Нерождённый путь (часть IV)
*****
Я не знал, крещен ли я в православной вере, был ли я религиозен. Судя по всему нет. На мне не было тельного креста, и икон в доме я не имел. Но, я почувствовал непреодолимое внутреннее желание пойти в Храм Господень, дабы помолиться пред образами за спасение своей грешной души.
Мои желания приходили ко мне неожиданно, как естественные влечения всего моего существа, которые я не мог ни контролировать, ни осознавать причину их появления, ни обдумывать последствия их исполнения. Я повиновался до толе неведомым мне природным инстинктам, которые находились так же за пределами известных мне инстинктов. Не повинуясь более инстинкту самосохранения, я шел непроторенной тропинкой бессознательного. Моё существо словно рождалось заново, с каждым новым опытом над моей потерявшейся в неведении персоной. Я более не имел цели, каждый раз начиная путь по новой ветке, не заканчивая предыдущую, петляя, как слепой путник, взывая к провидению, как к поводырю, преодолевая свой страх, который щекотал мои нервы, даря новые образы сверхстрашного, которое перестает пугать, как только заговорит.
Именно поэтому, я решался быстрее, чем желание успевало формироваться в моем мозгу. Не позавтракав, даже не выпив свой утренний кофе, я выскочил из своей обители, в поисках ближайшей церкви.
Искать долго не пришлось, проехав квартал, я уже увидел золоченые купола, и белые башенки, еще не полностью оформленной, но уже функционирующей церкви. Внутри разливалось теплое море волнения, я бежал по церковному двору, словно окрыленный десятком ангелов. Войдя и перекрестясь, я направился к лавке, где продавались свечи и прочая церковная утварь. Купив пять свечей, я отправился на экскурсию, подходя к иконам, всматриваясь в образа, словно ища, который со мной заговорит, подаст только мне одному видимый знак. Так и случилось, около образа Святого Николая, который словно отслаивался от писанного лика, словно двоился, и этот верхний слой жил своей собственной жизнью. Сначала мне это показалось странным, но присмотревшись, я понял, что именно это и искал. Я зажег свечу, поставил ее перед образом и прочитал про себя «Отче Наш», пока читал всматривался в глаза Святого старца, глаза живо реагировали на мою молитву, изредка моргая, закатывая зрачки кверху, словно тягостно ожидая, когда же я закончу эту прелюдию, и наконец перейду к делу.
Я кожей ощущал нетерпение Чудотворца, которому не давали совершить чудо, но при этом я отчетливо осознавал, что чудес в моей жизни так много, что я хочу чтобы они, наконец закончились. Я не знал, что я буду говорить, когда слова молитвы закончатся, поэтому я прочитал её трижды, трижды крестясь после каждой благоговейной отчитки и отвешивая низкий поклон. Напряжение нарастало, лицо старца, изображало явное негодование. Я старался не встречаться с ним взглядом, чтобы он не прожег во мне дыру размером с баскетбольный мяч. Глаза до моего появления излучавшие спокойствие и понимание метали молнии, поэтому я поторопился спрятаться за ближайшую колонну и обдумать свою просьбу.
Чего же я хотел, я сам не знал. У меня перед глазами пронеслись картинки событий последних нескольких дней, и я решил, что разумнее спросить, чем просить. Вопросов было много. Сомнение, что на них будут отвечать, не покидало меня. Я старался изо всех сил сформулировать нечто вразумительное, но при этом боялся, что если начну говорить перед образом, меня выпроводят как умалишенного. Постояв так за колонной еще немного, закрыв глаза и скрестив руки на груди, я глубоко вздохнул и направился пред святые очи. Увидев меня, старец выкатил в удивлении глаза и приоткрыл рот. Мимика его богато демонстрировала незаурядное чувство юмора. Я смутился.
