Нерождённый путь (часть III)

*****

 

Весь обратный путь я был поглощен в неясные размышления, о недавнем разговоре. Многие моменты казались мне нереальными, но я не мог отбросить ничего из того, что не понимал. Не заметив, как добрался обратно, я сел в припаркованную на кладбище машину, завел двигатель и медленно двинулся в обратный путь. Уже смеркалось. На улице то там, то здесь зажигались фонари. Я ехал по вечернему городу. С неба срывались крупные капли дождя и разбивались о ветровое стекло большими водяными кляксами. Я был утомлен, раздавлен всей этой неразберихой, мрачен. Где-то вдалеке раскатно грянул гром, созвучно моему угрюмому настроению.

 

Казалось, обратно я докатил быстрее. Оставив автомобиль в гараже, чтобы не промочить его эластичную крышу, я бегом бросился в дом. Как всегда, не дожидаясь лифта, взбежал по ступенькам, отворил дверь и вошел в уютное тепло сухой квартиры. Было темно. Я так устал, что не было сил даже удивляться, скинул одежду, открыл воду в ванной и нырнул под горячий душ.

 

Все было не так уж и плохо. Добрая невидимка приготовила мне поесть.

 

Я сидел на мягком диване и согревался бокалом крепкого красного вина. Настроение постепенно возвращалось ко мне. Просидев так, в тишине и приглушенном освещении с полчаса, силы почти полностью возвратились ко мне. Я вспомнил о стихах записанных мною на кладбище, и решил их перечесть. Достав блокнот из кармана куртки, я присел у стола и перечитал. Затем вытащил, первые стихотворные послания. Снова перечитал. Разложил их на столе в ряд. Нервно закурил, заметив початую пачку сигарет на столе. И тут, меня как громом поразила очевидная догадка. Все полученные мною стихи были акростихами — то есть краестишиями. Из заглавных строк каждого можно было без труда сложить фразу: «Найди меня». Эта внезапная догадка, так потрясла меня, что я решил налить себе еще доброго вина.

 

Я прошел с бокалом на кухню, и так как напиваться не входило в мои планы, налил себе еще половину бокала. Взяв с собой тарелочку с нарезанным сыром, я возвратился назад, сел, приподнял бокал, чтобы посмотреть на вино сквозь свет. Жгучий гранатный насыщенный цвет, терпкий запах ароматных ягод вперемешку с разнотравием. Отхлебнул. М-м-м-м, ярчайший букет, все мои рецепторы затрепетали от удовольствия, тепло разлилось в груди.

 

Я вернулся к своим стихам. К моему удивлению на столе лежало уже не три, а четыре листка. На четвёртом тем же аккуратным шрифтом было написано:

 

 

 

Настроенье — увядший цветок,

 

Азарт, меня тянет в пучину.

 

И ласкает мой лик ветерок,

 

Душит зноем, толкается в спину.

 

Изменил мне с другой — не беда.

 

Мои мысли твой бред не тревожат.

 

Ей скажи своё страстное «ДА»

 

«Нет» со мной, и в стократ мне дороже.

 

Я навек позабыла тебя…

 

 

 

Чуть ниже, справа, мельче подпись: «Твоя Ошибка».

 

По краю снова: «НАЙДИ МЕНЯ».

 

Я задумался еще глубже, поглаживая край бокала с недопитым вином. Я был уверен, без женщины здесь не обошлось. Женщины роковой и обиженной, которая даже стерла воспоминания о себе, о своём лице, о своём имени, но при этом категорически не желала уйти навсегда. Она хотела, что бы я помнил о ней, мучился догадками и угрызениями, грезил ею и во сне и наяву, мечтал о ней, искал её босой кровавый след.

 

— Как же я мог так влипнуть! — сорвалось с моих нервно сжатых губ.

 

Со всей отчетливостью, я ощутил всю полноту своей несвободы. Я был в жизни этой женщины, и она, когда-то, несомненно, была моей, но теперь я никто для неё, я больше чем пустота, настолько, что исчез не только из её жизни, но и из своей собственной. Мои глаза увлажнились, словно я побывал на своих собственных похоронах.

 

Мне хотелось ответить ей, но я не знал как, и дойдёт ли моё послание до Неё.

 

— В конце концов, попробовать-то можно?!

