Нерождённый путь (часть V)

*****

 

Позавтракать так и не пришлось.

 

Я был словно окрылен этой безумной ночью. Во мне пели тысячи птиц, тысячью голосами. Мне хотелось чтобы эти мгновения не заканчивались никогда. Мне хотелось остановить время и заморозить пространство, чтобы никто и ничто не смогло нам помешать насладиться обществом друг друга.

 

Желая сделать ей приятное, я проследовал на кухню, где заболтал потрясающий омлет на сметане с кусочками ветчины и сыра, я вылил свою ароматную смесь, приправленную душистыми травами на предварительно разогретую сковороду, убавил жар плиты, и терпеливо поджидал, когда мой омлет раздуется от удовольствия в три раза. Чайник закипел, я приготовил вкусный кофе, сделал тосты, вытащил масло из холодильника в красивой желтой керамической масленке, чтобы оно чуть подтаяло, варенье, если вдруг моя гостья любит сладкое. О, нам так много еще нужно было узнать друг о друге. Ведь я ничего о ней еще не знал. Каков натуральный оттенок её волос? Какой её любимый цвет? Какую музыку она слушает? Что читает? Да мало ли еще что. Сейчас, после того, как животный запас страсти был, в какой-то степени, удовлетворен, она начала интересовать меня как человек, но не только как объект вожделения; хотя при мысли о близости с ней по моему телу начинали бегать мурашки, во мне просыпался неутомимый, страстный, ненасытный, любовник, но в тоже время я отчетливо понимал, что мой интерес к ней не чисто плотский, и то, что она мне чертовски нравится неоспоримый факт.

 

Пока я был поглощен приготовлением завтрака и своими мыслями о Ней, моя гостья пребывала в ванной, и я даже мог слышать её мелодичный голос, сквозь шум воды, напевающий что-то невероятно нежное. Так продолжалось минут пять, после чего её голос вдруг сорвался до истошного крика, раздался звук тяжелого падения, а потом тишина.

 

Я обеспокоился не на шутку. Подбежав к дверям ванной комнаты, я стал звать Илону, стучать в дверь. Но она не откликалась. Внутри у меня что-то оборвалось, я был уже полностью уверен, что с ней что-то случилось. — Может она оступилась и упала. — Боже!!! — Я с силой подналег на дверь плечом, еще несколько настойчивых ударов и шпингалет с той стороны двери вылетел вместе с четырьмя мелкими шурупиками на влажную от воды матовую серую плитку пола. Внутри было сизо от пара, когда он улетучился, я увидел ванную, вода в которой переливалась через край, но цвет её напоминал вишневый компот. На полу еще не полностью залитом водой были свежие смазанные следы крови, как впрочем, и на белом кафеле на стене — отчетливый отпечаток руки. Я подбежал к ванной и выключил воду. Затем я погрузил руки внутрь ванны, я искал тело Илоны, но не находил, поэтому вытащил затычку и вода со свистом стала выливаться сквозь сливное отверстие. Её не было ни в ванной, ни около, вообще нигде. Теперь, когда последние струи воды, булькая, провалились в слив, я видел только большой клок рыжих волос Илоны, свисающий с края ванной. В тупом непонимании я сел на пол около стены и обхватил голову руками. Мне было горько, обидно и страшно. Горько потому, что я потерял то, что еще в сущности и не было моим, но так хотелось, чтобы было. Обидно, оттого, что всё было непоправимо испорчено, вся магия вчерашнего дня, и незабываемой ночи, и дивного безоблачного утра. И страшно, потому как, я не знал, что произошло и почему. Я знал только то, что, произошло нечто плохое, и связано это плохое было только со мной и ни с кем другим. От этих мыслей я почувствовал себя ужасно виноватым и беспомощным, я с силой ударился затылком о стену, потом еще, еще и еще, и только теперь, подняв глаза на белый кафель над ванной, увидел бегло выведенные кровавые буквы. На стене висел наспех пришпилиный листок бумаги, на котором красным было написано:

 

 

 

Кровь на стенах — то боль утраты,

 

Разрушена чужая жизнь.

 

Отверстие — не вшить заплаток,

 

Вонзи клинок, спасая честь.

 

А след оставь тот не стираем,

 

В ногах, застрявшие шипы.

 

бЫл виноват, виной терзаясь,

 

И память спряталась внутри.

 

Совсем угасла тяга мыслить,

 

Любить, жалеть и понимать.

 

Есть злой мотив, не выследить,

 

До исступленья наказать.

