Немига

1

Мы все еще упрятаны балконом.

Испытывая парусность бетона,

считает ветер метры этажей.

И мы, осоловев, считаем лица,

влекомые мускатом и корицей,

и гипсовой фигурой в неглиже.

Все движется за контуры ампира,

и Свислочь уплывает штрих-пунктиром.

Сжимается предместье в кулачок

и катится под Троицкую гору.

И месяц золотится,

и менора.

И в каменной калыске горячо.

 

2

Но город, где полно знакомых лиц

мне ни на миг и ни на грош не дорог,

скорей враждебен, и тому лет сорок.

Название годится в супер-блиц

так коротко для кривичских столиц

и далеко от труб иерихонских –

не возопить и не завоевать.

Хоть умиротворяют стол, кровать,

и визуальный ряд декамеронский,

и блюдечко с каемкой голубой,

и все, что предначертано судьбой.

Вживайся в эти стены, бей посуду,

и ты еще полюбишь дикий край

в благословенный день,

когда вай-фай

восьмым каким-то чудом здесь пребудет.

А если чуда ждать не первый год,

любой завулок душу украдет.

 

3

Слышишь, гудит Татарская слобода –

можем попасть в какой-нибудь переплет,

раз уж пришли,

и лопастями винта

все огребли у берега: сыть, чарот.

Стены лепи как хочешь,

а мост не сгнил –

правь между свай, дождемся твоей звезды.

Видишь, никем не узнанный Радзивилл

тоже забрел на пристань не ради мзды.

Знаешь, в какие заросли нас вело,

больше не дам за лоцию ни рубля.

Нет ничего надежнее, чем весло,

чем без ветрил усердствовать и руля.

Нет ничего…

Гуденье, и мы с тобой

тянем под кожу ветер, песок и гарь.

Только Немига плещется под землей

и не мигая в землю глядит фонарь.

 

 

4

Чем дальше в лес тем больше лета,

где все разуты и раздеты.

Но меньше нас,

и меньше сна,

и жизнь судьбой замещена.

И перспективы нет

поскольку

над каждым парком черный Горький

как сладкой ваты антипод,

стоит и никого не ждет.

 

5

Не принимается в расчет,

как ниспосланье или драма,

витиеватый генокод

произошедших от Адама.

В его магическом плаще

мы обогнули третий город,

никем не узнаны вотще

в любом году, в любую пору.

В кромешном мраке,

при свече,

стопой варьируя и ритмом,

за грань зазорливых речей,

шляхетность Речи Посполитой,

за чей-нибудь иконостас,

благочестивый ропот святцев,

мы выходили

и не раз,

и не хотели возвращаться.

Мы покидали до утра

удушье старой камяницы,

влекомы таинством пера

и бронзой, стынущей на лицах.

И фон менялся –

то гроза,

то жарко делалось и сухо.

Мы проглядели все глаза,

пока расслышали вполуха,

что плащ забросив на плечо,

свою пролистывая книгу,

Адам над Вавелем течет,

незаглушаем

как Немига.