 

Я взял чистый листок бумаги и от руки написал следующее. Слова лились из меня потоком, красноречивым, безудержным, отчаянным, неумолимым. Я был саркастически жесток к себе нынешнему, пустому и одинокому.

 

 

 

Я точно знаю — что теряю,

 

Ища себя — в руках я таю,

 

Во сне своем я исчезаю,

 

Но, глядя в зеркало, моргаю.

 

Свободен я, закрыв глаза,

 

Увидеть — тень моя,

 

Уходит в небеса…

 

Открыл глаза — и снова тело,

 

Душа о пятку загремела,

 

Уж лучше не открыть глаза,

 

Остаться тенью навсегда.

 

Подняться легче, чем спуститься,

 

Когда свободен, чтоб разбиться.

 

В свободном падении

 

Чувствую задом,

 

Что шмякнусь о землю,

 

Неспящим фасадом.

 

И сколько не выпью,

 

Вовек не забуду,

 

Моргать больше нечем…

 

Спать больше не буду.

 

Свобода, как птица,

 

Взлетит, не поймаешь,

 

Она только дразнит,

 

Ее ты не знаешь.

 

Ее провожаешь,

 

Задумчивым взглядом,

 

Вокруг суета и свободы не надо.

 

 

 

Ниже, справа, мельче подпись: «Твой Никто».

 

Аккуратно сложенный листок я оставил посередине стола, убрав все адресованные мне послания. Допив остатки вина, доев сыр, я встал со стула, глубоко вздохнул. Почесав свою уставшую голову, я направился в постель, чтобы забыться сном, и вновь увидеть ту, которая навсегда вычеркнула меня из своей жизни.

 

Во сне она пришла ко мне, горячая и нагая. Я чувствовал её губы на своих губах, я гладил её гладкое белое тело, я окунался в аромат её золотых волос. Я был с ней всю ночь, но не проронил и не услышал ни одного слова, не увидел её глаз, и улыбки. Страсть этой ночи спалила меня дотла.

 

*****

 

Утро проскользнуло в мою спальню, украдкой, отбрасывая яркий свет на край моей кровати. Моё тело не желало вставать, оно тянуло меня в омут сна. Перебирая в своей памяти ночные грёзы, я всё пытался представить себе глубину той невыносимой обиды, которую моя незваная гостья несла в своём сердце.

 

— И что же такое я сделал, что не заслуживал её прощения? Измена? Мне казалось это настолько мелко, что я зевнул. Я не ощущал себя Казановой, способным соблазнять и разбивать девичьи сердца. Может, эти её слова про измену — просто аллегория, а на самом деле я совершил куда более неприглядный поступок? Но, какой?

 

И тут, я услышал какую-то музыку, мелодию настойчивую и тревожную.

 

— Неужели телефон?

 

Я подскочил с постели, и босиком побежал на звук. Мне пришлось изрядно попотеть прежде чем я нашел телефон, и всё это время он нещадно трезвонил. Телефон лежал в ящике трюмо. Я схватил его, и звук оборвался.

 

— Чёрт, чёрт, чёрт!!!

 

Я посмотрел в записную книжку телефона, никаких номеров, никаких имён. Я посмотрел вызовы — номер не определен. Но звонок-то был, я его слышал, незатейливая трель всё еще дребезжала в моих ушах. Еще раз грязно выругавшись, с телефоном в руке я прошел на кухню. Всё как всегда, хоть о том, чтобы поесть думать мне не приходилось!!! Добрая фея продолжала кормить меня, заботливо варила мне крепкий кофе, без которого я всегда полдня ходил как бледная поганка, с шумом в голове и постоянным желанием прилечь.

 

Произведя необходимые процедуры со своим нечищеным ртом, неумытой физией и небритым подбородком, я, наконец, выпил свой утренний кофе и съел яичницу и пару бутербродов с салями. Телефон я держал под рукой, чтобы не опоздать, если вдруг опять вздумает звонить. Но телефон — подлец, не звонил, а может, подлец, тот кто был на другом конце провода. Моё раздражение не проходило. Сначала я ходил по комнате, как запертый в клетку зверь, потом нервно теребил кисточки на маленькой диванной подушечке, затем выкурил все оставшиеся в пачке сигареты, когда курить было уже нечего, схватил пепельницу и запустил ею в стену. Мой неистовый психоз, наверное, продолжался бы дальше, если бы не раздался долгожданный звонок. Я схватил трубку, через секунду и, нажав на кнопку ответа, прижал телефон к уху.

