- Как всегда? – спросил Крокодил, принимая у меня парку.

- А то, – я цапнула со стойки одноразовое полотенце и насухо протерла лицо, – и сахару, сахару побольше, жлоб!

Бармен из Крокодила аховый. Извиняют его только две вещи, то есть три. Во-первых, никто из клуба отморозков не готов занять его место на кухне и у баков, а есть, крокодилову стряпню, положа руку на поджелудочную, таки можно. Во-вторых, заняться ему особо нечем, за последние полгода применения его навыкам профессионального полярника не нашлось, ученая братия выучилась обходиться без травм и вообще. В-третьих, горячий хлорелловый самогон с сахаром - это, что-то с чем-то.

Кстати, ученой степени у Крокодила нет. Никакой. Средняя школа городка Сервантес на западе Австралии, десяток лет лоботрясничанья на Большом Рифе, потом, внезапно, Антарктида.

Как австралийский балбес оказался в самом сердце ЗКМ на русской станции Новолазаревская - тайна почище строительства великих пирамид. Оказался как-то. Научился топить баню, без акцента материться по-русски, петь «Зимушка-зима» под гармошку, и незаметно-постепенно стал одним из лучших полярников сектора. Так что, когда все началось, его кандидатура в состав экспедиции прошла, как по маслу.

И вот теперь он колдует над спиртовкой, а я рассматриваю его задницу и потихоньку отогреваюсь. На улице сегодня терпимо, где-то минус пятнадцать по Ньютону, но четыре часа на площадке – брр - никакое термобелье не спасает. Да и конституция не та. «Кушать вам, девушка, надо лучше» - говорит Горгадзе. Да вот хрена там! Хоть бы килограмм лишний за пять лет студенческой бургер-диеты. Не в кобылу корм.

Эх, затащить бы Крокодила в подсобку минут на дцать, но коллеги не поймут, результаты им, видите ли, подавай. Доктор Гуннарсон наверняка уже рвет и мечет.

Доктор Гуннарсон рвал и метал еще тогда, на первом экстренном совещании, оттранслированном всеми мировыми ТВ по горячим – хохма, ага – на самом-то деле очень холодным следам События.

Америка довыделывалась! – рубил он ладонью воздух, возвышаясь над толпой беснующихся журналистов. «Оружие нового поколения!», «IEER – ширма!» - надрывались СМИ, втрое против обычного расходуя краску для печати передовиц. И везде риторические вопросы, мол, случайно ли эпицентром События стал институт проблем энергетики. Ежику ясно, неслучайно.

При всей этой вакханалии «паутина» вела себя тише, чем можно было ожидать, но именно там были выложены первые более-менее адекватные данные о Событии, в том числе и украденные русскими хакерами снимки спутников-шпионов места, еще вчера носившего название Такома Парк, штат Мэриленд. Скучные снимки серого, лишенного ландшафта пятна пыли диаметром семьдесят две мили. Через неделю, когда пыль вымело циклоном в сторону не такого уж далекого NY, на месте Такомы обнаружилась, огромная и не тающая ледяная нашлепка толщиной в несколько сотен метров. Число жертв подсчитать даже не пытались, но счет шел на десятки если не сотни тысяч.

А дальше тишина. Аномалия, казалось, закапсулировалась сама в себе, не влияя ни на климат (в полумиле от ледяной стены он снова становился субтропическим океаническим по классификации Кеппена), и ни на что вообще. Наука разводила руками. Лед, мало того, что не таял, зона оледенения росла на семь, примерно, дюймов в сутки. Тихо. Без спецэффектов. Без объяснений.

Америка боролась, мир, похохатывая втихаря, помогал, чем мог. Голливуд с помпой запустил замороженный несколькими годами ранее сериал «Пикник на обочине», наспех прикрутив к нему полярный колорит. А Гуннарсон, прекратив обвинять во всем заигравшиеся Штаты, спешно сколачивал научную группу, поднимал фонды, обивал пороги. Передовицы снова запестрели его именем. «Плевать, что это, но надо это остановить!» – заявил он с высокой ооновской трибуны, и ООН, покряхтев, согласилась.

Еще через год, доктор лично предложил войти в группу молодому специалисту Нарьянмарской лаборатории по изучению критических состояний материи кристаллохимику Нине Рудаковой (28 лет, не замужем, КМС по альпинизму, Телец), проторчавшей сегодня на аппаратной площадке четыре долбанных часа.

Когда я вошла, в кают-компании были уже все, кроме, понятно, Крокодила и, как это ни странно, Гуннарсона. Все равно, шум стоял неимоверный, как оно обычно и бывает, когда сорок человек пытаются одновременно общаться на интересную, многогранную тему. Я попыталась прикинуться ветошью, но коллеги заметили, Юнь Фат - самый молодой в тусовке – двупало свистнул, а вездесущий Горгадзе сунул мне блямбу микрофона и подмигнул.

