На берегах
[Из романа «Сказание о Летучем Голландце]
Время подходило к полуночи, таверна «Эль Параисо» была закрыта. Хозяин, Крисанто Руис, завершил дела и присел за стол осушить по обыкновению стакан риохи. И тут дверь, всегда скрипучая, вдруг отворилась почти бесшумно и в таверну медленно, мягко ступая, почтительно сняв шляпу, вошёл, человек. Крисанто, без всякого удовольствия признал в нём Тано Кассию.
— В чём дело, Тано? Таверна закрыта. Если невтерпёж выпить, так налей себе сам. И помни, ты не из тех, кому я наливаю в кредит.
— Есть разговор, Крисанто, — медленно с растяжкой произнёс Тано, ногой пододвинув скамью. — Серьёзный разговор.
— А нам говорить не о чем, как будто, — поморщился Крисанто.
— Э, нет. Говорить всегда есть о чём. Постараюсь покороче: в городе есть один человек. Я его плохо знаю. Зато он обо мне знает. И много лишнего. Так вот, он и о тебе знает более чем. И о Каталине. Не надо хмуриться, Крисанто, это нормально. И успокойся, мы его не интересуем…
— Не возьму в толк, Тано, с чего это ты на ночь глядя задумал мне морочить голову. Я, видишь ли, человек занятой, мне эти твои байки не надобны.
— А интересует его одна девушка, годов пятнадцати от роду, — словно не услышав его, продолжал Тано. — Англичанка. Та, которую привёз сюда тот голландец. А сам отчалил. Его, кстати, теперь говорят ищут…
— Ищут да не сыщут, — усмехнулся Крисанто. — А насчёт англичанки я вот что скажу: брось ты это дело. Не обломится тебе с того пирожка ни крошки. Нету её у нас.
— Так я знаю, — Тано кивнул и улыбнулся. В твоём доме нет. Нет, чёрт побери! Но! Знаю, что она всё равно у вас. Остров она не покидала, это точно. У меня везде люди — и в порту, и у солдат, и у контрабандистов. И вырисовываются два пути: ты говоришь, мне где вы держите эту чёртову девку inglesa, она возвращается к папе, а тот señor платит нам хорошие деньги. На которые ты сможешь поправить своё заведение. И есть другой путь: я её всё равно найду. Ты меня знаешь, я человек азартный. Но тогда вам всем придётся очень тошно. Погоди, Крисанто, не перебивай. А просто подумай, посоветуйся со своими. У тебя сутки, Крисанто. Даже не думай меня обмануть. Пойми одно: твоя семья ещё никогда в жизни не была в такой опасности. Так что ты сейчас ничего не говори, иди к Каталине, где она там с нею прячется, и всё это ей растолкуй.
— Тано, ты глухой? Я тебе ясно сказал: нету у нас той англичанки. Была, отпираться не стану. Хворала. Соледад за ней присматривала. Сильно к ней привязалась. А уж, считай, десять дней как нету.
— Нету? — Тано весь подался вперёд. — И где она тогда?
— Я так понимаю, там, где ей до́лжно быть. В Англии, в Дувре, в доме деда своего, царствие ему небесное. Ты опоздал, Тано. Расскажу, коли тебе так интересно. Прожила у нас долго, считай, с лета. Поначалу совсем не в себе была. Темноты боялась, при свете спала. Потом поправляться начала. А вот за день до того, как в городе объявился этот твой сеньор Соглядатай. Соледад почуяла неладное. Сказала: уходить надо, немедля. Это же Соледад! У неё есть то, что ацтеки именуют «тлациута» — око души. Спорить не стали. Отправлять её в долгое плавание одну было никак нельзя, она корабля боялась, как чёрт святой воды. Потому с ней Каталина отправилась. Ночью посадили обеих на шведскую торговую шхуну «Ликлиг», заплатили квартирмейстеру. А ты чего побелел-то весь как, Тано? Ты виды что ли на неё имел? Вряд ли ты в её вкусе…
— Гляди, Крисанто, я всё проверю, — Тано впрямь был бел, как полотно. — И если вы меня обвели вокруг пальца…
— Да кто ж ты такой, Тано, а? Шулер, сводник, стукач и вымогатель. Кто ты есть, чтоб перед тобой юлить и отчитываться?
