[Фрагмент романа "Сказание о Летучем Голландце"]

***

Не стану описывать наш путь от Острова Пасхи до порта Кальяо. Почти месяц, невыносимо долгий месяц полного вынужденного безделья. Отдельной каюты мне, разумеется, не предоставили, обретался я матросском кубрике, ни о какой работе и даже о чтении там и речи быть могло. Да что читать, почти все книги были в спешке брошены на Рапа Нуи. Пожалуй, вынужденное безделье, невозможность уединения и стеснённое пространство может свести с ума. На наше счастье ветер почти всё время был благоприятным.

***

Остров Сан Лоренсо, узкий, скалистый обрывок суши, на котором обитают лишь морские львы до полчища птиц, прикрывает бухту порта Кальяо от океанских ветров. Однако он же становится весьма опасным в штормовую погоду: в узком проливе между ним и мысом Ла Пунта в такие часы волны иной раз поднимаются на небывалую высоту. Вдобавок ко всему, туманы, коими печально известно это побережье, скапливаются там, в этом проливе, в совершенно невообразимую гущу, этакий влажный парящий студень, который в шторм скручивается в слепящий вихревой штопор. Посему капитан Йолинк счёл за благо обойти островок с северо-запада, ибо стрелка барометра неожиданно скакнула книзу, а по посеревшему небу понеслись стаи перистых облачков, что было верным признаком подбирающегося шторма.

Шторм начался едва судно зашло в бухту и пришвартовалось у пирса. Разгрузку пришлось отложить, качка даже в бухте была такой, что меня едва не смахнуло с трапа. Идти на постоялый двор с длинным названием «Эль нидо дель кондор» охоты не было, и несмотря на сквернейшую непогоду, я бесцельно бродил по набережной порта, пока не наткнулся на одиноко сидящего на приземистой каменной изгороди человека. Ещё издали я почуял кисло-сладкий дым индейского табака мапачо и затем увидел его. Вернее, их. Человек и собака. Человек был низкоросл и коренаст, одет в широкие матерчатые шаровары, старую матросскую блузу, явно с чужого плеча, волосы было, как принято у индейцев кечуа, заплетены сзади в короткую косичку. Он неторопливо покуривал длинную трубку, кажется, из оленьего рога и неотрывно смотрел в сторону острова. Сильный, порывистый ветер с мелким дождём его, похоже, нимало не беспокоил.

Собака, большая, с серыми кудряшками, узкой, вытянутой мордой и с длинными, торчащими, как у кролика, ушами, столь же неторопливо лежала рядом и подрёмывала.

— Что вы там такое углядели, маси ? — спросил я, поравнявшись с этой престранной парочкой.

— Килла, — ответил он, помолчав и пыхнув дымом. После чего поворотился к собаке, почесал её по загривку, дав понять, вероятно, что беседу нашу счёл засим законченной. Собака сонно вильнула хвостом, я же почёл за благо удалиться.

Не пройдя и десяти шагов столкнулся с человеком, по одёжке, мелким таможенным чиновником. Он шёл, сутулясь от ветра и поддерживая рукою шляпу. Завидев меня, он коротко поклонился.

— Скажите, а что это за человек? — поинтересовался я, кивнув назад.

— А! Это же тутошний лоцман. Его здесь все знают. Звать его Понсе Батиста. Он — того, — чиновник энергично покрутил пальцем у виска.

— Лоцман? Того?!

— Ну да, лоцман. Свихнулся он три года назад, когда семья его погибла в землетрясении. Ай, сохрани бог! — Чиновник трижды перекрестился. — Но он тихий, ни с кем не общается, только с собакой. Зато во́ды здешние знает как свои пять пальцев. Судно вслепую проведёт, да. За то и держат блаженного.

Сказав это, чиновник рассмеялся и пошёл своей дорогой.

— А Килла, это кто? — крикнул я ему во след. — Так звать его пса?

— Килла? — чиновник с сомнением покачал головой. — Вряд ли. По-моему, его вообще никак не зовут. Говорят, все тутошние дворняжки — от него.

Сказав это, таможенник вновь хохотнул и двинулся восвояси. Я же побрёл наконец в свой постоялый двор.

