Паулина Помпея
Это произошло в консульство Авла Лициния Нервы Силана и Марка Юлия Вестина Аттика в богатом загородном поместье отстоящем от Рима на четыре тысячи шагов.
Веселая и в тоже время вдохновенная речь Сенеки была прервана суматохой вызванной внезапным появлением солдат преторианской когорты. В зал, где за скромным обеденным столом хозяин вместе с молодой супругой услаждали беседой близких и друзей, бесцеремонно вошел центурион и возвестил следующее:
- Луций Анней Сенека! Я послан Гавием Сильваном объявить волю императора. Ты должен незамедлительно принять смерть, добровольно выбрав оружие и способ умерщвления. Моя обязанность - быть свидетелем тому.
- Что ж вы печалитесь, друзья мои? Не мудрецам должны вы сострадать!
Не вам ли ведомо - тем суждено уйти, кто хаос жизненный не может обуздать?
Не вам ли ведомо, что добровольно року предать себя - разумному безвредно?
И мне ли в заблуждении глубоком рассчитывать на благость "кифареда"?
Настал мой час! И пусть лишен я права на акты манципации священной,
вам не табличек завещаю блага, а то, что есть доподлинно бесценно -
мой образ жизни. Памятуя это добьетесь непременно славы доброй,
немеркнущей и неподвластной Лета. Лишь этот дар поистине достойный,
незыблемый. Завещано анти'ком: На! добродетель - пребывающую вечно.
А деньги же всегда своим владыкам переменя'т.
Покончив с этой речью,
он обнимал жену и на прощанье молил не предавать себя скорбенью,
ведь счастья прошлого простое вспоминанье становится достойным утешеньем...
На том, уста она ему прикрыла рукою нежною уняв увещеванья.
- Ну, что же ты, мой добрый и любимый, забыл о самом главном из преданий?
"О счастье", что рассказано Солоном и то, что мы так долго разделяли!
Ужели ты, кто нравом благосклонный лишишь меня быть сча'стливой?
Едва ли!
Ты предлагаешь жить мне с утешеньем взамен на благо сыновей Кидинны?
Все будет так же, как и было прежде - едины в счастье - в смерти мы едины!
Откинув голову на желтый мрамор термы, сомкнувши веки, об одном лишь мнила -
в сокрытии страстей неимоверных, чтоб дух её был непоколебимым.
Ничто не до'лжно обнажить страданий, чтоб только не утратил стойкость милый.
Мой муж, мой друг, мой нежный Луций Анней, мне не страшны разверзнутые жилы!
Моя душа исходит красной влагой с твоею вместе к сумрачному миру,
течет ручей наш, плещутся Наяды фиалы наполняя эликсиром
из нас двоих...
Ничто не выдавало в ней боль и страх, и их преодоленье.
Скорее мужество намного уступало тому, что доблести являло воплощенье.
Не зная, как из вен кровоточащих Децимой вновь намотано витьё
вкушала смерть из Оркусовой чаши, стремясь постигнуть таинства её
глотками малыми.