 

Её преступно безрассудство,

 

Щекой о ревность до кости,

 

лЁд с ядом самообладания,

 

Назад мосты все сожжены.

 

Еще осталась тайна — исповедь,

 

Взирай и слушай — не суди.

 

пЫль, глухота и ложный вымысел,

 

Сотри, сомни, раздай, распни.

 

Обрывки памяти найди,

 

Хотел быть верным, помоги…

 

Той, что достойна жить…

 

 

 

На манер подписи, последняя строчка была справа чуть ниже и мельче. от сырости красные чернила чуть растеклись, как кровь…

 

— Черт возьми, когда же эта злобная нечисть написала эту тарабарщину! Я в неистовой злобе швырнул о стену первый попавшийся мне под руку флакон с полочки перед зеркалом. Флакон со звоном разлетелся на сотню осколков.

 

— Где ты, черт тебя дери? И что ты от меня хочешь, тварь ты эдакая?!!!

 

Еще некоторое время ярость рвалась из меня наружу, неконтролируемыми выплесками слепой агрессии и дикого бешенства, которые я вымещал на все, что попадалось мне на глаза. Я успокоился только тогда, когда перевернул полдома вверх дном, и перебил все бьющиеся предметы в зоне своего доступа. Обескровленный, уставший, покрытый крупными каплями испарины я упал на кресло и закинул назад голову. Мысли мои витали где-то далеко, оторвано и нереально, в голове шумело. Мне хотелось заорать, но сил не было. Медленно я приходил в себя. Остатки самообладания возвращались черепашьими шагами, меряя меня как аршином. Наверное поэтому, я наконец почуял запах паленого. Усилием воли, заставив себя подняться, я побрел в кухню, она была сизая от дыма, на обуглившейся сковороде догорал наш несостоявшийся завтрак.

 

— Прекрасное начало дня!!! — Я отставил сковороду и открыл окно. В комнату ворвался морозный воздух поздней осени. Я вдыхал его, широко раздувая ноздри, и смотрел в небо, серо-голубое, пропускающее скупые солнечные лучи, и мне захотелось нырнуть в этот серо-голубой безмятежный океан простора и свежести.

 

Еще некоторое время я смотрел в открытое окно, затем поежившись, прикрыл его, оставив небольшую щелку для проветривания, и налил себе еще не остывшую чашечку кофе и съел пару тостов с маслом. Продолжая находиться в своеобразном отупении, я еще не мог трезво мыслить и принимать какие-то вразумительные решения. Подкрепившись, способность соображать стала медленно возвращаться ко мне. Не торопясь, так как торопиться было в сущности некуда, я снова прошел в ванную комнату. Беспорядок вокруг стоял катастрофический. Еще раз перечитав послание со стены, я начал вслух рассуждать, и это нисколько не смутило меня так как слышать меня все равно никто не мог, вслух соображалось лучше, и насколько я мог убедиться, искать собеседников для меня было, по меньшей мере, безрассудно, а по большей преступно, так как им грозила реальная опасность исчезнуть с лица земли, как исчезла Илона.

 

Для меня оставалось неразрешимой загадкой, куда могло деться тело Илоны, если дверь так и осталась закрыта изнутри. — Возможно, она еще жива! Вертикаль стихотворения складывалась в «Кровавый след еще не высох…» А с подписью, фраза звучала более ободряюще: «Кровавый след еще не высох, той, что достойна жить…» Вдобавок, в стихотворном послании говорилось о мести мне. Значит, целью был я, моя боль, моя вина, мои угрызения совести. Илона же выступала, как безрассудная особа, которая своей связью со мной, подвергла себя смертельной опасности. Строки о шипах, застрявших в ногах, о кровавом следе и о щеке, пораненной до кости, красноречиво указывали на степень страданий причиненных Илоне, её безумной соперницей. Я не мог понять, как я мог связаться со столь злобной фурией, которой место было в психушке, но никак не в обществе нормальных людей. Догадок о том, кто она, у меня не возникало.

 

Теперь я понимал со всей решимостью, что должен, во что бы то ни стало отыскать Илону живой, и оказать ей помощь, а так же найти и неуловимую мстительницу, и отправить её туда, где она ничем не сможет навредить ни себе, ни мне, ни окружающим.

