надо мною перчатки лишь липкие, да гангстеров белых двух миражи!
Я возмущён наглым их обращением, я прикажу их потом повесить!
Как слышу, вдруг, гром с Небес Обетованных: «Вымыть его! Измерить и Взвесить!»
С братьей теперь мы здесь все в неведеньи - где я, и скрылся куда купец в тумане,
Что они здесь? Все с ума посходили?! Тут не дают воды моей маме!!
* * *
Взрыв! И как символ удачи отчаянной – ставкою шанса на миллион,
Зрю всех людей вверх ногами и, здесь - я, а в паре кабельтовых - галион!!
Гляделки купцов тех застыли в ужасе, с мочою меж ног по дебелой коже,
Славно на них с грот-фок мачт таращится наш Развесёлый Роджер!
Стой!! И пока их мортиры не подняли, жерла на нас свои сучьи,
Птицей удачи в борта их летят мои абордажные крючья!
Рубят рапирой они концы, руками, привычными до юбок и винта,
Но чайками смерти кричат им в лицо, дети папаши Флинта!
Хотя, ведь, ни он, ни король тут один, ни даже и жирный Морган,
Не ведают, что лишь из рук моих, каждый получит орден!
* * *
Ждите меня! Я лечу уже к вам! Карта всех звёзд мне знакома!!
Тут ерунда, тут затыка одна, с братией из роддома!
* * *
И чуют пираты – братья мои – меж запахов золота и ванили,
Сладких двух дев узрели они с какой-то дурацкой Севильи…
Золото спрятано в бочках, цепей увенчанных звеньями,
В кубрике заперты девушки злыми своими дуэньями.
Наших здесь два товара, в море нам уготованном,
Всех на боту ждёт пуля и дно! Всех, кроме девок и золота!!!
* * *
На горизонте тёмная полоса… Эй! Паруса зарифить! Будет шторм!!
Колченогий Бояринцев, чуть наклонясь, каплет на матушку хлороформ.
Не знает хирург одноногий пока, что он погружает в зефир,
Владельца морей, берегов всех и дна, глушившего кислоту и эфир!
* * *
Над галионом пороха дым, драка с пальбой на шкафуте,
Жаль, капитан, двух моих подлецов, уже подстрелил на юте!
Славно легли, приобнявшись, друзья, распластанные валетом,
С пулей в башке прикорнул один, другой весь разорван мушкетом…
И рядом, причудливыми волнами, ещё с десяток-друзей прилёг
С проломленными черепами...
Пьяными гроздьями в сто человек, рубка кипит в такелаже,
Палубы в реках крови чужой, в обрывках лиловых корсажей.
Но это, лишь мелочь для нас, и вот, мы бимсами, да и брамсами,
Ломаем девственность всех их трюмов между шальными галсами!
* * *
В Боготоле затишье, в воздухе хмарь, Чулым лишь рябит слегка,
Старый Модель, роняя пот, режет матушку от грудины и до лобка…
* * *
Зарублен последний солдат, наконец, вопят за бортами дуэньи,
Бывают у негодяев всех, счастливые в жизни мгновенья.
«Святые!..», журчат нам под якорем, «Журчащие Пятидесятые»…
Радостно бляди наши глядят – полку-то их на двое прибыло,
И славной кампаньей во всех враз трюмах, бочкам днища повыбило.
Девственниц лапают люди мои - пираты наглы и грубы,
Пытливо раздвинув им ноги там, где ждут их срамные губы...
И тёмная конская плоть мужчин, вонзаясь во плоть сиреневую,
Надолго излечит пленниц моих от девичьей их мигрени.
И в неуёмном ржании, меж белых ног Андалусии,
Взлетают весело вверх их тела до самой последней конвульсии...
Застолье идёт с этикетом тут, присущем Европе и Азии –
Топят в пучине морской лишь чернь, а капитанов – в Мальвазии!
Первые страсти утолены, пленники быстро утоплены,
И дележа добычи для, кортики всех изготовлены.
Днища у бочек повыбиты, в спорах камзолы попорваны,
Девочек наших ром опьянил, жаль им лишь юбок разорванных…
С дымящихся трупов все кружева их украшают груди,
Но большим внимаем здесь и сейчас, пользуются другие люди…
Жадность всегда ведь, чьи-то мозги, давит не хуже голода,
Очень легко отделяются с плеч, в спорах, чужие головы…
Все сургучи со всех коньяков, враз у пиратов отстреляны,
Для снеди меж трупов десятки ковров на палубах скользких, расстелены.
Подняли с дев бельишко их до… до парусов галиона,
Резво полощат в ветру на виду в первой крови панталоны!
В грудах ветчин, колбас и сыров, все озабочены яствами,
Но иканье ртов с чавканьем тел, перекликаются явственно:
Ножки девчушек раздвинуты, спинки дугой их изогнуты,
Светлой пиратскою спермою нежные рты их наполнены,
Ручки их обняли палубу, зубки их члены кусают,
Каждую чудную пленницу трое пиратов ласкают…
Нежно им чешут юную плоть горлышки тёмных бутылок,
Любо глядеть, как народ мой е.ёт этих испанских кобылок!