 

— Да! Слушаю.

 

В трубке раздался мелодичный женский голос.

 

— Игорёчек, как ты, милый?

 

— Кто Вы?

 

— Сынок ты не заболел? Я звоню тебе напомнить, что ты обещал навестить меня завтра.

 

— Мама?!!! Зачем же ждать завтра, давай я приеду прямо сейчас! Говори адрес.

 

— Ты меня расстраиваешь, что с тобой случилось, если ты умудрился забыть адрес дома, где рос с колыбели? Твои вредные привычки тебя погубят!

 

— Мам, я объясню тебе всё. Только скажи куда ехать.

 

В трубке повисла напряженная тишина. Затем женщина, где-то по другую сторону реальности, сказала мне адрес: ул. Головатого 12, кв. 53.

 

— Приезжай поскорее, я хочу тебя увидеть, немедленно. Её голос звучал встревожено и потерянно.

 

— Хорошо. Скоро буду.

 

Я собрался в считанные минуты. На этот раз я решил прокатиться в лифте. Только когда двери лифта открылись, доставая из кармана ключи от авто, я вспомнил, что во всей этой нервотрёпке, совсем позабыл посмотреть, нет ли ответа от моей ревнивой незнакомки. В моём мозгу мелькнула слабая надежда, может мама напомнит мне, что за женщина, точит на меня зуб.

 

Всю дорогу я старался представить себе, какая она, моя мама. Но так и не смог. В воображении возникал какой-то туманный собирательный образ, доброй толстушки в переднике, с лучезарной улыбкой и натруженными стряпнёй руками. Тогда я даже представить себе не мог, насколько я был далёк от истины.

 

Я подъехал по указанному адресу к часу дня. Это был уютный дворик, с детской площадкой, по которой носилась разнокалиберная ребятня и заботливые мамаши, следящие как бы их бестолковое, еле ходящее чадо не влезло в какую-нибудь историю. По бокам площадки росли раскидистые липы и каштаны, сейчас они уже начали сбрасывать свою листву.

 

— Рос с колыбели, говоришь? Хоть убей, ничто здесь не было для меня ни знакомым, ни родным.

 

Припарковавшись, я направился ко второму подъезду довольно оригинальной, девятиподъездной девятиэтажки, скроенной буквой «П», по три подъезда на каждую «ножку», и три на верхнюю «перекладинку», заботливо заслонявшей дворик с площадкой от северных ветров. Я уже давно заметил за собой, что не люблю тратить время на ожидание лифта, к тому же, взойти на пятый этаж для меня было пустяком. Мне не пришлось звонить по домофону, я подошел как раз, когда дверь подъезда открылась, и на улицу вырвались два коричневых добермана, а следом за ними их моложавая хозяйка лет пятидесяти с небольшим. Она строго посмотрела на меня, поэтому я счел необходимым промямлить своё нерешительное «здравствуйте». Дама кивнула мне в ответ, но спрашивать ни о чем не стала. Через пару минут я уже был у искомой квартиры №53. Крупный номер красовался над круглым звонком слева от двери, небольшого общего на две квартиры тамбура. Я нажал на кнопку звонка. Тишина. Я нажал еще и еще. За дверью раздался звук отпираемой двери, затем уже знакомый мне мелодичный голос проговорил: «Игорёша, это ты?»

 

Я утвердительно ответил, и даже кивнул при этом. Я заметно нервничал, и мне это не нравилось. Но, поделать с собой я ничего не мог. Дверь открылась. На пороге меня встречала высокая стройная женщина лет сорока шести — сорока восьми, в длинном синем шелковом халате с запахом, с белыми аистами и растительным восточным орнаментом. Её густые каштановые волосы были довольно коротко подстрижены и завиты. Она была в пантолетах на широком каблучке, с большим красными цветами с качестве отделки.

 

Я остолбенел. Она посмотрела на меня с улыбкой, раскинула руки, обняла меня, чмокнув в щеку, сказала: «Проходи, мой мальчик, раздевайся. Ой, как я давно тебя не видела, ты как-то осунулся. Опять проводишь время по ночным клубам, без сна и нормального питания?»

 

Вопрос так и повис в воздухе. Пока я раздевался, она всё что-то говорила о какой-то Марго. О том, как она по мне соскучилась и еще какую-то информацию, которая явно не заслуживала моего внимания, по причине чего и вылетела из моей памяти не успев закрепиться.