 

*****

 

За дверью кто-то тихо скребся, не дожидаясь стука, звонка или скрипа отпираемой двери, я подошел и быстро рывком отворил дверь, которая была не заперта, что весьма меня удивило. Человек, стоявший на пороге, отшатнулся в испуге. Напротив меня, вытаращив глаза от неожиданности, стояла моя мать. В одной руке у неё была маленькая плоская дамская сумочка клатч, в другой она зажимала ключи.

 

Видимо, я выказал не меньшее удивление, так как она сразу бросила мне раздраженное оправдание: «Ты не звонил… Зная, что с тобой происходят странные вещи, я беспокоилась и решила проверить, всё ли с тобой в порядке!»

 

Я переваривал в себе её неожиданное появление. Сейчас было вовсе не время, успокаивать взволнованную мамашу. У меня на душе скребли кошки, я был подавлен от недавних событий, в голове у меня творился сплошной кавардак, настроения говорить с кем бы то ни было, у меня отсутствовало напрочь, да и чувства мои были весьма сумбурны.

 

С трудом я удержался, чтобы не захлопнуть перед её носом дверь.

 

— Сынок, с тобой всё нормально? — Голос ее звучал настороженно, она пристально всматривалась мне в глаза. — Я могу войти?

 

Только сейчас я понял, что всё еще держу её на пороге. Мне стало неловко, я отступил в сторону, шире открывая дверь, — Пожалуйста, проходи! Извини, я такой чурбан. Выпьешь кофе?

 

Она высказала желание выпить чашечку крепкого чая. Забрав у неё плащ, я прошел на кухню и заварил черный чай с бергамотом. Он как нельзя лучше успокаивал нервы. Я тоже не возражал против большой чашки крепкого чая с медом. О беспорядке в квартире я вспомнил слишком поздно. Лицо у мамы вытянулось, при виде творящегося вокруг бедлама. Недоуменно всплеснув руками, она выдохнула: «У тебя что, Мамай прошел?» Она ждала ответа, а я собирался с мыслями, чтобы ей соврать. Видимо по натуре я не врун, потому как, сказал правду: «Мам, не волнуйся, это я слегка вышел из себя. Я наведу порядок позже. Присаживайся». И с этими словами я разгреб ногами битое стекло с пола, убрал пару крупных осколков от керамической вазы с кресла, и усадил её в него. Ванну я просто прикрыл, в надежде, что ей не взбредет в голову ею воспользоваться. Через десять минут мы потягивали обжигающий чай с медом. Это меня слегка взбодрило.

 

Её глаза, напротив, не выказывали особого беспокойства, но явный интерес. Она ждала, когда же мой язык развяжется, и я наконец расскажу ей, что произошло. Я был не готов к откровенности. Во-первых, мне вовсе не хотелось её расстраивать, во-вторых, я не был уверен, что мою откровенность она не воспримет, как бред сумасшедшего, а в-третьих, я просто не чувствовал, что доверяю ей. Последнее меня беспокоило больше остального, потому как я не мог понять скрытых для меня причин этого недоверия. Плащ Илоны всё еще валялся на спинке стула. Мама давно его заметила, но указала на него только сейчас: «Ты не один? Я видимо не вовремя?»

 

— Нет-нет, это одной моей знакомой, она уже ушла, а плащ… забыла, — с ловкостью мангуста перед нападением, я дотянулся до плаща, подхватил его и закинул в шкаф, — Извини я на минутку. — Мне все же не давала покоя ванная комната, я зашел внутрь, закрылся, и, схватив первое темное несвежее полотенце, начал стирать следы крови со стены, пришлось немного помучиться, так как кровавые они уже подсохли, затем я сгреб осколки стекла под ванну, вытер воду и следы крови на полу и на краях ванны, обмыл её сильной струёй воды из душа. Мокрое полотенце сполоснул, хорошо отжал и повесил на сушилку, бросать в стиральную машину его влажным я не хотел, благо следов на нем из за его иссиня-черного цвета было не видно. Умывшись и отдраив с мылом руки, я вернулся в комнату к маме, предварительно налив себе еще чашку горячего чая.

 

— Ты опять принялся за старое? Видимо провел бурную ночку? Я же предупреждала тебя, до добра это не доведет! — Она не ждала ответа. Но, в какой-то момент мне показалось на долю секунды, что она отчитывает меня не как мать, но как ревнивая жена. Этот агрессивный выпад с её стороны, разозлил меня.

 

— Давай без нотаций. В конце концов, я не мальчик, и не твоя собственность, и буду поступать так, как считаю нужным. — Даже не знаю чего я так взвился, видимо нервы подкачали.

