Москва

Город такой, словно его описал Буковски:

 

Бездорожье, ухабы, тормоза, пробуксовки,

 

Кривые дома, ветер, заборы, на них листовки. 

 

 

Бетонные стены, дома, чей-то поспешный топот,

 

Дороги, дворы, переулки, тропинки, тропы. 

 

В небе нет облаков, вместо них изотопы. 

 

 

Из точки «А» вышел со взором горящим 

 

Юноша в точку «Б», чтоб там сыграть в ящик

 

Или же обойти и просто направиться дальше. 

 

—

 

Игла телебашни, нарывы в виде ненужных строек,

 

Город, как опухоль, каждый год вырастает втрое,

 

Грозясь повторить участь Вавилона и Трои. 

 

 

Лес на Каширке как один кембриджский Jesus Green,

 

People are looking into their cellphones and  screens,

 

They've lost honor, love, kindness, swapped it to greed.  

 

 

Бомжи на вокзалах, как память о красном прошлом,

 

Красный октябрь, красные стены и площадь. 

 

Красный как бархат цвет (страна села в неё) калоши. 

 

—

 

На стенах два флага - КША и Израиль. 

 

За окнами люди. Уже не попасть в рай им. 

 

Вряд ли вообще он есть. Телеэкраны наврали. 

 

 

В центре осталось что-то. Дальше есть чья-то старость. 

 

Где-то в парке двое в небо с иглы сторчалась. 

 

Таганка. Текстильщики. Воеводино. Моё колесо Сансары. 

 

 

Концерты ряженых клоунов, депутатов и шлюх,

 

Веселье по каждому поводу и без, снова салют. 

 

Кофейня, остывший кофе, несказанное «люблю». 

 

—

 

Маршрутки мимо остановок, куплено у кого-то время. 

 

Приехал на домодедовскую, хотя хотел в Бремен. 

 

Хотел стать большим и сильным, но оказался евреем. 

 

 

В мосводканале вместо воды менделеевская таблица. 

 

Это, видимо, сделано, чтоб, если не смог утопиться,

 

Отравился б и умер какой-нибудь суицидник-тупица. 

 

 

Там не купить себя, там можно себя убить. 

 

Можно себя пропить, добить, и, даже смени ты  вид,

 

Тебя догонит время тяжестью бейсбольных бит. 

 

—

 

Этот город не очистят никак, не отмоют,

 

Как не очистят от дырок пальто, побитое молью. 

 

Его можно только, как раком больного, отправить к морю,

 

 

Чтобы он там и умер, насладившись прибоем,

 

Представил себя кораблем, тонущим от пробоин 

 

Или молодым поросенком на одной из боен. 

 

 

В этом городе холодно, ветер со снегом и зноем.

 

Апрель заливает бетон декабрьской белизною. 

 

Солнце не смотрит вниз. Оно, видимо, на город злое. 

 

—

 

Я в этом городе вырос. Вместе с его проводами. 

 

Позже, похоже, привык, что они вдалеке пропадали,

 

Пока в автобусе рассуждал про частное и про детали.

 

 

Айом бидьюк йом азэ кедэй hитгорэр мехадаш,

 

Как говорят на идише. Ведь судьбе взятки не дашь. 

 

И увы, лифт, открывая двери на четырнадцатый этаж,

 

 

Не думает о том, есть ли бог или он умер. 

 

Он открывает двери и всё. Это предел его раздумий. 

 

Лифт остается лифтом. И не следует вызывать его всуе.