 

— Проходи, садись. Сейчас я тебя покормлю. У меня дивный мясной соус и салат из морепродуков с майонезом. Всё как ты любишь. А на десерт, у меня есть тортик к чаю. Садись, что ты застыл на пороге?

 

Я и правда застыл, от неуверенности, что говорить, как себя вести, о чем спрашивать, и будет ли это всё уместным. Хорош же будет разговорчик: «Мамочка, ты только не волнуйся, но я не помню кто я, и что со мной произошло». Поэтому пока я решил не отказываться от приглашения к столу, и пока мой рот будет занят едой, чаем и тортиком, может я получу кое-какую информацию к размышлению, и найду, как можно деликатно преподнести всё, что у меня накопилось за эти два с небольшим дня моих мытарств, и поэтической дребедени моей неизвестной злобной бывшей пассии.

 

Пока я ел, а она рассказывала о том, какую красивую люстру она присмотрела в зал, о том, что квартира требует ремонта, а мебель давно пора отправить на свалку. Я оглядывал обстановку и её саму — мою маму. Квартира была в отличном состоянии и мысли о ремонте, явно возникали в голове моей мамочки, исключительно из скуки, жажды неутомимой деятельности или желания впупырить куда-нибудь излишек накопившихся денег. Что касается её самой, то я откровенно любовался её красивым лицом с большими синими глазами, ровным носом с хорошо очерченными ноздрями и небольшим ртом, всё еще не потерявшим свою полноту и яркость. На ней почти не было косметики, лишь слегка подкрашенные глаза. И что больше всего поражало, белизна кожи и легкий румянец на щеках. Да она была уже не молода, о чем свидетельствовали морщинки в уголках её глаз и тонкая бороздка на лбу, но выглядела она великолепно. Её движения были плавными и грациозными. Я был удовлетворен, что это моя мать. Больше никаких чувств, только полное удовлетворение и уверенность в том, что иной матери у меня быть и не могло.

 

Пока я, молча уплетал за обе щеки, всё что она мне подавала, она не притронулась ни к чему, даже чая не выпила. И тут я понял, что вся эта снедь, была приготовлена исключительно по случаю моего приезда. Хорошо выглядеть, это труд, и моей мамочке этот труд удавался.

 

Когда я наелся уже от пуза, и даже вздохнуть мне было тяжко, то отмалчиваться дальше было уже никак нельзя.

 

Мы перешли в гостиную. Я уселся в кресло с блестящей цветастой шелковой обивкой и резными кривыми ножками и подлокотниками. А мама прилегла на такую же резную кушетку напротив. Её взгляд был полон нетерпения и любопытства. Мне не оставалось ничего другого, как выбирать слова.

 

— Даже не знаю, как начать… Дело в том, что у меня что-то навроде легкой амнезии. Я не помню о себе почти ничего. Поэтому был бы рад, если ты поможешь мне прояснить некоторые детали из моего прошлого.

 

— Я предупреждала тебя, что твоя любовь к авантюрам не доведет до добра.

 

— Что ты хочешь этим сказать?

 

— То, что ты весь в своего отца. Тебе не сидится на месте. Ты достаточно состоятелен, чтобы не нуждаться ни в чем, но это не говорит о том, что нужно тратить жизнь и средства на девочек, клубы, выпивку и тотализатор.

 

Её лицо начало терять привлекательность, от обозначившегося на нем крайнего раздражения.

 

— Неужели ты не понимаешь, что, если не изменишь свой образ жизни к лучшему, то кончишь, как твой отец? С этими словами её голос понизился почти до шепота.

 

— Не говори загадками. Я же предупредил, что не помню ничего. В том числе и о своих мнимых пристрастиях. Не тянет меня ни по девочкам, ни в казино, ни к бутылке.

 

— Тогда может и к лучшему, что это случилось с тобой… Она привстала на локте и потянулась к журнальному столику за сигаретой.

 

«Значит вредные привычке в этой семье не только у меня!» — заключил я про себя.

 

— А что произошло с отцом?

 

— Он мертв. Она выплюнула эти слова вместе с сигаретным дымом, и в её голосе послышались металлические нотки.