— Да говори уже! Не каждому предоставляется такая редкая возможность. Я наблюдал за тобой эти несколько дней, и знаю, что тебе нелегко. Но испытания даются только тем, кто их достоин. Тем, кто не верит, но лишь позерствует в фанатичном раболепии склоняя колени, не открывается истина и забывается правда. Я вижу ты в смятении, но ответь, что тяготит тебя: неразбериха или возможность увидеть, то, что другим видеть неподвластно?
Его голос словно проникал в моё сознание, минуя все слышимые вербальные каналы. Я огляделся вокруг, но меня никто не замечал, словно меня и не было здесь. Людей в храме было немного, служба уже давно закончилась, и малочисленные прихожане, ставили свечи и осеняли себя крестными знамениями, редкие служки, ненавязчиво задували свечки и отчищали от воска золоченые подсвечники.
— Говори про, себя я услышу!
Я попробовал, и к моему удивлению действительно настроился на странный канал общения с моим святым собеседником. Было такое ощущение, что я говорю с головой профессора Доуэля, потому как на иконе был изображен только лик, но он был живее, чем у реальных людей, от него просто исходила энергия жизни.
— Мне странно, ВСЁ. Я вижу то, что другие не видят, слышу то, что другие не слышат, меня посещают странные гости, я получаю странные письма, и сам я странен. Отчего?
— Воспринимай всё происходящее с тобой, как приключение, чистый эксперимент, и ты перестанешь удивляться, но начнешь познавать.
— Неразбериха не тяготит меня, но повергает в некоторый дискомфорт, а мои… м-м-м… «странности» пугают меня. Не болен ли я?
— Лишний вопрос. Покуда ты не вредишь ни себе, ни окружающим, и все твои странности лишь способ самораскрытия твоей завуалированной самости. Движение твой единственный соратник и помощник. Не телесное, но ментальное движение.
— А есть ли мне чего бояться? Есть ли у меня враги?
— Ты сам свой враг, если сомневаешься, опасаешься, не веришь и врешь себе. Избегай вранья, и обретешь друга в лице любого неясного врага. Порой лишь собственная человеческая совесть может дать ответ, что самое страшное, что произошло в твоей жизни. Может всё это время, ты говоришь с ней, и закрываешь глаза, не давая ответа на самый главный вопрос для тебя. Найдешь вопрос, найдешь и ответ.
— Я вру? О чем? Кому?
— Все врут. Такова природа человека. Он врет даже тогда, когда раскаивается, врет чтобы заслужить прощения, врет, когда совершил ошибку, врет, когда ему стыдно, врет, когда ему плохо, часто даже не осознавая, что врет самому себе, просто оттого, что больше всего боится правды, прячется от правды, не любит правду, скрывает её. Именно поэтому бытует мнение, что «правда у каждого своя». Ежели так, то её вовсе нет, но можно оправдать любой поступок, любую ложь, прикрывшись своей индивидуальной логикой. Самое нелепое оправдание человека, заключается в признании и декларировании своего несовершенства. Несовершенству простительно иметь недостатки, оно недостаточно по своей сути для того чтобы быть безгрешным, именно поэтому достойно наказания, но в еще большей степени, достойно жалости и прощения. И неважно, понимает ли несовершенство свои ошибки, ведь коли оно само по себе ошибка, то ошибаться уготовано ей, её собственной природой. Вот ты пришел сюда, за искренностью, но испугался и так и не осознал вопроса с которым пришел, ты не от меня прятался за той колонной, а от себя. Перестань бояться и истина откроется тебе и не причинит тебе зла, но излечит тебя от твоих заблуждений.
У меня закончились вопросы, реплики, всё было понятно и безоговорочно, словно мне впервые подняли веки. Единственной трудностью было то, что я, словно был, с глазами без век и невозможно было проморгаться, любая соринка теперь становилась бревном для моих незащищенных окуляров.
Я поднял свой распахнутый взгляд на Святого, но взгляд его померк, его глаза, смотрели не мигая, красивые, живо написанные, но больше не живые. Всё, канал закрыт, я получил то, что искал. Но стал ли я счастливее от этой правды?
Я этого не ощущал.