— …И если вы меня обвели вокруг пальца, — продолжал Тано, упершись кулаками в стол и злобно гримасничая, — я твою Каталину поставлю раком прямо перед тобой и отымею. А тебя…
Он недоговорил. Крисанто вышиб из-под него скамью, смёл с него шляпу, схватил за волосы, раза два с маху ударил лицом об стол и швырнул на пол.
— Теперь выметайся прочь, Тано. Ещё раз помянешь при мне грязным словом мою жену, убью на месте, прости меня, Господи. И не пугай меня дружками и заступниками. Тебя полгорода ненавидит. Если с моими что случится, ты костей не соберёшь.
Тано, что-то бормоча, сплёвывая кровью, поднялся на ноги, пошатываясь, натыкаясь на столы, побрёл к двери. У порога он обернулся, глянул пристально уже начинающим заплывать глазом и вышел вон, распахнув пинком дверь.
***
Бывший губернатор Антигуа и Барбуды Хьюго Реджинальд Остин с дочерью Ванессой, воротился в Англию весной 17… года. Месяца через полтора после того, как на Ямайке был повешен флибустьер Сарагоса. Что-то, видать, всплыло такое на том коротком судилище, что много голов полетело. Указом генерал-губернатора Ямайки мистер Остин был лишён всех званий и прав, взят под стражу, правда, поначалу в собственном доме.
От горя, страха и унижения супруга его, мадам Гаэтан слегла, вскоре потеряла дар речи. Муж, занятый спасением семьи, определил её в приют Святого Януария, где она тихо и безрадостно угасла.
От острога или каторги бывшего губернатора уберегло поспешное возвращение в родные места. Впрочем для того, чтобы оно совершилось, мистеру Остину пришлось расстаться со всем своим нажитым за многие годы. Семь золотых соверенов — вот всё, что было милостиво оставлено от былого изобилия и роскоши. Их вполне хватило, однако, чтобы пересечь Атлантику, добраться до берегов Англии и далее до Дувра на пароконном дилижансе.
Врата отчего дома им открыла привратница, которая с насмешливым сомнением выслушала высокопарную речь мистера Остина о родимом доме, о возлюбленной дочке и, не дослушав, велела им обождать здеся, покудова она не доложится, как положено, госпоже, а иначе никак нельзя. Ждать долго не пришлось. Вернувшись, привратница сообщила, что госпожа Элинор велела препроводить обоих во флигель, куда будет подан ужин и постельное бельё. Сама она выйти не может по причине, которая мистеру Остину вполне известна. Мистер Остин поначалу осерчал, затем успокоился и потребовал себе виргинского табаку и к ужину бутылку бренди, что было исполнено.
Наутро мистер Остин, с усердием приведя себя в порядок, отправился было нанести наконец визит возлюбленной дочери, однако у двери флигеля его уже ждала та же привратница, которая не дав ему рта раскрыть, сообщила, что мисс Элинор его принять не никак может, но ежели, что надобно, то обращаться велено к ней, а уж она постарается…
Мистер Остин тому очень удивился и опять же осерчал. Хотел отпихнуть привратницу в сторону да и пройти, но наткнулся на, как из-под земли выросшего управляющего с телосложением сержанта гвардии Его величества. Он, пропустив мимо ушей брань, передал мистеру Остину небольшой свиток.
Прочтя его, мистер Остин пришёл в полное неистовство. Однако управляющий шёпотом добавил: «госпожа ещё велела сказать, что, мол, ежели господина Остина и его дочь не устраивают изложенные условия, они вольны покинуть этот дом и устроить свою жизнь по собственному разумению».