 

— А всё почему, потому что ему мало было уютного дома, тихих семейных вечеров, чашки крепкого чая вместо рюмки коньяка, любви одной женщины. Он хотел получить всё и сразу. Он умер еще до твоего рождения, из-за сердечной недостаточности. И я ненавижу его за это, по сей день. Её белое лицо словно посерело, глаза стали как будто глубже и почернели, она смотрела куда-то вдаль, а на лице была словно нарисована боль разочарования.

 

Мне стало стыдно, что я заставил её вспомнить об этом. И я постарался отвлечь её от мрачных мыслей вопросом о себе.

 

— А ты не знаешь, мама, не собирался ли я жениться, не было ли у меня невесты? Может я знакомил тебя с кем-то?

 

Она как будто вернулась из глубины своего сознания. Повернулась ко мне, смотря всё еще ничего не выражающим взглядом, и промолвила: «Да, была какая-то девушка. И имя у неё было необычное, Нонна по-моему. Но я её никогда не видела. Ты упоминал о ней, говорил, что она нравится тебе как-то по-особенному. Что тебя тянет к ней. Но я не помню чтобы ты заговаривал о женитьбе, или собирался жить с ней вместе. Но ты мог всего мне и не рассказывать. Если тебя связывает с этой девушкой что-то большее, чем банальная интрижка, то она сама объявится, и тогда ты сможешь выяснить всё, что тебя интересует».

 

— Извини, дорогой, что я была резка с тобой. Я волнуюсь за тебя, ты единственный родной мне человек, и я хочу, чтобы ты жил долго и счастливо. С этими словами она протянула ко мне свои изящные руки. Я подошел к ней, и, встав на колени, положил свою голову ей на грудь. Она гладила мои волосы и целовала меня в макушку. И мне было радостно от того, что есть женщина, которая любит меня любого, бескорыстно и самозабвенно. Я поднял на неё свои затуманенные от накатившей слезы глаза и спросил: «Мама, как тебя зовут?»

 

— Татьяна, — сказала она тихо, и нежно поцеловала меня в лоб.

 

— Оставайся дома. Твоя комната всегда готова тебя принять. Я буду очень рада.

 

Мы долго еще говорили обо всём и ни о чем, но ни разу не коснулись печальных тем. Вечером смотрели комедию по телевизору и от души хохотали. Эту ночь я провел дома в своей комнате, такой незнакомой, но уютной. Впервые меня не мучили кошмары, и спал я сном младенца, свободного от всех печалей и невзгод.

 

Попрощавшись после завтрака, выслушав все наставления, пообещав, что обязательно вскоре её навещу, я покинул отчий дом, чтобы отправиться в свою одинокую фешенебельную конуру, пристанище дьявольской головоломки, обитель мистики и мести.

 

Я ехал, солнце светило мне в лицо. Последние теплые деньки прогревали землю перед зимними холодами.

 

Дома меня ждала лишь тишина. Дурные мысли накатили с всё возрастающей силой. Я прошел к письменному столу, но мой виртуальный почтовый ящик был пуст. Моему разочарованию не было конца. Посидев немного за книгой, и выпив добрых полбутылки мангового ликера, я решил прилечь. «Мама, ты права», — думал я, направляясь в спальню, — «Мне необходимо держать себя в руках, или я сопьюсь, а не хотелось бы!»

 

Я уже было собирался плюхнуться на кровать, но тут заметил что-то белое в складках покрывала. Взяв это что-то в руки, я уже знал, что это ответ. Мне не терпелось прочесть его. Я сел на край кровати. На этот раз записка была вложена в конверт, на конверте было написано: «Не жди, я не вернусь!». Внутри свернутый пополам листок с отпечатанным текстом:

 

 

 

Настоящий мужчина не терпит поблажек,

 

А ответ невпопад твой смешен. Ты же, гадок.

 

И загадка твоя утомительно сложна,

 

Для смиренья Больного одет ты свободно.

 

И пускай, ты бесстыден, чего не страшусь я.

 

Мыслю, сердце затронуть твоё слишком трудно.

 

Если теплится в нем еще дикое пламя

 

Нанизай угольки ты на вертел сознания.

 

Я, смеясь, посмотрю, как ты выжжешь свой Я-яд…

 

Справа, ниже, чуть мельче подпись: «Твоя Фемида».

 

 

 

Я не стал перечитывать. Я устал от желчи и ярости. Я устал от всего. Поэтому я лег на кровать, отбросив покрывало, и смял листок вместе с конвертом. Выпитый ликер туманил мой разум, мне было тепло, сладко, и всё по фигу… Я просто спал.