*****
Еще немного, постояв молча в храме, я ощутил невероятный прилив энергии, меня так и распирало от жажды деятельности. Не могу похвастаться, что мне хотелось чего-то конкретного. Мне просто хотелось… я точно знал, что желание моё не связано ни с домом, ни с работой. Я вышел из храма, обошел его вокруг, подошел было к машине, но передумал, и решил, что сейчас самое время пройтись пешком и подышать воздухом смрадного города.
Я шел быстро, не останавливая ни на чем подолгу взгляда, поворачивая туда, куда несли меня ноги. Встречные — поперечные незнакомые отрешенные лица не раздражали меня. Они смотрели куда-то сквозь, и были так же глубоко безразличны мне, как и я им.
К моему удивлению, на одной из стен дома я увидел надпись: «Тебе туда!» Рядом красовалась жирная стрелка. Не знаю почему я воспринял эту надпись так лично, но последовал по указателю, так я прошел еще несколько кварталов, находя стрелку через каждые несколько метров то на стене, то прямо у себя под ногами. Последняя стрелка указывала на пешеходный переход, рядом красовалась еще одна надпись: «Ты почти пришел!» Я поспешил к переходу, зеленый свет открыл мне путь, на другой стороне улицы я обнаружил еще одну стрелку, и вела она в подвал, с боку на вывеске переливалось красноречивое название увеселительного заведения: «ОБНАЖЕННАЯ СТРАУСИХА». Под странным названием, вместо страусихи, которую я всё силился представить себе обнаженной, улыбалась во весь гигантский рот высокая, полуголая девица в бикини и перьях. Под вывеской прямо на тротуарной плитке было выведено: «Не бойся, тебя ждет только удовольствие!»
Не могу сказать, что мне хотелось сейчас заглянуть в стрип-бар, но приглашение было более чем красноречивое, поэтому я легко сбежал по лестнице и открыл тяжелую резную дверь. Время сейчас было дневное, не совсем обычное для посещения подобного заведения. Посетителей я заметил внутри немного. Один изрядно подвыпивший крашеный парень, видимо засиделся со вчерашнего вечера, Еще несколько типов, ковбойского вида, потягивали пиво у барной стойки. Страусиха была только одна, и та сидела, скучая, без перьев и с коктейлем. На вид ей было лет двадцать с небольшим, волосы у неё были туго стянуты в конский хвост на затылке, явно накладной, пока она была еще начисто лишена косметики на лице, отчего более напоминала ротатую обезьяну, чем страусиху. Она сидела на высоком стуле, сплетя тонкие бесформенные ноги в кривую косичку, увенчанную вместо банта, гроздью из пары красных босоножек на чудовищной платформе с тонкой пятнадцатисантиметровой шпилькой.
Я быстро прошел, и уселся за один из свободных столиков. Около меня почти сразу нарисовался худосочный щуплый официант, с вопросом о том, что я буду заказывать. Полистав меню, я выбрал салат из морской капусты, пару бутербродов с куриной грудинкой и большой бокал пива. Юноша удалился так же незаметно, как и появился, с обещанием принести мой заказ в ближайшие несколько минут.
Меня всё не покидала назойливая мысль, о том, как резко кидает меня из крайности в крайность. Из храма, да во второсортный бар. Из удовольствий меня явно не ждало ничего, кроме тихого джаза, и скудного обеда. Ввиду того, что с утра во рту у меня еще не было и маковой росинки, я буквально исходил слюной в ожидании своих дежурных бутербродов.
— Приятного аппетита! — сладко обронил тоненький парниша, составляя с подноса заказанную мной еду. Широко улыбаясь, он быстро удалился.