 

Но она, взбеленилась еще пуще. Подскочив на ноги, она с грохотом опустила чашку на стол, и, размахивая руками как крыльями, начала носиться по квартире. Глаза её были абсолютно непроницаемы, но нормальным её нынешний взгляд я бы не назвал. Она словно искала, кого я тут прячу. Вовремя я позаботился о ванной, так как она ворвалась и туда. — Почему здесь так сыро? — завопила она.

 

У меня не было особого желания отвечать, но видя, как она разошлась, я сбавил обороты, спокойно ответив нейтральным голосом, — Небольшая протечка, мам, уже всё починил. Да чего ты расскакалась, как иноходец, давай присядем, поговорим спокойно!

 

Она встретилась со мной взглядом. В её глазах я увидел жгучую ненависть и раздражение, но она справилась с собой, и, с тихим: «Прости, сын…», — вернулась на своё прежнее место.

 

Я принес ей еще чая и сунул пуд нос коробку с шоколадными конфетами, она взяла её и поставила на широкий подлокотник кресла. В задумчивости она поглощала конфеты, как семечки. Я решил нарушить затянувшееся молчание.

 

— Мам, скажи, а у меня есть друзья, с которыми я мог бы связаться?

 

— Если и есть, то я их не знаю. И зачем они тебе понадобились?

 

— Ты ведь знаешь, что я не помню о себе ничего. А так, может, встретил бы кого знакомого, поговорил, может и прояснил бы для себя что.

 

— Навряд ли, твои собутыльники, дружки по игре и по развлечениям, сослужат тебе хорошую службу. Не помнишь, и слава Богу.

 

Мне странно было слышать такие слова от своей матери. Ведь моё потерянное состояние, явно говорило о моем нездоровье. Какая мать стала бы спустя рукава смотреть, на болезнь своего сына. Она все больше удивляла и настораживала меня. Как будто, поняв, о чем я думаю, она поспешила объясниться.

 

— Я не хочу, чтобы ты возвратился к прежнему разгульному образу жизни. Тогда ты сгинешь совсем, а я этого так боюсь. Боюсь, что ты повторишь судьбу своего отца. Пойми, я желаю тебе только добра.

 

— А, что мой отец? Он был настолько безнадежен? Расскажи мне о нем.

 

По гримасе, которую она состроила, было ясно, она совсем не хочет говорить об отце. Но ведь сама виновата, перевела стрелки на него, никуда не денешься, придется развязать язычок. Она глубоко вздохнула.

 

— Я уже говорила тебе. Он был очень увлекающейся натурой. Любил жить на широкую ногу, в развлечениях и кутежах. Это его и сгубило. Умер молодым, еще до твоего рождения, от сердечной недостаточности, в объятиях какой-то лживой девки. Видимо предварительно накачался чем-то, вот сердце и не выдержало.

 

Она выплевывала слова, как оскорбления, мне хотелось утереться, было такое чувство, что я залит ядом негодования и злобы. На лице её было брезгливое выражение, словно она убирала с порога зловонную падаль. От этого её красивое интеллигентное лицо, неприятно искривилось. Она откровенно не нравилась мне. Я не мог отделаться от ощущения неприязни, которую она испытывала, как мне казалось, не столько к отцу, сколько ко мне. И, что настораживало меня больше всего, я не чувствовал близости, она была мне чужая, настолько чужая, что я ощущал исходящую от неё угрозу. Я попытался подавить эти ощущения, хохотнув про себя, мол: «Ну, что ты, Гаричка, совсем съезжаешь с катушек? Чем она может угрожать тебе, взрослому мужику?» Но ощущение опасности не уходило, я подозревал её, но в чем, оставалось для меня тайной. Я заметил, что она замолчала и сейчас, сверлила меня своими глазами, которые от злости, превратились в ледяные буравчики. Меня, аж передернуло от этого взгляда. Она будто поняла, что перегибает, слегка откинулась назад в кресле, закинула ногу на ногу и расслабилась, лицо её распрямилось, и привлекательность начала возвращаться к ней. Дыхание её было глубоким и ровным, через минуту она уже могла слегка улыбнуться, всё еще ожидая от меня очередного вопроса.

 

— Мам, а как меня называли в детстве, близкие люди?

 

Она удивилась вопросу. — Игорем, Игорешей, Игоречком, как же еще?

 

— А Гариком не называли?

 

— Вот еще, глупость какая! С чего бы это? Нет, конечно. — Она картинно пожала плечами.