***
…— Соледад, нам надо уезжать, — Крисанто говорил с трудом переводя дух. — Завтра же. Там переждём пока. В таверне останется… Да и чёрт с ней, с таверной. Этот Тано…
Сразу после стычки с Тано Крисанто Руис едва не бегом ворвался в дом Соледад. Дверь её, как и всегда, была незапертой. Несмотря на полуночный час, старая женщина не спала, хотя всегда ложилась засветло. Сидела у окна, сцепив ладони у подбородка и вперившись глазами в море.
— Знаю, — тускло ответила она, — Уходить надо. Тебе. И не завтра. Сейчас уходить. Вот прямо сейчас.
— Погоди, — Крисанто опешил. — Что значит — тебе? А ты? Ты что, останешься тут. Да ты знаешь, что́ они могут с тобой сделать?
— Знаю. Я остаюсь, Крисанто. Стара я, козочкой скакать. А кого мне бояться? Тано? Да он сам боится, оттого бесится. А ты иди. Немедленно. Ничего с собой не бери. Лишнее сковывает тело и разжижает волю. Храни тебя Бог!
Крисанто, помолчав немного, кивнул на висящий на стене нож. Соледад лишь пожала плечами, Крисанто сунул его за голенище и вышел в ночь.
***
А наутро в дом к Соледад вломились Тано и его приятель, колченогий карлик по кличке Чи́во. Пьяные и разгорячённые.
— Ну что, старая мегера. Взяли мы твоего зятька. Далёко не ушёл, — Тано стоял, широко расставив ноги, поигрывая кнутом с тяжёлым, кнутовищем. — Теперь, считай, спета его песенка. Он ведь, дурак, отбиваться вздумал. Одного нашего в бок пырнул. А нож-то, похоже твой? А? Ну-ка скажи, твой?
— Мой, — равнодушно кивнула Соледад. — На крючочке висел. Он взял, а мне что, отнимать?
— Старуха, похоже выжила из ума, — ухмыльнулся Чиво, — не ведает, с кем связалась.
— Всё я знаю, — Соледад покачала головой и наконец поворотилась к незваным гостям. — Я и о вас знаю, да такого, чего вы оба о себе не знаете. Не верите? Эй, парень, — она вдруг криво усмехнулась и поманила пальцем Чиво. — Хочешь скажу точно день твоей смерти? День в день. Тихо, на ушко. А хочешь — вслух. И тебе скажу, Тано. А? Успеете подготовиться. Кстати, не так много времени осталось. Слушайте внимательно…
— А ну заткни пасть, старая потаскуха! — истошно закричал, Тано, побагровев, и замахнулся было кнутом, но замер, встретившись глазами с неподвижными, прожигающими насквозь глазами Соледад.
— Хочешь нагнать на меня страху, Тано Кассия? Чем? Этим своим кнутом? Тьфу! Я видывала кой-что пострашней. Святым Трибуналом? Так они все служат Сатане и сама Геенна дышит им в спину. Меня вам нечем запугать, Тано Кассия, посему убирайтесь вон оба!
— Да кому ты нужна, ведьма! — Тано презрительно выпятил губу и плюнул на пол. — Ты лучше приготовь мешочек чтобы вскорости забрать горелые косточки своего зятька. Слышал, он был не слишком горячим на супружеской кровати с твоей широкобёдрой дочкой. Может, на костре будет погорячей?!
Тано ткнул локтем в бок своего спутника, оба залились хохотом смехом.
— Зря смеёшься. Нельзя смеяться над смертью. У неё отличный слух, она непременно зайдёт посмеяться вместе с тобой. Но будет смеяться последней.
Тано вновь поднял кнут, но Чиво, подпрыгнув, перехватил его за локоть, что-то шепнул, тот опустил руку, и они оба вышли.
***
Крисанто Руис был обвинён в злостном богохульстве, манихейской ереси, а также в покушении на жизнь служителей Святого Трибунала, был пытан огнём и водою, во всём признался, был препровождён в тюрьму, где и умер.
А наутро следующего дня, как был схвачен дядюшка Крисанто, на морском берегу был найден мёртвым некто Каэтано Кассия, каталонец. Судя по всему, его задушили и сбросили с прибрежной скалы. Убийцу не нашли, да, по правде сказать, и не слишком искали. Кто мог прикончить Тано? Да кто угодно мог.