- Ну что, коллеги, - сообщила я мгновенно наступившей тишине. – Цифры я вам пока не скажу, цифры считать на материке будут, но, похоже, подтверждается модель Бориса. Мы имеем спираль. И рост по экспоненте.

- А зерно? – раздалось от двери. Голос у Гуннарсона такой, что ему никакого микрофона не надо.

Доктор содрал и швырнул на кресло парку. Сосульки на усах делали его похожим на вставшего вертикально моржа.

- Змей ушел, – я пожала плечами, - данных для триангуляции должно хватить, завтра Смитсон даст результат с точностью до метра.

- Смитсон, Смитсон… Тагава! – Гуннарсон нашел взглядом математика, - возьмите Михаила, Отто и садитесь считать параллельно. Аналитики за мной, Рудакова за мной. Остальным работать на опережение по своим темам. Гипотеза «зерно», если кто не понял.

Через два часа начальство хлопнуло ладонью по столу.

- Все, дамы и господа. Мы правы, как это ни прискорбно.

- Подожди, Свен, - Горгадзе прикурил сигарету от окурка и выпустил клуб дыма. - Как быть с тем, что свойства аномалии не меняются от центра к краям.

- Пренебречь, Григорий, взять и пренебречь.

- Лед-то меняется, - встряла я. – Да…

- Это уже не научная проблема, мисс Рудакова.

Начальство смотрело в стол. Аналитики сидели, осунувшись. Похоже, все они знали что-то, чего я по молодости или глупости понять не могла.

- Эх, Нинка! – нарушил тишину Горгадзе. Когда мне было столько как тебе, вот этот хрен (кивок в сторону Гуннарсона) не даст соврать, американцы сняли про себя один интересный фильм. Настолько интересный, что его даже в СССР показали. Ангар восемнадцать. И ты его, конечно, не смотрела.

- Вообще-то, дядя Гриша, смотрела. Там про пришельцев из зоны-51.

- Там про парадигму поведения американцев в экстренной ситуации, - вклинился в разговор Борис Берегович. Вид у старшего аналитика был усталый донельзя. - Кино вообще неплохо отражает макросоциальные процессы, а кризисное… Вспомни башни-близнецы, например. Или Кинг-Конга. Вроде недавно очередную версию сняли. А теперь прикрути к нашей ситуации.

Я добросовестно попыталась прикрутить, но не успела.

- Ладно, старичье, хватит мучить девочку, - Гуннарсон встряхнулся, на миг снова став похожим на моржа, - эти парни хотят сказать, что реакцией на непонятную опасность у американцев всегда становится агрессия. И, что особенно плохо, агрессия с привлечением всей имеющейся мощи.

- И связь они нам глушат с самого начала.

- И фильтры на информ-потоках.

- Стойте, стойте! – я выхватила из пальцев Горгадзе очередную сигарету и жадно затянулась, - я думала, аномалия…

- Связь глушат пиндосы, - Борис отобрал у меня сигарету и затушил в пепельнице.

Дальше я сидела и обалдевала. Какая уж тут задница Крокодила вкупе со всеми остальными его достоинствами. Если все правда… Вот уж, действительно… задница.

Оказывается, месяц назад у нас погорел сканер частот, и парни Бориса - русские, чего с них взять, - вместо того, чтобы по инструкции отправить его на материк, залезли в потроха с паяльником. Бориса они подняли среди ночи. Тот, в свою очередь, разбудил Гуннарсона и Тагаву, единственного среди нас настоящего радиолюбителя. К утру стало окончательно ясно, что на длинных волнах есть рабочее окно, которое сканер не фиксирует вследствие аппаратного запрета.

За следующие два дня было обнаружено еще несколько «феноменов», на поверку оказавшихся не разу не феноменами.

Гуннарсон, вернулся было к идее военных происков, но тут вперлась я с отчетом о характеристиках льда и Юнь Фат со своим вектором проводимости.

С тех пор работа шла по двум независимым направлениям. Точнее трем, если считать направлением изобретение туфты, которую Горгадзе скармливал Лукасу Ривере, оказавшемуся банальным американским шпионом.

Борис закончил говорить и налил себе воды из графина.

Я бы тоже сейчас с удовольствием выпила, только не воды, а крокодилова самогона. Можно даже без сахара и не подогретого. Стакан. Нет, лучше два стакана, чтобы сразу в хлам и не думать. Чтобы амнезия и анабиоз. И машину времени. Домой, в Нарьян-Мар. В Антарктиду, на станцию Новолазаревская. Там хоть баня есть.

