КСУУ

 

Глава первая.

Горестное путешествие. Неизвестное слово. Начало поисков.

 

Мне было 32 года, и я уже некоторое время успешно преподавал философию в колледже Сент-Эмери, который находился довольно далеко от моего родного дома. Я безмятежно рассказывал студиозам о мировоззрении Рене Декарта, когда мне сообшили о том, что мой отец умирает. Мой дорогой, горячо любимый и глубоко уважаемый мною отец при смерти! Студентов должны были распустить на каникулы только через полтора месяца, но директор был чрезвычайно предупредителен и бесконечно добр ко мне, посему я пустился в путь этим же вечером, не теряя даже тех оставшихся двух или трёх часов светлого времени, ведь я не мог ждать и минуты лишней!

 

По дороге посыльный, который встретил меня на железнодорожной станции и повёз к дому, в мельчайших подробностях рассказал мне всё, как было.

 

С его слов выходило, что мой отец, которому летом должно было исполниться всего 56 лет, однажды не смог встать в обычное для него время для ежедневных занятий физическими упражнениями. Этот слуга, приносивший нашей семье пользу вот уже сорок с лишним лет, не мог вспомнить, чтобы такое случилось без крайней нужды. Отец мой чувствовал необъяснимую слабость и дурноту, и вечером ему пришлось отказаться от его традиционной партии в бридж. Отец не пал духом и попытался восстановить силы плотной и полезной едой, однако ничто не удержалось в его желудке. Спешно приехавший доктор поначалу заподозрил чахотку, но почти сразу отказался от своего предположения, так как лёгкие оказались чистыми. Матушка робко спросила, не может ли это быть скоротечная форма рака, но её предположение было также отринуто. Ясно было одно: мой отец доживает, увы, свои последние дни на этой земле, и надеяться нам остаётся только на чудо.

 

К тому же Итон, так звали моего провожатого, немного поколебавшись, поведал мне ещё одну печальную новость: за это время мой отец повредился рассудком. Вообще-то он всё время лежит, будучи едва в силах втянуть в себя глоток сладкой воды из поильника, но иногда силы возвращаются к нему и он еле слышно произносит одно непонятное слово "Ксуу".

 

Мы с матушкой знали, что в своё время отец довольно долго пробыл в Южной Африке, в доме было много разнообразных вещиц, привезённых оттуда; возможно, это слово имело то же самое происхождение, однако никто из нас никогда не слышал этого слова и не знал, что оно означает.

 

Слава богу, мы успели вовремя. Я не умылся с дороги, только скинул пропылённые плащ и сапоги, и даже моей милой матушке, пребывавшей в состоянии глубокого горя, уделил лишь поверхностное внимание.

 

Отец находился в ужасном состоянии. Высокий, более 6ти футов ростом, до болезни он был относительно худ и сухощав телом, однако эта его худоба, казалось, была задумана им нарочно, дабы жирок, даже самый малый, не мог скрывать великолепные мускулы, достойные, вероятно, какого-нибудь греческого либо римского бога или по крайней мере, героя, сосредоточившего в себе представление древних о безмерной физической силе, но силе аристократической, не лишённой известного изящества. Подростком я восхищался тем, как неутомимо он ходит пешком по многу миль, не присаживаясь; во время таких прогулок не всякий молодой мужчина мог его обогнать; как отмахивает он расстояние, пересекая вновь и вновь довольно широкие водоёмы и как оглушительно хохочет, выходя на берег и мощно сверкая загорелым торсом и безупречными белоснежными зубами, которые к 55 годам все оставались в наличии. К тому же отец великолепно пел песни, и голос его, немного визгливый от природы, но полновесный и сочный, казалось, заставлял вибрировать оконные стёкла. Ежегодные ярмарки позволяли ему продемонстрировать во всей красе не по сложению огромные кисти рук (обеими руками, и левой, и правой, отец владел одинаково в совершенстве), которыми он на потеху публике играючи сгибал и разгибал тележные оси; при этом лицо его почти не краснело и не покрывалось от натуги мелкими капельками пота; надо ли упоминать, что ни один местный силач не мог победить моего отца ни в каких видах борьбы?

 

Теперь же передо мной лежал не человек, но жалкое и отвратительное подобие человека. Сопровождавший меня доктор полушёпотом обронил, что для умирающего от естественных причин мой отец выглядит странно: его тело не высохло, кожа не сделалась сухой и жёсткой, походившей на пергамент, руки не начали походить на лапы неведомой птицы, они не скрючились и не стали костистыми, как это бывает, когда хворь снедает человека изнутри. Нет, мой отец выглядел почти как раньше, только вот кожа его сделалась полупрозрачной, как тончайший фарфор, лицо как бы светилось изнутри, он выглядел дряблым, белёсым и почти бесплотным, как вода, немного подбелённая для чего-нибудь молоком. Мне казалось, что я вижу, как с каждым выдохом из моего отца, принимая вид белесоватых облачек пара, выходит Жизнь. Наблюдать всё это мне было невероятно тягостно, тем не менее я всё же превозмог невольное отвращение, приблизился к одру и взял руку отца в свою. До того я не понимал, как может предмет быть невесомым и каменно-тяжёлым одновременно. Теперь же я воочию убедился, что это возможно, ибо рука отца была именно такой. Когда я прикоснулся к пальцам моего дорогого отца, он, как бы почуяв родную кровь, немного приоткрыл окаймлённые отвратительного вида чёрными кругами глаза. Удалось ему это с большим трудом. Затем он шевельнул губами, вокруг которых уже легли смертные синие тени, и немного надтреснуто, но на удивление отчётливо произнёс то самое слово, о котором сообщал Итон: "Ксуу".

 

Я держал его руку в своей, боясь обнять и тем самым ненароком повредить неподвижное, ставшее чужим тело отца. Я чувствовал какой-то невообразимый холод, исходивший от тела; это не был приятный морозец, которым иногда баловала наши края промозглая британская погода; это не было тем чувством, когда руками трогаешь кусочек льда; это был неизбывный всепроникающий холод, от которого было не скрыться - источником этого холода был сам отец.