Примечательно, однако, что в тот же самый день из города исчез бесследно негр Сантоме. Куда он девался, воротился ли наконец с свою приморскую деревушку в Дагомее, или сгинул на пути к ней, неизвестно.
***
Мистер Хьюго Остин прожил в доме приёмной дочери год с небольшим. Поначалу вёл себя вызывающе: громко стуча тростью, прогуливался по мощёному дворику, отдавал раздражённые распоряжения слугам, пропускаемые, впрочем мимо ушей. Под окнами падчерицы, потрясая Библией, громогласно, но путано цитировал Исайю и Иеремию — о почитании родителей, пытался было истово и публично предать её проклятию, но был остановлен дочерью Ванессой.
Однажды, дождливым вечером, возвратясь с прогулки он поскользнулся на крыльце, сильно ушиб колено и вывихнул лодыжку. С той поры слёг, и уже не поднимался, даже, когда нога благополучно зажила. Умер от апоплексии, от безмерного изобилия жирной пищи и горячительных напитков.
Перед смертью вызвал к себе приходского священника, коему исповедался, едва ворочая языком. После чего священника жестом отослал, призвал дочь и падчерицу. Завидев Элинор, мистер Остин сперва остолбенел, не зная, что и сказать, затем прошептал нечто благостное. Трижды пытался перекрестить падчерицу, но всякий раз рука его падала на одеяло. Вероятно, это вывело его из себя, лицо вдруг исказилось до неузнаваемости. Он приподнялся на локтях и, не сводя с падчерицы ненавидящих глаз, просипел что-то на непонятном свистящем, скрежещущем наречии. Элинор ничего не сказала в ответ, лишь побледнела. Пришедшая вместе с нею Каталина прижала её к себе, словно стараясь огородить от злобных, каркающих проклятий. «Прощайте, мистер Остин», — сказала Элинор, склонив голову, и пошла к выходу.
«Эй, сестрица, — произнесла Ванесса, — хочешь, я переведу тебе то, что сказал папенька? Не хочешь? Зря. Но поверь, я постараюсь чтобы свершилось то, что он тебе пожелал. За всё надобно платить, сестрица…»
***
Ванесса Остин была одной из тех немногих, кто знал доподлинно историю похищения Элинор. Более того, именно она навела губернатора на эту мысль…
К своей сводной сестре Ванесса была равнодушна. Как и ко всему прочему миру. Она нуждалась в людях ровно настолько, насколько это было нужно для поддержания той ступени, существования, с коей она свыклась с рождения.
Внешне она сильно походила на мать, пышную, смуглую брюнетку, однако ни на йоту не унаследовала её, импульсивный нрав, говорливость и безалаберность. Если отца вполне устраивала её покладистая невозмутимость, то в матери окоченелое равнодушие младшей дочери вызывала растущее год от года беспокойство.
В тринадцать лет Ванесса попросила отца взять её с собой в поездку на Барбуду. Поездки эти мистер Остин совершал с непонятной регулярностью, четыре раза в год. Говорил вскользь, что встречается с вождями маронов дабы отвратить возможность смуты. Мать увещевала дочь не ездить в те «тёмные, окаянные места», но Ванесса лишь молчала и холодно улыбалась в ответ.
С той поры Ванесса не пропускала ни единой поездки. Стала ещё более замкнутой, часто и надолго запиралась у себя в комнате. Перестала ходить в церковь, а во время благодарственной молитвы перед едой демонстративно и шумно пила воду прямо из горлышка кувшина.