Я рассеянно осмотрел всю принесенную снедь, и глубоко вздохнув начал, действительно с аппетитом, поглощать еду. С каждым кусочком и навильничком, мне становилось приятнее и приятнее. Чувство зверского голода проходило. Допив бокал пива, и, с чувством выпустив остатки желудочной пустоты смачной отрыжкой, я облокотился на спинку стула, и стал изучать помещение. Помещение бара находилось в интимном полумраке. Пол был выложен красной выжженной плиткой под поделочный камень родонит. В центре зала в вытянутый конусом потолок упирались четыре круглые колонны такого же красного с подпалом камня. С верхушки конуса свисала длинная массивная хрустальная люстра, отливающая прозрачной синевой, но она скорее несла декоративное назначение, чем предназначалась для освещения. Стены так же были густого синего цвета, с бра с виде лотосов, которые испускали тусклый желтый свет внутрь зала. Круглые столики на четверых были установлены по периметру зала полукругом, и накрыты атласными скатертями персикового цвета, около каждого красовалось по четыре деревянных резных стула. Слева в углублении располагалась барная стойка. Справа, в ярком свете, был расположен полукруглый, довольно просторный подмосток для выступления ночных бабочек (еще раз назвать их страусихами, у меня не поворачивался язык) Были еще несколько арочек — выходов, видимо часть в служебные помещения, а так же в уборные, и приватные кабинеты.
Я всё еще разглядывал зал, когда услышал услужливое: «Желаете, что-нибудь еще?» Молодой человек в накрахмаленной белой рубашке с воротничком стоичкой, и масленой улыбкой снова возник слева от меня. Подумав, я заказал еще чашечку черного кофе и кусок миндального торта.
Гарсон удалился, а я, подняв глаза, увидел, что около скучающей длинноногой барышни с коктейлем появилась еще одна — поплотнее, поувесистее, посимпатичнее. На ней был черный парик каре, на голове красовалась пара красных рожек, она была в кожаном черном комбидресе, чулках в крупную сетку, и красных остроносых ботфортах до середины бедра, на высокой тонкой шпильке. Когда я её заметил, она как раз чуть согнулась, чтобы подтянуть край своих сапог. Её плотные ягодицы слегка выглядывали из под узкого комбидреса, посередине красовался красный хвостик с большой меховой черной кистью на конце.
— Да-а-а, даже в самых смелых своих фантазиях я не смог бы представить себе столь соблазнительное создание. — проговорил я про себя. Впервые за то время, которое я себя отчетливо помнил, меня заинтересовала женщина, и прямо скажем, вид её точеного, спортивного хорошо оформленного тела не на шутку меня раззадорил. Я ощутил прилив крови ко всем своим подвижным конечностям, и мысли мои заработали явно не в ментальном, но в агрессивно сексуальном направлении.
Горячий кофе только еще более подогрел мой разбушевавшийся темперамент. Я отхлебывал мелкими глоточками из чашки, и откровенно пялился на эффектную брюнетку в рожках. Через несколько минут моего пристального внимания, изящная леди с конским хвостом, уже что-то шептала на ухо предмету моего вожделения, косясь на меня и натужно улыбаясь. Брюнетка бросила на меня пару беглых взглядов, затем развернулась в мою сторону и смело зашагала прямо к моему столику. Её походка была решительна, и в тоже время, по-кошачьи грациозна. Пока она шла, я прокрутил её подход в своем воображении несколько раз, как в замедленном кино. Она подошла, и слегка улыбнувшись, оперлась одной рукой о мой столик, а вторую подала мне, томно протянув: «Илона. А Вас как зовут?»
Уж и не знаю почему, но я привстал и представился, как Гарик. Она широко раскрыла глаза, и снова нежно протянула: «Как интересно. Вы первый Гарик в моей жизни!».
Не могу сказать, что я был в восторге от мыслей о моём порядковом номере в списке её побед, но в данный момент меня это интересовало куда меньше, чем возможность общения с ней в более приватной обстановке.
Пожалуй, моя природа, о которой говорила мне мать, и о которой я до сих пор не имел представления, давала о себе знать, давя на молнию моих джинсов, и причиняя мне не малый дискомфорт. С трудом я подавил свое неистовое желание взять её прямо здесь и сейчас, опрокинув поперек стола.
К счастью, внимательный гарсон снова пришел мне на помощь, со своим дежурным вопросом: «Может быть, еще что-нибудь желаете?»
