Элегия белого журавля

В меня никогда не стреляли по-настоящему,
И все, что я знаю, я вычитала из книг.
К печали мирской или к счастью вящему —
Война для меня — комом в горле застывший крик,

Не мой.
Но всех тех, кто там был,
среди тьмы и мрака,
Среди недопрожитых жизней, застывших лиц,
Среди нерожденных детей и глухих солдатов,
Контуженных взрывами, пулями, криком птиц,
Летящих — куда? неизвестно, но всё — отсюда,
Обычные голуби стали вдруг — журавли.
Чернеет от крови кристальная гладь запруды,
А больше воды нет,
приходится с кровью пить.

Приходится жить так; стрелять, забывая лица,
Стирая из памяти каждого, кто убит.
Но каждому голубю ночью их голос снится,
И голос — не высечь, не вырубить, не забыть.
И даже журавль, летящий под ясным небом,
кричит иногда их криками и мольбой.
И хочется вырезать голос чужой из недр
гортани своей, 
только нет больше ничего.

И нет, ничего не будет: война продлится
До смерти последнего белого журавля.
Я знаю, он жив: его крик по ночам мне снится.

И утром мне кажется: этот журавль — я.