Для райского их наслаждения, подняли им их седалища,
Сладко и нежно массирует член девственниц милых влагалища...
Над жертвенной паха их белизной тёмные шмели горбатятся,
Думаю, что и в ближайшие дни, трусики им не понадобятся….
* * *
Уфф! Мои люки отдраены, но радости мало всё ж,
В острых парах хлороформа, в боку своём чувствую нож…
* * *
Но не бывает всё хорошо в проклятой Части Света!
Тенями смерти легли нам на курс, хищные их корветы!!
Что же теперь? Для чего было всё?! Так умирать западло?!
Будь они прокляты все, если нам, здесь уготовано дно!!!
Девок отставить! Все к парусам! Сволочи, марш на реи!
Носам, нанюхавшимся вдоволь п.зды, скоро ответят шеи!!
Молитесь, уроды, всем вашим богам, чтоб грот этот принял ветер,
Я вас достану даже в Аду - там вас убью, Donner Werter!!!
Чуете, твари, что к эшафоту, девки на корабле?!
Все мореманы на свете считают девственниц верной приметой к беде!
Сделали с ними, вы всё, что хотели, до матки ублажив их,
Знаю, мечта они всех постелей, но ... Мёртвые тянут живых!
И старой закалки Мадрида клинки, Анталии и Сиены,
Ласкают два горлышка нежных дев, артерии их и вены…
И нежно, прощаясь с любимыми вновь,
Целуют борта их невинную кровь...
И Чудо!.. Бизань с гротом сразу ожили! Да, это ж, живой обман!!
И вот, мы уж рвём, глотаем, целуем спасительный жёлтый туман!!!
* * *
Марсовые сошли с ума наверху, ветры волнам свернули выи,
Стоя, стоном, ревут мне гимн, «Ревущие Сороковые»!!!
Но Фатой Морганой, как пьяный в стон,
Впадаю я снова в магический сон…
* * *
От галиона на море лишь зыбь, да кружатся в волнах бочки,
Очнулся и я от наркоза битв, лишь чья-та рука всё теребит мне,
То ушки мои, то почки…
То в жар, то в холод бросают меня, мочку уха кусают,
Нещадно бьют, но в ведро головой, пока ещё не бросают!
Измучилась крёстная мамка моя, измучив свои уж и рученьки,
Нескромно ведёт лишь ребёнок себя, вид принимая Мученика...
Родился он, в общем, не во время, и жизни его лишь мгновения,
Счастливый, бедняжка - конечно, ему, не дотянуть до Успения…
И пусть, хоть не в Этом уж Свете, а в Том, чтобы ему пожить,
Ребёночка, хоть полумёртвого, всё ж, а надобно окрестить!
И махом - электровеником, летит девка в храм за священником…
А я, в своём робком усилии, в тоскливой надежде пожить,
Пытаюсь встать твёрдо на ножки свои, чтоб Господу доложить.
Но вместо рапорта чёткого - тщетны мои детские муки,
Из горлышка, спазмами сжатого, выходят чужие звуки…
То с клёкотом, то с шлёпаньем, где правильный звук, как роскошь,
Пиявкой бьётся во рту мой язык, к нёбу, паскуда, приросший!
Ноги меня здесь не держат, язык мой прирос, а руки болтаются…
Да, уж с такими «помощничками», только по жизни и маяться…
Весь в крови – подбоем бархата, в Хитровку – актёром МХАТа,
Спускаюсь я в жизнь, как Сатин "На Дне", в фейерверках русского мата!
И, внутренне подсобравшись, чтобы понять их нрав,
Силюсь представить весь монастырь, чтобы принять устав.
Мозгами посильно двигая, усвоил я быстро, всё ж,
Их троица – мат, затрещина и по боку – острый нож.
И, тут же, все эти люди, меня, по своему и окрестили:
И сильно – что позже бывало не раз – ругали и больно били.
А я лишь, всё Господа спрашивал: «Скажи мне, в чём участь здесь Кесаря?
И стоило ль, ради жизни такой, будить, среди ночи им "слесаря»?!
Будь королём я хоть в Англии, или монархом в Испании,
Или, хотя бы уж в Швеции, властителем, пусть, патентованным,
Но почему же, в России мне, участь врача уготована?!
И слышу я шелест – легчайший звук, звучащий, почти, некрологом,
А средь больных родится «царём», и значит, невропатологом!
Хоть ты материк свой на карты нанёс задолго до Пири и Рейса,
Во всех соборах прославлен Колумб – от Акапулько до Реймса.
И в Боготоле, и в Ачинске, над Белой и Чёрною Тиссой,
В Астурии и в Андалусии, в кварталах Вальпараисо,
И на мостах Венеции, и в шпилях твоей Лютеции…
Запомни: отныне Слова Мои с тобой до кончины века -
Высшая доблесть жизни земной – открыть в себе человека!
И в вещих отзвуках Голоса я, как в брызгах святого салюта,
В Санта Марии узрел корабли, в строении Делла Салютта!
И из дворца - с перекрестья эпох - старше любимого бренди,
Брэнгвин кивнул мне с офортов своих, словно уставший денди...
