Если спросите - откуда

Эти сказки и легенды

С их лесным благоуханьем,

Влажной свежестью долины,

Голубым дымком вигвамов,

Шумом рек и водопадов,

Шумом, диким и стозвучным,

Как в горах раскаты грома?

 

Генри Лонгфелло «Песнь о Гайавате».

 

Что такое - куринь? Любой "индеец" скажет вам, что это - вигвам. Он же шатер-типи.

Куринь был построен нами: мной и братьями, в палисаднике среди вишен, из шестов, которыми подпирают верёвки с бельем. Все тряпки, имеющиеся в хозяйстве: рЯдна, старые дедушкины пиджаки, различные «ганчирки» и много чего другого – все пошло в дело.

Куринь прожил не долгую, но славную жизнь. В нем проводились советы великих вождей, увенчанных роскошными уборами из «орлиных» перьев. Орлами у нас были местные индюки и гуси, что не уменьшало красоты «индейских» головных уборов. В курине курились священные трубки мира Калюмет, принимались решения об объявлении войны и заключении мира. Славные были времена.

А началось все с весьма грустных событий – в начале 5 класса осенью я попала в больницу, в Питер. Положили меня с целью обследования для выявления аллергенов на пыльцу растений, бытовую пыль, апельсины, мандарины и много чего ещё. Положили, потому что я задыхалась. Это было очень похоже на начало астмы.

Больница им. Ф.Э. Дзержинского была неплохой. Боксы, тепло, хорошо кормят. Только вот таблеток заставляли съедать немерено. Это было просто невозможно. Несколько раз в день - пястка таблеток. Причем, медсестра не отходила от тебя, пока ты все не проглотишь. Думаю, в тот год иммунитет у меня убит был раз и навсегда.

Мне было лет 10, положили же меня в палату к девочкам старше. Почему-то они решили избавиться от ещё одного «постояльца». Случайно я услышала, как они договаривались ночью налить мне, спящей, в кровать воды, а медсестрам сказать, что у меня «проблемы». Я решила не спать всю ночь и скорее умереть, чем позволить глумиться надо собой. И я не спала всю ночь. Воды им налить мне так и не удалось. Когда мама приехала навестить меня, я рассказала ей о том, что старшие девочки плохо относятся ко мне, фактически, выживают из палаты. Мама пожаловалась медсестрам, а те вместо помощи мне, поступили очень просто – перевели меня в палату к энурезникам. То есть, они пошли навстречу взрослым бессовестницам, обижавшим меня. Режим дня в Дзержинке был строгий. Подъем в 7 утра. Умываешься, заправляешь постель (по-военному), чтобы ни складочек, ни бугорков, даже подушка должна была стоять только особым образом. Потом завтрак, пястка таблеток. В течение дня ложиться на кровать и даже садиться на неё не разрешали. Кроме тихого часа, конечно же. Сидеть можно было на стульчиках за маленькими детскими столами. Часть времени мы, дети, были предоставлены себе. В эти часы я с упоением читала. Мама привезла мне книгу любимого писателя - Сат Ока. Книга называлась «Таинственные следы». Она была с великолепными картинками. В ней рассказывалось о жизни детей кочующего в дебрях Канады, где-то в провинции Альберта, возможно, последнего свободного индейского племени шауни-шеванезов. Тем, что я осталась нормальным ребёнком, добрым и отзывчивым, я обязана книге Сат Ока. В моем воображении я была с ними, шеванезами: – пробиралась вместе с Сатом по чаще, выслеживая рысь, или спасалась бегством от волка. Это по моей спине бил кожаный ремень учителя – мудрого Овасеса, когда я не успевала уклониться от удара, сжавшись на летящем во весь дух мустанге. Я была свободна. Не было злых бессовестных девочек, не было бесконечных таблеток, унтеро-Пришибеевского режима. Не было тоски, не было отчаяния. Была в тумбочке книга любимого писателя.