Однажды привезла с собой продолговатый мешочек из грубой засаленной холстины. Как-то горничная, пожилая ирландка Мэйгдлин, прибираясь в её комнате, обнаружила на столике большую, футов пять длиною, кость, видимо, часть позвоночника чёрного каймана, вдобавок, крайне дурно пахнущую. Без всякой задней мысли она, брезгливо морщась, вынесла её вместе с мешком, да и выбросила в выгребную яму. Когда Ванесса обнаружила пропажу, она впала сначала в безотчётный ужас, затем, уяснив где оказались её реликвии, пришла в полное исступление. Сперва до крови отхлестала пожилую женщину плетью, погнала её к выгребной яме, заставили отыскать, отмыть, после чего вновь подтащила к яме и визжа от остервенения несколько раз окунула обезумевшую от ужаса женщину головой в помойную жижу. Бог весть, чем бы всё это закончилось, если б не Элинор. Она волоком оттащила истошно кричащую, царапающуюся сестру. Подоспевшая мать сперва окатила её холодною водой, затем отвела в комнату вместе с заветной реликвией.
Через час с небольшим Ванесса спустилась к обеду. Спокойная, бесстрастная, будто ничего и не произошло.
***
[“Папа, ты ведь говорил, что если Элинор, не приведи Бог, умрёт, то, все дедушкины денежки отойдут какому-то сраному монастырю ”.
“Не говори так, Ванесса, это грех!”
“Плевать, не до того. А вот если Элинор захворает, тогда что?”
“Что-что! Как захворает, так и поправится, — мистер Остин раздражённо пыхнул трубкой. — А ежели не поправится, а помрёт, то всё будет опять же, как сказано в завещании. Неужто непонятно.
«Понятно, понятно. А вот если она, к примеру, заболеет вот так»?
Ванесса закатила глаза, высунула язык, присвистнула и покрутила пальцем у виска.
«Элинор? А с чего бы это должно случиться. Чего, чего, а здравомыслия у неё на двоих хватит»,
«Сейчас — да. А если…Помнишь ты рассказывал про старую Нтанду. Там, на Барбуде? Говорил, что она может на два счёта сделать так, что человек позабудет кто он есть. А если чуть подольше, то и вовсе… Так вот, после того, как Элинор погостит полдня у Нтанды, ты повезёшь её в Англию. Элинор становится законной наследницей. Ну а ты — добрым опекуном. А потом…
«Ты сейчас говоришь о своей сестре?»
«Я говорю о человеке, благодаря которому мы можем оказаться в заднице, а дедушкины миллионы достанутся не родному сыну, а приблудной девке, а мы с тобой, папа, будем жить на её подачки, вот о ком я говорю».
Мистер Остин засопел и потянулся за огнивом, дабы разжечь погасшую трубку, долгим взглядом оглядел дочь.
«Не знал, что ты ТАКАЯ».
«Я твоя дочь, папа. В точности. В отличие от Элинор».
«М-да… Ладно, хорошо. Положим. Как ты себе это представляешь? Элинор никогда в жизни не поедет на Барбуду к маронам. Её просто мать не отпустит. Она их боится, как чертей.
«Но она может отправится туда не с нами. С кем? Вот к тебе приходит человек по имени Бен Тейлор. Да?
«Ну да, приходит, нахмурился мистер Остин. — Что с того?»
«С того, что он человек от флибустьера Трёхпалого. Я знаю. Подслушивать нехорошо, но я плохая девочка, значит мне можно. А Элинор обожает морские прогулки. А у мамы — морская болезнь, и она её никогда не сопровождает. Море это единственное место, где она без мамочки. Подумай, папа. Доброй ночи…»]
***
«Так ты меня хорошо поняла, Элли? — Ванесса цепко стиснула локоть сестры. — Задарма не даётся ничего. За всё плата своя».
«А я заплатила, За много лет вперёд… Кстати, ты можешь жить здесь сколько тебе надо. Захочешь уйти — удерживать не стану».
«Конечно, сестрица. Где ещё жить в доме, отца. В моём доме…»
«Она заплатила, — негромко произнесла Каталина, подойдя в Ванессе и глянув в упор в её тёмные, насмешливо прищуренные глаза. — Не приведи Бог никому так платить, как она платила. Только ж и ты помни, дрянь порченая, платить и тебе придётся. Думай об этом. У Бога свои весы и мера своя…»
***
Мистер Остин был отпет в часовне Святого Эдмонда и погребён на окраине городского кладбища возле обрывистого берега реки Дуэ. Узкая, плоская плита серого гранита.