Да, я желал… И я заказал еще кофе для себя и для дамы; еще кусок миндального торта; мороженное и коктейль «Белоснежка» для моей новой знакомой.
Кожа у нее действительно была бела и нежна, я никогда не видел таких белых женщин, она словно светилась под желтоватым светом лотосов на стенах. У нее были большие серо-голубые глаза, аккуратный носик с немного хищным кончиком, но он её не портил ни сколько, наоборот придавал загадочного артистизма и пухлый маленькой рот с ровными белыми зубками, на щеках разливался легкий румянец, в общем, теперь я знал, что означает фраза «кровь с молоком».
— Вечером здесь намного интереснее! В девять у нас начинается представление! Здесь много талантливых танцовщиц! Слово «талантливых», она выговорила с каким-то особым ударением, и я понял, одними танцами их таланты не ограничиваются.
— Меня интересуете Вы, Илона! Вы давно здесь работаете? Тоже танцуете?
— Мне лестен Ваш интерес. Я уже пол года здесь выступаю каждый вечер, — с дьявольским шармом промурлыкала она, наклоняясь вперед, чтобы быть ко мне поближе. — Вы здесь впервые?! Я бы запомнила такого мужчину, если бы увидела!
— А, Вы станцуете для меня одного? Я сам удивлялся себе, и голос мой был каким-то незнакомым для меня. — Только Я, Ты, брызги шампанского, и прохлада шелковых простыней! Мой голос понизился почти до хрипоты.
На секунду мне почудилось, что в её взгляде промелькнуло, что-то недоброе, но она улыбнулась, обнажив краешек своих белоснежных зубов, и отчетливо медленно произнесла: «Здесь не получится. Здесь только музыка, танец, визуальное наслаждение наготой и грацией. Но, вы можете встретить меня после выступления в полночь». С этими словами, она пристально посмотрела в мои глаза, положив свою точеную ручку на мою, затем резко встала и быстро удалилась. Я даже не успел опомниться, не успел попрощаться, не успел сообразить, все ли правильно я сделал.
Я расплатился и вышел из заведения. Без труда нашел свою машину, она всё еще стояла недалеко от Свято-духова храма, который я сегодня посетил. Вернувшись домой, я плюхнулся на диван, не раздеваясь и заснул, с четким осознанием того, что сегодня я должен еще раз наведаться в «ОБНАЖЕННУЮ СТРАУСИХУ», и рассмотреть всех длинноногих птичек в этом расфуфыренном курятнике. Но, больше всего я хотел затащить в постель Илону, я не мог врать себе, поэтому говорил всё как на духу. Мне надоело спать одному, просыпаться от неясных шорохов, от дурацких видений, и вечно ломать себе голову. Я хотел опять почувствовать себя обыкновенным мужиком, с потребностями свойственными каждому нормальному мужику. Что-то внутри, еще пыталось надавить на мою порядочность, и сказать, что, дескать «Не слишком ли быстро ты бежишь?» Но другая половина, хищник, охотник, игрок внутри меня, подстегивал: «Не догонишь, так хоть разомнешься!» Именно с этими противоречивыми мыслями, вперемешку с отчетливыми сексуальными фантазиями на предмет обладания Илоной, со всеми её прелестями, я захрапел, как утомленный тушканчик.
*****
Когда я проснулся, было уже темным темно. На небе светила полная луна. Проморгавшись я нашел глазами электронные часы, было ровно 22:45.
— Черт, вот это я задрых!!!
Я подскочил, пробежался по комнатам, открыл воду, дабы побриться и принять душ, вытащил свежую одежду, забежал на кухню и перекусил по-быстрому тем, что осталось нетронутым с завтрака.
Через двадцать минут, я был как «огурчик»: выбрит, причесан, в серых в елочку тонких шерстяных брюках, синей рубашке, и в тон брюкам, сером галстуке, купаясь в аромате «Hoggar», в начищенных черных туфлях — в общем, не мужчина, а мечта куртизанки. Накинув кожаную куртку, я как всегда сбежал по лестнице, не дожидаясь лифта в гараж, сел в авто и покатил по направлению к уже знакомому мне ночному заведению, по полупустым улицам ночного расцвеченного огнями города.