Палата, в которую меня перевели, была такой же, как и остальные. Это был чистый, светлый бокс на четыре, или пять коек, уже не помню точно. Ночью в боксе было светло почти как днем, потому что стена в коридор представляла собой огромное окно. За окном стоял столик дежурной медсестры. Ночью на столике горела ночная лампа. Свет был довольно ярким. Лампу никогда не выключали. Помню, это было довольно мучительно. Хотелось спать в темноте. Был и другой минус этого бокса - в нем лежали дети с проблемами мочеиспускания – энурезники. Как они ни старались, ночью случались проблемы. Утром приходили медсестры и санитарочки, перестилали им койки. Я очень жалела этих детей. Они были совсем маленькие и напуганные. Один мальчик, помню, очень боялся, что мама и папа бросят его, потому что он писается в кровать. А однажды я подралась. Виной всему было мое врожденное чувство справедливости. Одна девочка, из соседней палаты, издевалась над моими бедными энурезниками. Она их запугивала и угрожала им. Однажды она зашла к нам в бокс ... и мы подрались. Я была в миллиметре от Победы, но подлая противница укусила меня за руку. Довольно сильно укусила. Не до крови, но след долго не проходил. После 3-4 месяцев в Дзержинке меня перевели в пульмонологический институт. Здание института было на ремонте, поэтому всех больных, и меня тоже, разместили в огромной мрачной больнице во Всеволожске. Палата была очень большая, человек на десять. Помню неприятные кафельные полы, протекающие периодически потолки, с которых капало прямо на кровати, каталку посреди палаты и убийственно плохое питание. Мне, как аллергику, и так–то ничего нельзя было есть. Всем дают апельсин, мне - нет. Всем дают треску к картофельному пюре, мне - нет. Всем дают куриные яйца к завтраку, мне – нет. Еда, которая таки перепадала, была ужасного качества – мерзкий борщ с вонючей капустой, какие-то пустые каши. Было мучительное постоянное чувство голода. Мама приезжала раз в две недели. Привозила еду: печенье, конфеты, фрукты. Я старалась растянуть содержимое заветного пакетика как можно дольше, но у меня это плохо получалось. Среди детей моей палаты ходили страшные рассказы об очень болезненной процедуре – бронхоскопии. Дети, которые перенесли её, рассказывали какие-то ужасы. Каждый раз, когда приходили врачи с обходом, я цепенела от страха и ждала вынесения приговора – бронхоскопия. Но судьба меня пощадила. Пришло время делать пробы на разные аллергены. Аллергий у меня нашлось много. Приличный список получился, в котором были цитрусовые, пыльца цветущей липы, бытовая пыль и много чего другого. Наступила весна, думаю, это был март, или начало апреля. От плохого питания и постоянного пребывания в помещении без свежего воздуха, дети расхворались. У некоторых началось что-то похожее не дизентерию, у других - кожные проблемы. У меня все началось с глаз. Однажды я проснулась от сильной рези в глазах. Было больно держать глаза открытыми, но и закрытыми больно. Я пожаловалась медсестрам, они посмотрели меня, сказали, что с глазами все в порядке и я вру. Боли не утихали и я снова пожаловалась, тогда мне дали какие-то капли. Дальше начались проблемы с кожей лица. Лицо превратилось в сплошную сочащуюся рану. Когда мама приехала навестить меня в очередной раз, я сказала, что либо она меня забирает из больницы, либо я убегу. Тон у меня был, видимо, очень решительный. Мама увидела, что я нахожусь в ужасном состоянии и согласилась меня забрать домой. Дома около месяца я залечивала раны на лице, которые были результатом проблем с иммунитетом из-за плохого питания и большого количества антибиотиков. В мае мама повезла нас с Алёшей к морю. Море, южное солнышко, хорошее питание, минеральные воды помогли мне восстановиться, но подлинное исцеление пришло позже, в моих драгоценных бесценных Песках на юге Воронежской области, у бабушки.

Все ужасные месяцы в Дзержинке и пульмонологическом институте продержаться мне помогли книги Сат Ока: «Таинственные следы» и «Земля солёных скал». Распечатанное цветное фото Сат Ока и сейчас со мной. Оно стоит на серванте возле фотографий моих родных и близких.