«Дуб оный»

«Комоля дуб оный. Атая цепа дубе ком...». Нет, нет, это не досадная опечатка и не какой-то бред. Это «У Лукоморья дуб зелёный» из поэмы А.С.Пушкина «Руслан и Людмила». Так декламировала моя сестричка Маринка, которой на тот момент было около двух лет. Она младше меня на целых восемь, и мама велела мне читать ей этот фрагмент перед сном. И обязательно с выражением, в моём понимании это означало: таращить и без того немаленькие глаза и читать с придыханием, как будто произошло что-то немыслимо ужасное. Я удивлялась, почему сестричка так долго не засыпала и с испугом смотрела на меня. Вскоре, мы обе знали фрагмент наизусть, и все удивлялись, как такая малышка могла с лёгкостью запомнить длинный текст? А дело вот в чём: У дома возвышался зелёный дуб, как в сказке Пушкина. Объяснить, что такое «Лукоморье», я не пыталась поскольку сама понятия не имела, что это. А в остальном вопросов не возникало, все персонажи были нашими давними знакомыми из других сказок. Дуб казался нам огромным, достающим верхушкой до неба и очень загадочным. Я брала Маринку на руки, и мы вместе заглядывали вовнутрь зелёной кроны дерева — искали русалку на ветвях. Русалка постоянно отсутствовала, и я ловила себя на мысли, что это вызывало у меня досаду. Зато кот был всегда на виду, но только не на цепи, златая цепь на дубе — слишком сказочное удовольствие. Вообще-то кот был странным, не по-котячьи молчаливым — а зачем орать, когда свободен. По этой же причине он ни песнь не заводил, ни сказку не говорил, всё приходилось делать за него мне самой. А вот скворечник, прикрепленный высоко к стволу дуба, явно действовал ему на нервы. В начале лета из птичьего домика доносился пронзительный писк, и нам с сестрой было любопытно взглянуть на птенцов — милых желторотиков. Кот тоже пристально всматривался, и я даже сожалела, что он не на цепи...

С избушкой, вернее, её наличием, тоже проблем не было. Недалеко от нашего дуба скукожилась, вросла в землю избёнка, казалось, что курьи ножки были просто не видны. В ней проживала одинокая старушка — баба Олимпиада, она была весёлой и доброй и никак не походила на страшную Бабу Ягу, говорила на каком-то странном языке, своё имя произносила так — Алимпияда. Иногда она просила меня написать «пясьмо», и я эту просьбу с удовольствием выполняла, и не только потому, что она всегда благодарила горстью карамелек. С серьёзным видом она диктовала: «Любезные мои сестрицы Оленькя и Серафимушкя, а также...», и здесь начиналось перечисление всех родственников, знакомых, их детей и так далее на пол страницы. Заканчивала письмо примерно так: «При сем письме вам посылаю...» и всем, перечисленным выше, отдавались поклоны. Я переводила её странную, как мне казалось, речь на обычный язык и видела её разочарование, когда читала написанное вслух, но мы с Маринкой всё равно без гостинца не оставались.

Мама учила меня — никогда не ври, но мне казалось, что я только и делала, что врала, да ещё и младшей сестре. Но почему-то стыдно не становилось, ведь все сказки и есть сплошная выдумка, и я продолжала в том же духе: среди ветвей мы искали Лешего и Кощея, пусть даже последний над златом не чах, а зачем оно, то злато? Родиться и жить в советской стране — уже счастье. И самое главное, когда здоровы мама и сестричка. Однажды Маринка заболела и попала в больницу, я рыдала над манежиком, вдыхая запах её одеяльца, а ещё, будучи октябрёнком, я молилась. Сестричка выздоровела, но я точно знала кто ей помог, и это было моей тайной...

Когда наступали сумерки, тьма перекрашивала зелёную шевелюру дуба в тёмно-шатеновый цвет. Если долго вглядываться в неё, то можно увидеть огоньки чьих-то хищных глаз, услышать таинственные шорохи и звуки «угу-ха-ха-ха». Подходить в это время к дубу я не решалась.

Тем временем Маринка спокойно спала в своей кроватке, а я тряслась от страха, вспоминая всех персонажей, которыми стращала её днём, ещё не осознавая, что деревья — это самые добрые и безобидные существа на земле.

Время шло. Наш дуб разрастался. Мы с сестрой выпорхнули из родного дома кто куда, что птенцы из скворечника. Птичка-Маринка улетела в жаркие страны, там у Лукоморья и осталась жить. Недавно я переслала ей по электронной почте фотографию нашего дуба. То ли ей теперь больше нравятся пальмы с колючими, как клешни ветками, то ли потому, что я переусердствовала, стращая её сказочными персонажами в детстве, но она никак не отреагировала на фото, где крона дуба будто скрылась в облаках, а вместе с ней — наше детство...