В БЕЗДНЕ ВРЕМЁН (первая редакция) 7
На этот раз меня никто не будил, я проснулся сам. Серёжа что-то старательно писал, сидя за столом, а Фёдор посапывал в углу на расстеленной шинели.
– Серёжа… – негромко позвал я.
– Слушаю, Грант! – отозвался он. не поворачивая головы.
– Как бы узнать, что творится в Городе?
– Минуточку, сейчас, рифму поймаю… Есть! – и он, что-то быстро написав, повернулся ко мне. – Фёдор кое-что выяснил. Могу вас обрадовать (в его глазах заплясали весёлые чёртики) ваш побег удался.
– То есть как? – искренне удивился я. – Я же застрелил этого чекиста… – Грант… – и Серёжа выдержал паузу. – Они считают, что чекиста убил
часовой; уж больно невероятны его показания. Вашего же отсутствия ещё не хватились.
– И чем же прикажете заниматься?
– Всё тем же: ждать! – и он снова повернулся к столу. Удивительное самообладание; тут высунуться нельзя, а он стихи пишет. Попробовать тоже, что ли, что-нибудь сочинить для Мариночки. Акростих какой-нибудь. При новой встрече обрадую. Я попросил у Серёжи листок, взял карандаш и, немного поразмыслив, вывел:
– Молний яркий блеск и грохот грома,
Арка радуги над самой головой.
Развевайся, алый стяг зари –
что бы я ещё написал, не знаю, потому, как в дверь нестройно ударили несколько кулаков, и довольно гнусный голос прокричал:
– Откройте! ВЧК!!!
Фёдор слетел с шинели, будто и не спал вовсе. Серёжа выскочил из-за стола, а я почему-то стал застёгивать пиджак, в котором был, на все пуговицы.
– Колбасьев. Стрелков… Гумилёв, открывайте! Нам известно, что вы здесь! – продолжал надрываться голос. – А то мы выломаем дверь!
Мы молчали. И тогда в дверь ударил первый выстрел. Пуля прошила дверь, пролетела по коридору, прошила ещё одну дверь (пардон, ватерклозета) и там что-то зазвенело, осыпаясь. Наверно, зеркало.
Серьёзное предупреждение, ничего не скажешь. Судя по решительным лицам моих спутников, сдаваться они не собирались. И тут…
С лёгким хлопком возник посреди комнаты и тут же исчез давешний кокон. Мариночка бросилась мне на шею:
– Коленька, любимый мой!
– З-зачем т-ты з-здесь? – я снова начал заикаться.
– За тобой и твоими друзьями!
Дверь меж тем уже стала трещать под ударами чекистов, которых не останавливали выстрелы, попеременно выглядывающих в коридор, Фёдора и Серёжи. Хотя доносящиеся крики свидетельствовали, что хоть кого-то, но пули смогли найти.
Фёдор снова высунулся в коридор. С той стороны грохнул выстрел, и он повалился, как подкошенный. Серёжа втащил его в комнату, пощупал пульс и махнул рукой: «Наповал!»
Мариночка давила кнопки какой-то штуковины, напоминающей портсигар. Серёжа высунулся в коридор и выпустил почти всю обойму маузера в сторону двери, когда она его позвала:
– Сергей Адамович, сюда!
– Сей моме… – он не успел договорить, как пуля попала ему в голову, а дверь рухнула.
Кокон уже окружал нас, когда чекисты ворвались в комнату, паля изо всего оружия, как только «Максим» не приволокли. Я вдруг почувствовал, как обвисает, становясь тяжелее, в моих объятиях Мариночка.
– Нет!!! – как-то по-звериному прокричал я, но комната уже скрылась.
Когда кокон исчез, мы оказались на Мойке (как специально, нас выбросило возле дома, в котором была редакция «Аполлона»). От стоящего неподалёку автомобиля к нам бросились двое молодых людей. Один некоторыми чертами лица был схож с Мариночкой, и я понял, что это и есть тот старший брат. Они споро подхватили Мариночку, занесли в автомобиль, и её брат махнул мне рукой:
– Николай Степанович, скорее садитесь!
Не успел я захлопнуть за собой дверцу, как автомобиль рванул с места и помчался с такой скоростью, что тот автомобиль, на котором мы уходили от чекистов, показался бы рядом с ним черепахой. Сначала я не понимал, почему на такой скорости мы не сбили ни одного человека и не зацепили ни одного автомобиля, но потом вспомнил, что пока Мариночкин брат звал меня, шофёр что-то прикрепил к крыше. А вспомнив, услышал, что от нас доносятся звуки похожие на корабельную сирену.
Голова Мариночки лежала у меня на коленях, и она силилась что-то сказать. Но что, никак не мог понять по шевелящимся губам. и вдруг меня озарило.
– И я тебя очень-очень! – проговорил я и поцеловал в губы, чувствуя, как они складываются в улыбку.
Взвизгнув тормозами, автомобиль остановился, и брат с шофёром осторожно вынесли Мариночку из него.
Я пошёл следом. В приёмном покое уже стояла наготове каталка. Мариночку положили на неё, и медсестра быстро покатила каталку по коридору. А чей-то громовой голос объявлял:
– Реанимационная бригада, срочно в операционную № 17!
Молчаливый шофёр куда-то исчез, а мы с её братом сели в белых халатах (не помню, когда мы их успели надеть) возле операционной, из которой доносились говор врачей и лязг инструментов.
И тут меня точно прорвало: я выхватил блокнот, карандаш и, как одержимый, принялся писать. Стихи лились свободно, без поправок, будто кто-то невидимый мне их диктовал. А я писал, писал, писал, как будто от того, успею ли я написать их, зависела Мариночкина жизнь.
И стоило мне поставить точку, как дверь операционной открылась. Вышедший хирург снял перчатки, швырнув в урну, маску, шапочку и вытер ей потное лицо. Мы замерли.
Что-то типа улыбки пробежало по его усталому лицу…
А может, мне это только показалось?!
1998