 

Но, я-то знал, что-то здесь не так, потому как, меня не покидала уверенность, что в близком кругу я был для всех Гарик, но никак не Игорь.

 

Неожиданно она засобиралась. С нелепой поспешностью, она стала говорить о том, что опаздывает на какую-то встречу, что рада тому, что я в порядке, что она еще позвонит мне и справится о моем самочувствии. Пулей вылетела из моей квартиры и захлопнула за собой дверь. В сущности, я так и не понял, зачем она приходила. Совсем не верилось в искренность её волнения за меня. Нет, она не любила меня, я это чувствовал где-то внутри, я это знал без сомнения.

 

*****

 

Мысли давили на меня с силой атмосферного столба. Горечь и разочарование проедали мой мозг. Меня было во мне так мало, я ощущал внутри себя какую-то торичеллиеву пустоту. Я как дневник с незаполненными страницами, на котором есть только имя хозяина и его автограф, а дальше только желание писать, но событийности трагически не хватало.

 

Я думал об Илоне, где она, жива ли еще? Кто-то вторгся в мою жизнь и забрал волю распоряжаться ей по своему усмотрению. Я был крайне несвободен, и не знал, куда мне двигаться, с чего продолжить свой путь. А может начать всё сначала. Но, я не мог отбросить последние события, как несостоявшиеся. Это уже касалось не только меня, но и других людей. Кроме Илоны и мамы я не общался больше ни с одним реальным человеком. С Илоной произошло несчастье. Означало ли это, что любой человек, общающийся со мной, подвергает себя опасности? Я не знал этого, но и проверять эту свою догадку мне больше не хотелось. Но мне необходимо поговорить с кем-то. Меня снова осенило. Я сел поудобнее, и отчетливо произнес: «Ангел мой, хранитель мой, помоги мне!» Но, ничего не происходило. За окном подувал осенний ветер и ни одного крылатого создания. Поняв, что фокус не удался, я решил, что вот так сидеть и тупо втыкать, не выход из ситуации. Я оделся, взял ключи от машины, и очутившись на дороге, направился в уже знакомое заведение «ОБНАЖЕННАЯ СТРАУСИХА». Вдруг произошло чудо, и Илона там. Может мне всё просто приснилось?

 

Я сбежал по лестнице, открыл знакомую тяжелую резную дверь. За стойкой скучала «самая ленивая лошадь в колхозе» — Оксана. Я подошел к ней и спросил, не видела ли она сегодня свою знакомую, Бургунди. Оксана посмотрела на меня с удивлением и недоверием.

 

— А разве не с тобой, красавчик, она вчера укатила?

 

— Со мной-то со мной, но вот, потом мы расстались, и теперь я не знаю как мне ее найти. Может, подскажешь что-нибудь, будь добра!

 

Она помедлила, словно складывала в уме шестизначные цифры, потом протянула свою тонкую руку с острыми загнутыми как у коршуна ногтями к салфетке, и, вытащив из косметички карандаш для подводки глаз, послюнявила и написала адрес. После чего, еще раз заглянула мне в лицо и протянула: «Держи, Дон Жуан. Удачи!!!»

 

Я поблагодарил ее и вышел, подходя к машине, припаркованной прямо на тротуаре, мысленно возблагодарил всевышнего, за то, что он не послал сюда «доброго» инспектора и хотел было уже отчалить, как вдруг услышал за спиной странный хриплый голосок: «Дяденька, угостите мороженным!»

 

В удивлении обернувшись, я увидел опрятного вида мальчика лет восьми — девяти.

 

— Да, я смотрю дружок, видать ты его уже переел, голос у тебя уж больно простуженный, может, заменишь чем-нибудь не таким холодным? — проговорил я вытаскивая из кармана хрустящую сотню.

 

Мальчик, молча взял сотню, и засунул себе в карман. Я было уже, открыл дверь и сел за руль, но тут мальчик неожиданно для меня снова подал голос.

 

— А может, подвезете меня до дома, пожалуйста! Здесь не далеко. Он скорчил умаляющую гримасу.

 

Я открыл дверцу на другой стороне. Парнишка быстро прошмыгнул на переднее сидение и, не дожидаясь моей команды, пристегнулся ремнем безопасности. Мы выехали с тротуара и неторопливо поехали.

 

— Тебя куда отвезти?

 

— Пока прямо, — лаконично осек мальчишка.