***

Утром следующего дня я был буквально сражён оглушительной новостью. Оказывается, таможенники отыскали на нашей шхуне несколько десятков черенков хинного дерева. Это было тяжким преступлением — испанцы упорно противились вывозу дерева, потому как оно считалось национальным богатством Перу. Капитану Йолинку грозила местная тюрьма. При любом раскладе судно задерживалось в Кальяо на несколько недель, а то и месяцев. Это напрочь рушило мои планы.

Едва узнав, я, наскоро одевшись и проглотив кружку холодного травяного чая, заторопился в порт, дабы выведать хоть что-нибудь обнадёживающее. И первое, что увидел в порту — да, ту самую парочку. Человек и собака. Они сидели ровно на том же месте. Будто и не покидали его. Как знать, возможно, так оно и было. Между тем шторм, бушевавший весь вечер и ночь, не думал униматься, к утру даже усилился.

Несмотря на прескверное расположение духа я не удержался и остановился возле них.

— Килла? — спросил я, вспомнив вчерашний разговор.

Мужчина кивнул, не выпуская изо рта дымящейся трубки.

— Так кличут твоего пса?

— Нет, — недвижное лицо индейца чуть вздрогнуло от подобия усмешки. — У собаки имени нет. Зачем? Просто Собака. Ещё Алькхо. Килла — это судно сеньор. Такое есть судно.

— Судно? Странное название. А чьё судно?

— Чьё судно? А, ничьё, сеньор, — он вдруг мечтательно улыбнулся. — Совсем ничьё сеньор. С чего ему быть «чьё»?

— Так ты его ждёшь?

— Они приходят именно в этот день. Хотя нет. Я ждал их вчера. Они не пришли. Я боялся, они вообще больше не придут. Так сильно боялся. Я каждый раз боюсь, что больше их не увижу.

— Боялся? Почему боялся? Ну не пришли, эка беда.

Лоцман глянул на меня искоса, так и не удостоив ответом. Я же, вспомнив наконец, что у меня есть дела поважней, чем пространные беседы с чудаковатым незнакомцем, двинулся восвояси. Мне вдруг пришла в голову простая мысль отыскать того вчерашнего таможенника, дабы на правах знакомого по возможности разузнать поподробнее что да как. Однако едва я дошагал до половины пологого насыпного пирса, меня остановил пронзительный крик: «Кил-ла!!!»

Обернувшись, я увидел: старый лоцман вскочил с изгороди и в неудержимой радости замахал обеими руками в сторону пролива. Дремавшая собака встрепенулась, высоко вскинула морду и залилась протяжным, трубным лаем.

***

Из переполненной туманом горловины пролива в сторону порта быстро шло судно. Контуры его были видны отчётливо, туман, как будто, лишь подчёркивал их, затеняя лишнее. Судно шло, несмотря на шторм, с полными парусами. Шторм существовал словно отдельно от него, казалось, оно шло по какому-то незримому тоннелю, в котором в помине не было никакого шторма, а только лишь свежий попутный ветер. В отличие от ликующего, вопящего лоцмана, я стоял недвижно, будто меня разом разбил паралич. Мне почудилось, что здесь, в туманной межскальной лощине, на какое-то время соприкоснулись два разных мира. Если в мире и случаются настоящие чудеса, то случаются они именно так — от соприкосновения миров, случайного или же неслучайного.

Я уже начисто позабыл и о том полузнакомом таможеннике, и о своих треволнениях. Совершенно потрясённый, пятясь, не отрывая глаз от судна, которое, между тем, вошло в бухту и начала как ни в чём не бывало пришвартовываться к причалу, я вернулся к старику лоцману. Хотелось расспросить этого нелюдимого, неразговорчивого человека и о загадочном судне и ещё — об одном слове, которое гвоздём сидело в памяти, слове, разгадка которого, я был уверен, перевернёт всю мою жизнь. Потому что…

{………..}

***

— Их любят боги. Наши боги. Они ведь живы, наши боги. Эти эспаньолес хотели их убить. Они, эспаньолес, любят только своих богов. Других ненавидят и хотят убить. Разве это правильно? И они думают, что убили. А наши боги живы. Просто ушли от людей. Они ушли в горы, в леса. И в Океан. И когда-нибудь вернутся. Да. Я сам спрашивал их штурмана: вы видели богов в Океане? Я так и спросил, да.