Причем мысль, что сегодня, отправив змея, я наверняка подписала всем нам смертный приговор, на фоне остального особых эмоций не вызвала. Да, ужас, но не ужас-ужас-ужас, как говорится в одном пошлом анекдоте. Другое страшно…

- Знаете, что, господа, - я сделала два глубоких вдоха. – Вы, конечно, знатные киноманы, но у нас не Ангар, а Эволюция.

- Что?

- Эволюция. Комедия. Тупая. Американская. В инопланетного монстра садят ракетами, а он от этого только растет. Скачкообразно.

Последнее слово пришлось выталкивать. Воздуха не хватило. А старички наши – молодцы. Сразу врубились.

- Точно? – лицо у Гуннарсона хищное, острое. У моржей таких не бывает.

Я пожимаю плечами.

- То есть, если они бросят бомбу, лед выстрелит на сколько?

- Не важно, - Борис, забыв, что не курит, вытряхнул из пачки Горгадзе сигарету. - Нью-Йорку хана – плевать. Но даже в самом скромном радиусе три АЭС. В самом скромном! А потом рост по экспоненте. Семь-восемь лет до полного оледенения планеты.

И тут мне стало страшно. Не от слов Бориса, не от перспективы. В конце концов это только слова и мысли. Просто увидела, как резко и внезапно изменилось лицо дяди Гриши, человека который…

- Правнучка у меня, э-э. Не видел ни разу. Как зовут не знаю даже.

Гуннарсон порылся в столе и выставил большую плоскую бутылку аквавита.

Я… Я выпила. Хоть и не стакан, как собиралась, но по мозгам шибануло крепко. Ну и дрянь, если честно. Дрянь! Дрянь и дрянь. И чертовы пиндосы с их концами света.

Стоп! Или это шведская бормотуха, или…

Когда-то я прочла интересную формулировку про озарения. Мол, бывает эврика, когда от радости бегаешь голый и орешь, или сатори – там не помню в чем дело, и, где читала, не помню. Так вот, автор не прав. Потому что бывает еще третий тип озарения, русский. Это когда пыльным мешком по голове, и сразу все по полочкам.

А Борис не додумался, надо же. Это его Гуннарсон пиндософобией заразил, не иначе. Ну, все, все на поверхности. Зерно! Мать его через коня педального, гимнастического…

Так, а это что? Землетрясение в Мэриленде? Нет, просто трясут за плечо. И выцветшие глаза Гуннарсона очень близко напротив.

Надо же, несколько часов назад моей самой большой проблемой был ветер и минус пятнадцать по Ньютону.

Так… Стоп. Похоже меня собираются хлестать по щекам. Нет уж. Я откинулась в кресле и выставила вперед ладони. Гуннарсон отпустил мое плечо и тоже сел.

- Зерно, Нина. Это ведь что-то нано?

- Нано-банано… - начала было я, но поняла, что схлопочу, и сменила тон. – А если серьезно, модель «Зерно» устарела. Мы имеем растущую ледяную полиспираль, обладающую свойствами, которые пока не можем толком отфиксировать. Это росток, товарищи ученые, и совершенно не обязательно, что он нуждается в корнях.

- Может все-таки рассчитать ядерный? – тусклым голосом предложил Горгадзе.

- Тагава считал. Месяц назад для полного испарения нужно было столько, что ядерная зима без вариантов. И только высотный взрыв. А пиндосы…

Двери в кубриках у нас хорошие. И открываются бесшумно. Я вздрогнула, когда за спиной раздался тихий смешок. Американский шпион Лукас Ривера стоял привалившись спиной к стене и ухмылялся. В руках у него была маленькая серебристая коробочка, в ухе гарнитура.

- Спокойно, коллеги, ya Dubrovsky. – Лукас прошелся по кабинету. - Не надо бить меня мебелью Свен. Я вам не враг, и у меня новости. Двадцать минут назад президент заблокировал все решения конгресса по объекту. Сейчас идет голосование по новой комиссии и расширенное заседание ООН. Но это просто игра в демократию. Решение уже принято. Никакой бомбы не будет. Никакой бомбы и двадцать два года. Пока двадцать два. И сорок, если заглушить все реакторы. А это определенный запас, леди и джентльмены.

Он снял с полки большой коктейльный стакан, плеснул туда аквавита и выпил.

- Кстати, мисс Рудакова, - Лукас внезапно перешел на русский, заставив меня еще раз вздрогнуть, не все пиндосы тупые, а?

 

…ночью я затащила американского шпиона к себе в кубрик. Он конечно не Крокодил, размеры не те, но очень и очень ничего. Учат их что ли этому делу на шпионских курсах.

Потом мы лежали, пускали дым в низкий пластиковый потолок. Утром начнется другая жизнь и другая работа, но об этом, как говаривала одна героиня американской литературы, я подумаю завтра.

- «Добро, Петровичь, ино еще побредем…» - пробормотала я, закинула ногу на шпионское бедро и с чувством глубокого удовлетворения провалилась в сон.