 

*****

 

Очнулся я внезапно от холода, пронизавшего меня до костей. Было темно. На часах глубокая ночь — час тридцать две, если быть точным. Я старался привыкнуть к темноте, присмотревшись, я стал различать комнату, мебель. Остановив взгляд на окне, я понял, почему мне так холодно. Окно было распахнуто настежь. Занавески развивались где-то снаружи. Я вскочил с кровати и начал отчаянную борьбу с рвавшимися в небо кусками ткани, через минут пять, я сумел запихнуть их внутрь и закрыл окно. Уже начались осенние ночные заморозки, поэтому, я чертовски замерз. Ветер выдул из меня последнее теплое дыхание. Я протяжно вздохнул и решил, что навряд ли засну. Да к тому же меня очень удивляло моё сонное состояние, ведь я проспал полдня.

 

— Просто необходимо влить в себя что-нибудь горяченькое, — проговорил я про себя, и направился вскипятить воды. Бросив в чашку ложку кофе и две ложки сахара, я залил всё кипятком, размешал, и взяв чашку в руки, поднес её к носу, вдохнул аромат, отпил глоток. Тепло разлилось по моему телу. С чашкой кофе я проследовал в гостиную, зажег ночник и уютно расположился на диване. Смотреть телевизор не хотелось, читать не хотелось, да что там, вообще ничего не хотелось делать.

 

Безделье угнетало меня, но я был словно в анабиозе, даже соображал с трудом. Неожиданно для себя, я словно погрузился в осязаемую пустоту. Тусклый свет ночника словно рассеялся в пространстве комнаты, которая была абсолютно пуста, места стало больше, стены отодвинулись дальше, никаких входов, никаких выходов, только вместо потолка бескрайняя синь неба с яркими звездами, целящимися в тебя своими снайперскими винтовками.

 

Я был словно прикован на своём ложе, с чашкой кофе в руках, и только кофе согревало мою душу и не давало провалиться в небытие. Вглядываясь в немое, незнакомое, пугающее своей бесконечностью пространство, я переводил свой затуманенный взгляд со звезды на звезду, от мрака к свету, и неожиданно для себя услышал голос:

 

— Всё еще стараешься понять?

 

Я невольно вздрогнул, и повернулся на звук голоса. Голос был знакомым, приятным, щекочущим мои нервы, но пошевелиться я не мог, мне было очень сложно лежать вот так, что-то мешало в ногах, в руках, я не знал почему, но меня начало трясти изнутри от нестерпимого дискомфорта. Беспомощно уставившись в черную бездну перед собой, я ждал, что будет происходить дальше.

 

— Ты всё ещё пытаешься вспомнить? — продолжал невидимый Кто-то?

 

— Покажись. Кто Ты? Где ты?

 

Мне не пришлось повторять свою просьбу дважды. Существо материализовалось внезапно напротив меня. Это был мужчина в длинном серо-белом одеянии, его волосы спускались на плечи, рассыпаясь серебром седины, голову покрывала маленькая черная шапочка, у него были длинные жидкие усы и борода, как у японских сэнсэев боевых искусств. Удивляло то, что лицо его было довольно моложавым, а умные угольки глаз светились мудростью.

 

— Ангел мой, это твой новый образ? — вырвалось из моих уст, потому как больше никаких догадок на предмет того, кто находился передо мной, я не находил.

 

— А что я похож на Ангела? Незнакомец рассмеялся громким журчащим смехом.

 

— Так меня еще никто не веселил!!! — продолжал он, разрумянившись от хохота.

 

Меня всё это откровенно начинало злить. Негодование, должно быть, выразилось в скорченной мной невольно гримасе, потому как незнакомец перестал смеяться, и, не дожидаясь моего вопроса, пояснил:

 

— Я здесь чтобы ответить на твои вопросы. Я твои проводник по лабиринту сознания. Прежде чем пускаться в путь, а тебе придется идти, хочешь ты этого или нет, ты должен сориентироваться, распознать этот мир, как невраждебный, готовый к сотрудничеству и приятию.

 

— То есть ты мой Учитель?

 

— Можно и так назвать. Он устремил на меня свой спокойный взгляд, в ожидании вопроса.