Через каких-то десять с небольшим минут, я уже входил в полный посетителей, клубящийся и дымящийся ночной клуб. Свободных столиков не было. Заметив свободное место у барной стойки, я направился прямиком туда, и усевшись на стульчик — «жирафик», заказал себе бокал белого вина. В мои планы вовсе не входило напиваться, в то время как надо было вскружить девушке и голову и гормоны.
Виденная мной пустою, сейчас сцена переливалась всеми огнями радуги. Звучала музыка, под которую вряд ли можно было танцевать, и уж совсем невозможно было расслабиться. Но грудастая девица, в мизерном платьице из страз, с открытой спиной и наполовину голым задом, умудрялась вихляться под эту музыку так, что мертвые бы встали из могил и пустились бы с нею в пляс. А уж что до живых, то ажиотажу возле сцены не было конца. Подвыпившие, раззадоренные завсегдатаи, уже даже не пытались ловить свои отвисшие челюсти и утирать свои слюни, руки их уже не слушались, а языки отпускали скабрезные шутки и похотливые кличи самцов тасманийского дьявола на случке.
Забавно было наблюдать за всем этим групповым помешательством, и если бы не многочисленная охрана, добросовестно следящая за порядком, и вышвыривающая без каких бы то ни было поблажек, чересчур упившихся и агрессивных посетителей, то находиться внутри было бы просто невозможно.
Я заказал себе еще бокал белого вина и взглянул на часы. Было 23:35, ночь была в разгаре, грудастую красотку, сменила длиннобудылая с конским хвостом, которую я видел днем. Сейчас её лицо было разрисовано как у куклы. Глаза, как у бешенной коровы. Рот то и дело надувался в какой-то пародии на поцелуи, которые она отпускала в воздух. Её ноги заплетались в такие узлы, что, казалось, они сделаны из каучука, а маленькая упругая грудка была густо украшена блестками, и набрягшие соски создавали впечатление двух крысиных мордочек, которые нервно взрывают воздух.
Выступление «Лучистой Оксаны», как её объявил голос, невидимого, но оглушительно пронзительного ведущего продолжалось минут семь. Мне в голову пришла лишь странная фраза: «Оксана — самая ленивая лошадь в колхозе!» Эту фразу неожиданно для самого себя я проговорил вслух, благо громкая музыка и радостное улюлюканье зрителей, не давали возможности расслышать что-либо в этом шуршащем, кричащем, стонущем и местами даже кончающем себе прямо в штаны зале. Вино легко ударило мне в голову. Стало забавнее всё происходящее вокруг, и легкая скованность, которую я ощущал вначале, куда-то улетучилась.
— А сейчас, встречайте, обольстительная Бургунди, царица неба и повелительница тьмы!
Зазвучала восточная мелодия, и на сцену быстрой мелкой походкой вышла та, ради которой я пришел сюда. Её костюм был иным, она была одета на манер японской гейши, длинное цветастое шелестящее кимоно, котурны на ногах, высокая прическа, на выбеленном лице косо подведенные глаза, и маленький, ярко накрашенный рот, в каждой руке по вееру. Она двигалась то медленно, то быстро, принимая затейливые позы, так продолжалось минуты три — четыре. Но, вдруг музыка начала убыстряться, в ней появились громкие ударные ноты, и, отбросив веера, Бургунди разорвала пояс, скинула высокий парик и резко распахнула кимоно. Сейчас она была с ярко рыжими локонами до середины спины. Густая грива рыжих мелко завитых волос развивалась возле её лица с каждым новым её резким отрывистым движением. Она все еще была на высоких платформах, и со стороны это выглядело так, словно её гуттаперчевое тело сгибается от непосильного ветра на маленьком квадратном камне. Я вдруг вспомнил детскую игрушку — маленького серого козлика, который точно у меня был в детстве, при нажатии на донышко его постамента, он сгибался, принимая причудливые формы, словно кланяясь. Бургунди извивалась приблизительно так же, из одежды на ней была только разрисованная кожа, она была выкрашена в белый цвет, соски, пупок, ногти, и короткие волосы на лобке цвета бургунди. Её гибкое тело сгибалось, как дерево на ветру, но при этом каждое движение нарочито демонстрировало какую-то из частей её великолепного тела, повергая публику в немой трепет.