— И что тебе ответил штурман?

И тогда лоцман поворотился ко мне, пристально вгляделся в лицо, точно раздумывая, стоит ли вообще мне отвечать. Даже не по себе стало немного.

— Ничего не ответил, — сказал он. — Просто промолчал.

— Это значит…

— Это значит — да, видели! — лоцман победно усмехнулся. — Да! Если б не видели, он бы сказал: нет. Этот штурман, он не такой человек, чтоб зазря трепать языком. Сказать «да» он не мог потому что это — тайна, — для пущей убедительности лоцман поднял вверх смуглую пятерню с обрубком мизинца. — Боги помогают им. Разве нет? Ты же сам видел, как они зашли в порт? Кто бы решился так зайти? Никто. Боги помогают им. А они — мне. Жить помогают. Потому я здесь. Потому я ещё жив.

— Помогают тебе?

— Помогают. Они приходят четыре раза в год. Четыре. — Он для верности снова вздел свою четырёхпалую пятерню. — Они приходят – и я знаю: боги живы. Без богов жить нельзя. Без богов душа становится маленькой… Тело живёт — душа умирает. И гниёт. Страшно.

— И ты четыре раз в году встречаешь их корабль?

— Да. Однажды я прождал их тут пять дней. Ничего не ел, только пил воду из ручья. Я и Собака.

— Послушай, маси, а Килла — это название корабля?

Старый лоцман усмехнулся и покачал головой

— Как он называется, я не знаю. Я же не понимаю буквы. Да и к чему мне это — знать название корабля? Я зову его «Килла», мне того хватит. Это слово на нашем языке значит «полумесяц». Так звали мою жену. Да. Её и дочек моих убил слепой гнев земли. И я увидел этот корабль на другой день, как похоронил жену и дочек. Поэтому назвал так, — лоцман крепко зажмурился и встряхнул головой. — Я в тот день не хотел жить и обдумывал свою смерть. И тогда пришёл этот корабль. И я решил жить. Вот так. Завтра они уйдут. Ночью, может, рано утром. И я опять…

— И куда они пойдут? — перебил его я, сам того не желая.

— Куда? — Старый лоцман глянул удивлённо. — В океан, куда ещё.

— Это понятно. В какую сторону они обычно плывут.

— В сторону дня, — лоцман указал на юг. И тотчас спросил, оборотившись ко мне и глянув наконец с некоторым интересом. — Хочешь уйти с ними?

— Это возможно?

Кажется, голос мой дрогнул. Но вот что странно: говоря и размышляя о том корабле, я совсем не думал в тот момент о возможном скором возвращении в Европу. Странно, но так. Тот корабль поразил меня настолько, что я словно вообще напрочь позабыл обо всём прочем. Так же, как тогда, в глухих катакомбах Острова Пасхи, я в какой-то момент попросту перестал думать о том, что у меня крайне мало шансов выбраться живым из тех каменных галерей.

Прежде чем ответить, старый лоцман долго и сосредоточенно бил по кремню кресалом, пока не раскурил наконец погасшую трубку.

— Не знаю, waqta , — сказал он, пыхнув дымом. — Не помню, чтобы они брали пассажиров. Хотя… в прошлую осень я — как раз вот тут — говорил с одной warmi-española . Она тоже спрашивала про тот корабль. Да. Я запомнил ту женщину…

— Она, эта женщина, испанка? Из Европы?

Лоцман пожал плечами и махнул в сторону океана.

— Оттуда. Так же, как и ты. Ты ведь español?

— Нет. Я немец.

Лоцман махнул рукой, давая понять, что для него это не имеет ровным счётом никакого значения.

— И что? Та женщина смогла уйти с ними?

— Я не знаю. Больше я её не видел. Стало быть, смогла.

— Ты помог ей?

— Как я могу помочь. Я сказал, где можно найти их штурмана. Это всё.

— А мне скажешь?

— Сказать не трудно. Да тебе это любой скажет в порту. Станет ли он с тобой говорить, вот вопрос.

— Но если с ней стал, то и со мной...