 

— И куда я должен идти? Зачем? Что я должен найти?

 

— Стоп, стоп, стоп! Не так быстро, отрок. Во-первых, говоря о пути, мы не подразумеваем то, на что можно встать, пройти и завершить, а то чем ты можешь быть. Ты не помнишь, не знаешь, не понимаешь, и это твоё преимущество, ты способен совершить себя таким, каким сам пожелаешь. Сейчас ты есть чистая возможность бытия, ты не рожден для мира, ты не рожден для себя, ты путь к своему рождению.

 

Я чувствовал, как мои глаза всё больше округляются, в недоумении, а челюсть отвисает к подбородку. Я копался в своём рассудке, но не находил даже примерного вопроса, который помог бы мне разобраться в этой несуразице.

 

Странный Незнакомец продолжал:

 

— Моё имя Кин-Ват-Сан, и я посвящу тебя в философию нерожденного пути. Ты ищешь себя, но тебя нет, как и жизни твоей. Тебя нет, но это не означает, что тебя не может быть. Ты можешь быть разным, и в этом твоё преимущество. Ты нерожден, и можешь ходить множеством неизведанных путей, прежде чем найдешь один единственный.

 

— Я возможность? А как же моё прошлое?

 

— Прошлое и будущее закрыты для тебя. Ты можешь оперировать лишь тем, что имеешь. А то, что ты имеешь, лишь пространство, снабженное некоторым лицом, таким, каким ты хочешь его видеть в данный момент. То есть, ты сам источник возникновения образов окружающего мира и себя в нем, и сам же источник уничтожения этих образов. В этом твоя уникальность, ты можешь нарисовать и стереть всё что видишь, и так бесконечно много раз.

 

— Но что мне это даёт? Кроме неразберихи, по-моему, ничего. Я хочу законченности, ясности, четкости, а получаю, неосязаемый пшик, и снова сижу у разбитого корыта.

 

— Ты можешь сидеть у разбитого корыта, и этому виной твое незнание и неудовлетворенность, через неудовлетворенность ты страдаешь, через страдание, ты находишь себя человеком.

 

— Так получается, я не могу ничего изменить, и буду вечно слепым, глухим, одиноким и несчастным!? Потому как я несвободен от своей неспособности что-либо изменить.

 

— Потенциальность количества и качества порождений «нерожденного» — бесконечно. Представь бесконечный коридор, в котором есть бесконечное количество входов, ходов и выходов, которые возникают, открываются, закрываются и исчезают сами собой. Твоё «Я» ищет выход в этом коридоре жизни, пытаясь принять или отвергнуть себя, что порождает разделённость возможности единого существования, на бесконечное множество альтернативных существований. Таким образом, в этом бесконечном коридоре жизни уже не одно «удовлетворенное Я», а некоторое множество «Якающих, ищущих неудовлетворений», порождающих лишь противоречия, нарекания, борьбу. Каждое из них существует вне самоотрицания, и служит, скрытой возможностью к изменению реальности. Ты можешь войти в коридор жизни из любой его точки и выйти в любом направлении, но этим ты не исчерпаешь свои возможности блуждать по нему, находя и теряя, вспоминая и забывая, рождаясь и умирая. Жизнь начинается с самоотрицания нерожденной вечности, жизнь начинается с «нет». В этом бесконечном лабиринте потайных лазеек, скрывается бесконечность перерождений, бесконечность вариантов одного и того же. Что приводит к появлению комнат внутри комнат, которые складываются на манер матрешки, одна в другую, не имея ни дна, ни крыши. Подобно воронкам и завихрениям в подводной реке. Там где забываются, отрицаются тайники нерожденного Я, — там есть иллюзия жизни. И хоть каждый человек по своему ненормален, но до тех пор пока он в ладу с собой, то воспринимает иллюзию жизни, как единственную и прекрасную, а всё помимо неё, несуществующими нереальными фантазиями. И все проявления бесплодных желаний измениться, все неудовлетворенности собственным «Я», лишь легкое помешательство, и проявление чужеродного враждебного «не Я». В бесконечной борьбе с собственным «Я», в самоотрицании своей разнообразной, ищущей природы, в стремлении быть единым целым, но иметь потайную дверцу, что бы выпустить погулять своё второе, третье… Я, проявляется наш плотный физический мир. Только приняв всю бесконечность своих воплощений, ты сможешь стать свободным от желания, что-либо менять вовне.