Я сразу узнал её, хотя преображение было столь разительным и неожиданным, что я залпом опрокинул остатки вина в свое горло и заказал еще бокал. Пока длилось её десятиминутное выступление, я безотрывно следил за каждым её движением и чувствовал, что моё желание обладать ею не только не утихло, но разгорелось с новой силой, опаляя моё либидо невероятной страстью.
Закончив свой невероятно красивый номер, она бросила беглый взгляд в зал, затем в мою сторону, и я понял, что она увидела меня. Мой корень шевелился во мне, бросая меня в дрожь нетерпения, я допил очередной бокал вина, расплатился и вышел на воздух. Странно, но мне снова ужасно хотелось закурить.
Было без двух минут полночь, холодный осенний ветер шевелил мои волосы, задувал в уши. Я присел на край лестничных перил и ждал, когда она выйдет. Долго ждать не пришлось, через десять минут она вышла, окликнув меня своим протяжным голосом: «О, Гарик, Вы всё же пришли, я Вас ждала, но к одиннадцати начала терять надежду, что увижу Вас снова!»
— Бросьте, как я мог пропустить столь феерическое представление! Илона, ты всерьёз вскружила мне голову. Давно пора уже перейти на ты. Ну, что ко мне, на чашечку кофе, бокал вина, омлет с ветчиной и сыром?
— Омлет будет в самый раз, — весело подхватила она, пропуская свою руку мне под куртку. Наши глаза встретились, терпеть дольше у меня уже просто не было сил, я нежно обхватил её за талию и прижал свои губы к её губам в страстном долгом, неистовом поцелуе. Я уже было начал гладить её ягодицы, и скользнул ладонью между её ног, но она оторвалась от меня, остановив мои нескромные приставания проговорив: «А где же обещанный омлет с ветчиной?»
Мы не стали дольше терять время, стоя на этом адском ветре, я усадил её в машину и через пятнадцать минут мы уже отогревались на диване в моей квартире.
Моё нетерпение было таким, словно у подростка впервые дорвавшегося до женских губ. Сняв верхнюю одежду, я заметил, что она немного стесняется, на ней были чулки и короткое вязанное черное платье, я шагнул к ней и снова обвил её тело своими похотливыми пятернями, ощупывая каждый сантиметр. Мы снова поцеловались глубоко, мои руки сами задрали её короткое платье и я понял что нижнего белья на ней нет, мои руки сжимали обнаженные упругие ягодицы. Её нежные пальчики стали бегло расстегивать на мне рубашку, долой всё: рубашку, галстук, брюки. Я стянул с неё платье, её тело всё еще было разукрашено, странно, но это заводило еще больше, и я съел всю краску сначала на её сосках, потом на пупке, а потом и на лобке, щекоча своим крашенным языком её язык, я понял что больше сдерживаться не в силах и нашел теплое место, откуда совсем не хотелось уходить. Кажется, прошла вечность, прежде чем мы сумели вдоволь насладиться друг другом, уже светало, а мы так еще и не отведали обещанного мной омлета с ветчиной. В животе предательски заурчало.
— Пойду приготовлю обещанный… м-м-м… завтрак. А ты пока можешь принять душ. — Сказал я, впопыхах натягивая домашние штаны на свой голый зад.
Она посмотрела на меня уставшим взглядом, задумчиво улыбаясь, села в кровати, запустила свои шустрые пальчики в копну своих рыжих волос, взъерошила их, и с животным: «Й-и-их!» просеменила в ванную.
продолжение следует...