HUGO
REGINALD
AUSTIN.
HE WAS ONLY HUMAN.
Вот и всё.
В последний путь бывшего губернатора провожала падчерица, часть прислуги, да сосед, с которым покойный порой перекидывался в криббедж.
Ванессы на погребении не было. Она с утра оделась и вышла из дому, не явилась и на поминальную трапезу. Воротилась лишь к полудню следующего дня. Разожгла камин во флигеле и сожгла там все отцовские вещи, в том числе Библию, псалтирь, а также свинцовую ампулку с частичкой мощей святого Дунстана. После чего ушла прочь, оставив дверь во флигель распахнутой.
Явилась через неделю неузнаваемая: почерневшая, исхудалая, с глубоко расцарапанным лицом, ввалившимися глазами. Её колотил озноб, но на предложение прилечь во флигельке и перекусить, ответила презрительным ругательством и плевком, сказала, что ей срочно надобно видеть сестру.
— Пришла за деньгами? — спросила Элинор, нимало не удивившись приходу сестры и её обличию.
— Ну да. Ты удивлена?
— Ничуть. Это нормально. Сколько тебе нужно?
— Пока не решила. А сколько не жаль?
Элинор знаком велела ей сидеть на месте, вышла и вскоре вернулась с плотной пачкой пятидесятифунтовых банкнот.
— Этого довольно? — бросила пачку ей на колени.
— Ого! — Ванесса с тусклой улыбкой, не пересчитывая, провела большим пальцем, как по карточной колоде. — Неплохо. Для начала…. Кстати. У тебя ведь сохранились бабушкины драгоценности? Вернее так: драгоценности моей бабушки. Я хочу их видеть. Ты ведь не успела ещё их разбазарить?
Элинор кивнула, вновь удалилась и вернулась с продолговатой шкатулкой из гималайского кедра с готической серебряной монограммой. Положила её на столик перед Ванессой.
— Ключ?! — Ванесса требовательно протянула руку.
Элинор с улыбкой приподняла ладонь. С мизинца на тонкой, как паутинка, щепочка свисал ключ. С кольцом в виде цифры «8», коротким стержнем и вытянутой, как штык, бородкой.
— Дай его сюда! — Ванесса вновь повелительно выставила руку и вдруг прикрикнула: Сюда, я сказала!
— Нэсси, — Элинор вновь невозмутимо улыбнулась, — если ты ещё раз повысишь на меня голос, тебя выставят за ворота. Поверь, соответствующие распоряжение уже отданы.
— Хорошо сестрица. Позволь, ключ, пожалуйста?
Элинор кивнула и кинула ей ключ. Ванесса неловко попыталась поймать, но тот упал ей на колени. Она тотчас схватила его и, торопясь, сунула в трясущейся рукой скважинку и откинула крышку шкатулки. «Ого!» — снова сказала она и восхищённо прицокнула. Затем, подмигнула Элинор и небрежно кинула шкатулку в холщовую сумку.
— Не против?
— Не против. Но теперь — пошла вон.
— Что ты сказала, сестрица? — Ванесса подалась вперёд и сложила ладонь трубочкой возле уха, будто ослышалась. — Я что- то недопоняла…
— Ты всё поняла. И ты мне не сестрица. И ты сама знаешь, почему. Мы ведь не станем сейчас вспоминать прошлое? Нет? Тогда встала и пошла вон. И уж больше ты сюда не придёшь. Никогда.
— Вот это не тебе решать.
— Мне. На этот раз — мне. И я решила.
***
В родовой дом Ванесса не вернулась. Через неделю после ухода она была найдены задушенной и ограбленной близ опиокурильни «Мерри Феллоу», что возле Восточного причала. В убийстве был обвинён темнокожий бенгалец Виджи, сутенёр и карточный шулер. У него была найдена шкатулка с частью фамильных драгоценностей. После скорого суда он был повешен в Дуврской тюрьме. Драгоценности были возвращены Элинор, но та принять их отказалась, сердечно попросив передать их в Монастырь Святого Духа в Шеффилде.