 

— Так в чем же состоит моя природа? В том, что меня попросту нет, пока я этого не захочу? И мира нет, пока я его себе не представлю?

 

— Твоя природа состоит в том, что ты не можешь проявить себя в физическом мире достаточным для того чтобы узнать себя. Ты можешь делать что угодно. Ты можешь принять смерть своего «Я», а значит и смерть всех своих возможных «Я», и остаться неузнанным, как нерожденная вечность. Ты можешь принять уникальность, своего самопревращающегося, размножающегося и убивающего «Я», со всей бесконечностью своих воплощений и странностей, и быть бесконечно непознаваемым, как нерожденный путь. И ты можешь смириться с тем, что всё, что должно произойти, так или иначе, рано или поздно произойдет. То есть, ты так или иначе в пути, но лишь провидение знает, куда этот путь следует: к тебе или от тебя, к рождению или смерти, к радости или к печали, к встрече или к разлуке.

 

— И как мне быть путем без пути?

 

— Ты должен найти того, в ком отразишься, как в зеркале, и, сохранив свою индивидуальность, родишь путь для третьего, четвертого, пятого…

 

С этими словами, не дожидаясь пока я соображу, не говоря прости — прощай, загадочный Кин-Ват-Сан дематериализовался так же быстро, как появился. Вместе с ним исчезли и полумгла, и бескрайнее небо, и ощущение вечности, и мудрость за гранью понимания.

 

Уже светало, за окном просыпался день, а я все так и сидел на диване с чашкой недопитого кофе в руках. Мои члены затекли без движения, голова гудела, шею ломило. Я был разбит, как, впрочем, всегда за то время, которое я отчетливо себя помнил.

 

Мой разум был полон как никогда. Сам, дивясь себе, я вдруг вслух начал произносить стихотворные строки, они лились из моих уст легко без запинки. В моей голове промелькнуло: «Нужно записать!» Я ринулся к столу, выронив при этом кофейную чашку, пролив остатки её содержимого на пол. Но я не обращал на это ни малейшего внимания. Схватив чистый лист бумаги и ручку, я начал записывать то, что вербализовывалось, быстрее чем приходило мне на ум. Через, каких-то минуты три, я медленно с расстановкой, выражением и пониманием перечитывал следующее:

 

 

 

Оставь надежду всяк сюда входящий,

 

Свяжи желаний слабую струну.

 

Тряхну пустым карманом за науку,

 

Азарт познаний в ящик положу.

 

Вверху избыток умников досужих,

 

лЬют мысль рекою, осушая рай,

 

Наивностью следят, что ноженькой босою,

 

А путь запутан пятками назад.

 

Давным-давно забыта эта правда,

 

Её не ищем, в душах не храним,

 

Живой свидетель дикого безумства,

 

Дремать устал. Наш древний господин,

 

Угрюмо подбоченясь на престоле,

 

Вершит судьбою грешников земных.

 

Собаки воют, цепь грызут стальную.

 

Ягнят курчавых стерегут. Чтоб не сбежала

 

К Черту паства, им не достало культа пут.

 

Служанка Страшного Аббатства,

 

Юдифь — сестра с седеющей главой,

 

Давясь молитвой многократной, пред алтарем,

 

А после, бьет земной поклон, челом…

 

Входи же, олух, встань с ней рядом,

 

Хвалу достойную воздай, небесным чадам,

 

Откройся свету, с чувством спой акафист,

 

Для тех, кто в тьме нежизни заперт.

 

Явись к нам дчерь единой веры,

 

Щит опустив, призри химеры,

 

И положив ребром на сердце руки,

 

Истли библейской ересью и скукой.

 

 

 

Это был акростих, что я понял тут же, как только попытался прочесть строку из заглавных букв по вертикали. После посланий моей злобной фурии, я каждый увиденный мною стих проверял на предмет краестишия. В этот раз первая стока стихотворения и вертикаль стихотворения были одинаковы: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

 

Перечитывая снова и снова, я не мог отделаться от мысли, что эти слова, кто-то продиктовал мне. Но, кто? Неужто то, что говорил мне мой ночной гость правда, и природа человеческая включает в себя достаточно неразгаданных мест, и нехоженых тропок. Но еще больше меня занимала мысль о том, зачем эти строки пришли ко мне, и что из них я должен взять на заметку.

 

продолжение следует...