 

Выглядел он вполне обычно. Джинсы, кроссовки, синий свитер с высоким горлышком и курточка цвета хаки. Соломенного цвета волосы, выбивались из под синей шапочки с двумя белыми полосками по краю. Но голос у него был какой-то странный с хрипотцой, которую я принял за признаки простуды, и взгляд у него был проницательный и колючий.

 

— Как тебя зовут?

 

— Михаилом, — опять отрезал мальчик. Остановите около того сквера.

 

Я выполнил его просьбу, но он не выходил. Наконец он заметил мой вопросительный взгляд, и к моему удивлению тоже спросил. — И что на этот раз? Время деньги.

 

Я всё еще изображал немое изумление, когда он протянул мне правую руку и представился: «Архангел Михаил. Решил заняться тобой лично. Не стоит благодарностей».

 

— А-а-а-а… — только и смог протянуть я.

 

Опять начинается. В голове у меня звенело. Ну не верю я в такие вот чудеса. Что-то во мне всегда протестует.

 

— И за что такая честь? Чего рядового Ангела не послали? Я вспомнил, что просил Ангела помочь, теперь все становилось на свои места, хотя, как знать… Я-то ждал моего давешнего знакомого, слегка пошатывающегося, от которого разило перегаром, с отполированной лысиной и отменным чувством юмора…

 

— Ты звал-то зачем? — Он был серьёзен и сосредоточен.

 

— Трудности у меня тут возникли. Я о себе не помню ничего, получаю странные послания от неизвестной особы, девушка с которой познакомился неожиданно пропала, но ведь Вы всё и так знаете?

 

— Да-а-а, веришь, только за тобой и наблюдаю… — в голосе послышались нотки усмешки.

 

— Знаешь что, иди-ка ты… туда откуда пришел… И без тебя тошно… — Я протянул руку, открыл дверцу машины и отвернулся, нервно барабаня по рулю.

 

— Ладно, не кипятись. Я тебе так скажу, твои воспоминания о прошлом заблокированы и, здесь не обошлось без вмешательства извне. В твоей жизни есть тайна, которую ты должен раскрыть сам. Ты сейчас на перепутье, назад вернуться ты не можешь, ты можешь идти только вперед. Знаешь, есть такие вещи, которые невозможно скрывать вечно, они найдут, как вылезти наружу. Кто-то обманывал тебя и продолжает обманывать. Правда бывает очень страшной и легче забыть, чем принять её.

 

— Ты же сказал, что моя память заблокирована извне. Значит не я причина своей забывчивости…?

 

— Всё верно. Но, ты забываешь, что ты теперь чистый лист. Твоё прошлое ограничено временем меньше недели. И твои теперешние представления о жизни складываются из того что ты видишь вокруг, и того, что тебе рассказывают о тебе. Но можешь ли ты быть уверен, что всё, что ты воспринимаешь как очевидное, не фальшивая реальность, созданная для того чтобы опорочить, заморочить, обмануть тебя, создать ложное представление о твоей жизни. Ведь если кому-то стало необходимым, создать в тебе новую личность, то для этого должны были быть веские обстоятельства. И прежде всего это страх, что ты узнаешь что-то или догадаешься о чем-то намеренно скрытом.

 

— И кому же это понадобилось? — всё еще недоверчиво спросил я.

 

— Фу-ф-ф. Я бы конечно мог это узнать, но это было бы для тебя бесполезно и не интересно. Да и для нас (он красноречиво мотнул головой вверх), не Бог весть какое развлечение будет наблюдать за твоими похождениями, если двигаться ты будешь только путём подсказкок. Ты должен сам распутать этот узел хитросплетений. Могу только еще раз подчеркнуть — это не только твоя тайна.

 

— А чего Вы в таком виде, можно полюбопытствовать? Я всё еще был скептически настроен по поводу облика военачальника ангельского войска.

 

— Ты же не заподозрил никакого подвоха, когда увидел меня?

 

Я утвердительно кивнул головой.

 

— Ну, вот и ответ. Если ты ничего не заподозрил, то и другие не заподозрят. Зачем мне «светиться» лишний раз, и повергать паству в страх — сила их веры в неведении. Ладно, дружище, спасибо за мелочевку на мороженное, там сочтемся (и он опять многозначительно кивнул в сторону медленно плывущих над нами серых облаков.) С этими словами он вышел из машины и вприпрыжку удалился в туман мрачного осеннего дня.

 

«А собственно, чего удивляться-то — конспирация», — подумал я про себя, и тяжело вздохнул.

 

продолжение следует...