Лоцман вдруг оглядел меня с головы до ног, словно оценивая.

— Ты это ты. А она… — он прищурился и щёлкнул пальцами, подыскивая нужное слово. — Она человек моря, понимаешь? Вот ты человек земли. Люди моря понимают друг друга. Им не надо говорить много слов.

— Ну вот ты — человек моря. Так? Ты ведь меня понимаешь? И я тебя.

— Ту женщину звали так же, как мою жену, — продолжал лоцман, возведя глаза к небу, пропустив мимо ушей мои слова.

— Ту женщину, испанку, звали Килла? Но это имя не испанское...

— Нет. Киллой мою жену звали все, кто её знал. А наш падре Томазо, когда крестил, дал ей имя Каталина. Её в пятнадцать лет крестили. Меня тоже крестил падре Томазо, назвал Понсе Батиста. Но все меня зовут Асту́. Так вот ту женщину тоже звали Каталина. И она даже немного похожа на неё, на мою Киллу.

— И что ты ей сказал, той Каталине?

Лоцман шумно втянул в себя дым из трубки, голова его тотчас утонула в облаке дыма.

— Сказал так: ступай на улицу Санта Фе, это недалеко от порта. Там есть трактир «Эль Гранадо». В том трактире вскоре после обедни всегда бывает штурман с того судна. Он понимает все языки, которые есть на свете. Поймёт и тебя, если будешь говорить правду. И не предлагай денег, всё испортишь. Просто расскажи, что тебе надо, ничего не утаивая. Вот так ей и сказал.

— И мне так скажешь, Асту?

— Отчего не сказать. Уже, считай, сказал. Скажу ещё, что звать того штурмана Рамон. Той женщине не сказал, потому что она и так знала его имя. И его, и капитана. Откуда, не знаю, спрашивать не стал, не моё дело. А ты ступай себе, ступай. Я много времени на тебя потратил. Не нужен ты мне здесь. Только я, Алькхо и они.

Сказав это он прикрыл глаза и вновь полез в кошёлку за огнивом. Я перестал для него существовать.

Я кивнул, двинулся было к себе на постоялый двор дабы там перекусить и дождаться обеденной службы. Однако едва дойдя до деревянной лестницы, ведущей в город, обернулся. Старый лоцман сидел всё так же, прислонившись затылком к парапету и задумчиво перебирал завитушки шерсти на собачьем загривке. И тут я вспомнил про слово. Как же я мог забыть?!

— Асту! — крикнул я, нарочито громко, сложив рупором ладони. — Скажи мне, ты знаешь, что означает слово «Лииююкью»?!

И вот тут старый лоцман, который прежде говорил со мной, ни разу даже не поворотив голову в мою сторону, вдруг резко поднялся, вперил в меня потрясённый взгляд.

— Ты… Ты был там?

Я не успел ответить. Лоцман подошёл ко мне так быстро, что я невольно отшатнулся.

— Не повторяй этого никогда! Понял меня, waqta? Никогда! И не рассказывай никому. Пропадёшь. Совсем пропадёшь. Понял?

— Я понял, Асту. Я давно это понял. Я ведь и живу давно. Немного меньше, чем ты. И ежели Провидению угодно будет меня остановить, то пусть остановит…

{Засим записи прерываются. Далее — всё либо затёрто, либо испорчено морем. Было, правда несколько сохранившихся фрагментов и рисунков, но они были зашифрованы столь изощрённо, что разгадать их не было ни малейшей возможности.

Сам же Клаус Кёстлин сгинул бесследно примерно через год после описываемых событий. Тогда в пещерах в затопленной джунглями речки Риу-Синжу пропала группа из шести человек — трое португальцев, двое немцев и швед. Троих из них вскоре обнаружили совершенно истощённых на самодельном плотике, тела двоих, без признаков насилия. Один же, а именно профессор Кёстлин так и не был найден и посему объявлен умершим. И хотя был слух, что человека, похожего на Клауса Кёстлина, вроде, видели в южном порту Вальпараисо, но то лишь слух и не более…}

 

________________________________________________________

 

Маси́ (кечуа) — приятель.

Алькхо (кечуа) Собака.

Españoles (исп.) — испанцы.

Waqta (кечуа) чужеземец.