ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ

( из воспоминаний о детстве)

"Совершающий несправедливость несчастнее

несправедливо страдающего"

Демокрит, греческий философ (ок.460-после 360)

У моей мамы, кроме младшей сестры, было два родных брата. У старшего брата Сергея было четыре дочери. С одной из двоюродных сестёр Лидой в школе имени Желябова сидел за одной партой, начиная с 8 класса. А много лет спустя, она, как гинеколог, принимала роды у моей дочери. У среднего брата Павла было двое детей, дочь одиннадцати лет и сын Володя, старше которого я был на год. Всю оккупацию они с мамой прожили с нашей семьёй, вместе скрываясь по деревням Крыма от угона немцами в фашистскую Германию. Родственниками, родными и близкими было пролито много слёз, когда провожали на фронт моих дядей, Павла и Сергея. Через несколько месяцев пришло сообщение с фронта, что после одного из боёв дядя Серёжа оказался в списке без вести пропавших. Тогда в семьи приходило много таких извещений. Всегда все надеялись на то, что когда-нибудь любимый человек каким-то чудом останется всё-таки живым, и вернётся в семью, где его продолжали ждать, сколько бы ни прошло лет. Особенно на чудо надеялись матери пропавших солдат. И такие чудеса бывали, но очень редко. Дядя Серёжа не вернулся. Его могила осталась безымянной, как и многих тысяч солдат, погибших во время кровавой войны - мясорубки.

Дядя Павел вернулся домой через год после окончания войны, так как из-за тяжёлого ранения он несколько месяцев провёл в госпиталях. Невозможно описать, какая радость приходила в семью, в которую возвратился солдат. Такому событию радовались и соседи. А мальчишки завидовали тем ребятам, чьи отцы возвращались домой, даже калеками. Дядя Павел, как фронтовик-коммунист, был назначен начальником отдела кадров бондарного завода. В те времена такая должность была престижной и очень ответственной.Он же заведовал путёвками по направлению детей сотрудниц завода в организованный с большими трудностями детский садик, располагавшегося в небольшом здании, в нескольких десятков метров от завода. Рядом с ним стояло такое же одноэтажное здание, из которого сделали общежитие - малосемейку. Эти здания, и многие другие в городе , были построены немецкими военнопленными. В одной из комнатушек общежития проживали наши родственники во главе с дядей Павлом. Местной властью ему, как фронтовику, была выделена комнатушка. Наша семья проживала на улице Ленина. Я часто ходил пешком на бондарку, как керчане называли ту местность, чтобы провести время с братом. Так как завод и домишки находились у самого моря, то летом весь световой день мы проводили возле него. В основном, купались и загорали.

Как-то мы решили соорудить плот, чтобы на нём плавать по морю с помощью сделанных нами вёсел, представляющих собой палку с прибитым на конце куском фанеры. На берегу нашли полу сгнившие брёвна и доски. На земле уложили брёвна, к которым приколачивали доски. Ржавые, обгоревшие гвозди вытаскивали из когда--то использованных досок. Если с другой стороны плота появлялись гвозди, мы их сгибали ударами молотка. Чтобы растянуть удовольствие постройки плота, мы не очень спешили. На ночь плот прятали в укромном месте.

Однажды дядя Павел сообщил, что мы с Володей будем посещать детский садик. А это значит, два раза в день будем питаться. Шёл второй послевоенный год. Было очень голодно. На промышленные и продовольственные товары действовала карточная система, введённая с началом Великой Отечественной войны, и отменённая только в декабре 1947 года. Над взрослыми постоянно висела забота, как в первую очередь накормить детей. Поэтому в двух наших семьях был настоящий праздник, так как на два едока стало меньше.

До этого с Володей мы никогда не посещали детский садик, и потому не знали, что он собой представляет. В садик ходили около двадцати детей дошкольного возраста. В большой комнате стояло несколько низеньких столика с маленькими стульчиками. Если нам с Володей столики были по пояс, и мы над ними возвышались, как две громадные горы, то головы детишек были чуть выше его. От этого мы себя чувствовали не уютно. Мне было десять лет, а Володе девять. Мне всегда казалось, что две женщины, работавшие воспитательницами, смотрели на нас с большим недовольством, как на два наглых нахлебника. На завтрак была какая-нибудь жиденькая каша, маленький кусочек хлеба и стакан полу сладкого чая. В обед давали реденький супчик, и снова немного каши, иногда вместо неё - тёмные макароны. Редко, вместо чая давали кисель. Его варили тогда, когда кто-нибудь из сотрудниц приносил из своего сада немного фруктов. Порции были маленькими, рассчитанные на малышей. Наш с Володей возраст не влиял на размер выдаваемой порции, поэтому с ней расправлялись в одно мгновение. Мы с ним покидали столовую, а малышня только начинала кушать суп. Уходя, я не переставал ловить на себе не дружелюбные взгляды тёток. Отдыхать после "сытного" обеда шли к морю.

Наконец, как нам показалось, можно было плот столкнуть в море и начать его испытание. В один из дней, когда на море была небольшая волна, с шумом набегавшая на берег, мы вытащили плот из укрытия, готовясь спустить его на воду. В этом месте берег был пустынным. Но неожиданно пришли два парня, лет по шестнадцати. Мы думали, что они отберут наше морское детище, созданное собственными руками. Они нас успокоили, сказав, что пришли глушить кефаль. Достав из кармана по ручной гранате, они выдернули чеку и бросили гранаты далеко в море. Раздался глухой взрыв, а в том месте, куда упали гранаты, поднялись два бурлящих фонтана воды. Через какое-то время к берегу прибило две крупных кефали. Парни их забрали и ушли, посоветовав нам, Робинзонам, на плоту подплыть к месту взрыва, и посмотреть, не осталась ли на поверхности моря оглушённая рыба, чтобы забрать себе.

Мы кое-как столкнули плот в море, вскарабкались на него, и работая вёслами, стали отплывать от берега. В метрах двадцати от берега Володя допустил ошибку, перейдя с другой стороны плота на мою сторону, отчего он сразу стал переворачиваться. Володя тут же спрыгнул с него и поплыл к берегу, посоветовав мне последовать его примеру. Я же стал карабкаться по переворачивающему плоту, чтобы добраться до его середины и восстановить равновесие. Но я всё время по скользким доскам сползал вниз. Когда я, лёжа на спине, решил от него оттолкнуться, у меня ничего не получилась. Левая нога в районе колена оказалась словно приклеенной к плоту. Я не мог понять, что произошло с ногой. Когда же увидел расплывающуюся вокруг меня по воде кровь, то запаниковал. До меня дошло, что когда я сползал на животе с переворачивающегося плота, то надел левую ногу на не до конца согнутый громадный гвоздь. Гвоздь вошёл в ногу ниже колена, и вылез наружу на несколько сантиметров выше его. Мне стоило больших трудов снять ногу со своеобразного крючка. Оттолкнувшись от плота, я поплыл к берегу, ещё не чувствуя боли.

Её я почувствовал, когда выполз на берег. Брат увидев кровь, не перестающую идти из двух глубоких ранок, помчался домой. Вскоре он принёс бутылочку с йодом и большой кусок белой материи. Мы обработали ранки йодом, а потом обвязали их полосками полотна. Чтобы повязка держалась на колене, обвязали её найденной тонкой проволокой. Так как должен был начаться обед, мы направились в детский сад. Мне не удавалось скрыть свою хромоту. В столовой часть детей уже сидели за столиками, дружно барабаня по ним ложками. Некоторые ребятишки подтягивались со двора, с визгом занимая свои места. Я не стал идти в дальний угол комнаты, где стоял наш столик, а сразу же сел на первый попавшийся свободный стульчик. Всегда перед первым блюдом воспитательницы на столе, напротив каждого стульчика, выкладывали по кусочку хлеба. Сразу же обратил внимание, что моя порция хлеба в виде сытной горбушки была в полтора раза больше других порций. Я даже обрадовался тому, что так удачно сел. И тут меня кто-то стал кулачками бить по спине с детским повизгиванием. Как оказалось, это маленький хозяин места, которое я нахально занял, таким путём выражал своё негодование.

На вопли пацана из кухни выскочила тётка в белом фартуке. Она подбежала ко мне, больно схватила за ухо, и поволокла через весь зал к столику, за которым сидел брат. По дороге, разозлившаяся на меня тётя, громко говорила, чтобы я никогда не нахальничал и не занимал чужое место. Дети, увидев такую картину, перестали стучать ложками, заливаясь детским неудержимым смехом. Мне стало так стыдно, что готов был провалиться сквозь землю. Вырвавшись от тётки, и забыв про боль в ноге, выскочил на улицу. Следом за мной выбежал брат. Он мне пояснил, почему так рассвирепела женщина. Место, на которое я сел, принадлежало её сынишке. Она работала на кухне детского сада. Всегда своему ребёнку подкладывала хлеба немного больше, чем другим детям. Володя давно на это обратил внимание.

Я сказал Володе, что после такого позора, когда я хотел завладеть чужим хлебом, ходить в детский садик не смогу. Он сказал, что тогда и он не будет ходить туда, где дурят детей. Я поплёлся домой. Шёл долго, с остановками для передышки. Маме пришлось рассказать всё, что со мной произошло. Она очень испугалась, чтобы не случилось заражение крови. Хотела отвести в поликлинику, чтобы мне сделать укол от столбняка. Я убедил её в том, что со мной ничего не случится, так как рану с выдавливанием крови тщательно промыл морской водой, а потом ещё обработал йодом. Вскоре к нам прибежала перепуганная мама моего брата, тётя Муся. Она стала расспрашивать о моём самочувствии, так как Володя ей сказал, что я сильно поранился, и потому он вынужден был для перевязки ноги порвать простыню, которые тогда были на вес золота. Мама взамен дала тёте Муси что-то из постельных принадлежностей, хотя она категорически отказывалась брать такой царский подарок.

Мама меня не ругала за случившееся. Только сказала, чтобы в жизни всегда при подобных случаях делал выводы, которые уберегут от повторения ошибок. Я был очень рад, что мама не стала настаивать на посещении мною детского сада. Продолжая ходить к брату, чтобы совершенствовать наш злополучный плот, я старался обходить детский садик десятой дорогой, особенно после того, как однажды нарвался на ребятишек, которых строем выводили к морю на прогулку. Увидев меня, они стали хихикать, корчить рожицы, и показывая на меня маленькими пальчиками, разноголосо выкрикивать: "Вор! Вор !" Я не знаю, что заставило детей так подумать обо мне. Толи таким образом сработала детская психология на увиденное в столовой, толи кто-то из воспитателей пояснил, почему хорошая тётя таскала за уши нехорошего мальчика, чтобы и им неповадно было так поступать. Когда те дети послевоенных голодных лет выросли, они, конечно, забыли о том далёком эпизоде, произошедшем в детском саду, в который они ходили. А я помню до сих пор.