Соло на сосновой ветке

Время суток меняет на брюхе экватора пояс.

Как чечётку ногой отбивая на рельсах в такт,

Тишину прерывает на юг проходящий поезд,

В атмосферу чеканя с разбегу пи-эр-квадрат.

Ухватившись за сцепку вагона

Саранчой накрывает тьма дома из картона.

 

Голоса. Раздаваясь меж стен из сосновых труб,

Вырывали из мрака памяти мягкость губ.

Так на острове брошенный старый пират,

Смотрит в дуло мушкета не с тех сторон.

Имея в запасе последний патрон

Сам себя тянет за чуб назад.

 

И в сухом остатке грешит на себя,

На трусость. Поднявшись на борт корабля,

Поросшего мхом и обитый гнилой доской,

Что попасть может дурная пуля

В самое то. В середину июля.

И мушкет принимает прибой.

 

Голоса. В лабиринтах старых кварталов,

Словно поднявшись из кузниц подвалов,

Раздаются в тиши, как сирена в штиле.

Сосны дремлют со скрипом. Вода

В реке спит со всплеском. Дома

Выставляют бока в конструктивистском стиле.

 

Голоса звучат, потому что простить и проститься

Меж собой имеют лишь схожесть слов.

Так замерзая в своем полёте синица

Летит не вдоль, а в сугроб,

За которым край - королевство

Кривых зеркал, то есть дальше, чем рай. Дальше детства.

 

Добыча не поймана, если не греет рук.

Хлеб и рыба имеют и срок и годность.

Вино и брага за век изменяют угол и плотность.

Срок годности есть у скул и у губ.

Серой пылью на них временной оседает сплав,

Закон замещения познав.

 

В ящик стола стопку писем без марок,

Как в склеп, ибо там нет помарок.

Слова заточенные крепко в чертогах губ

Пастой выводит не кисть и фаланги,

А вверчёный снаружи в висок шуруп

И десяток гвоздей с изнанки.

 

На окраине тихой на дне оврага

Затертая пастой до дыр горит бумага.

Так слова превращаются в пепел

И, если огонь разрешает проблему писем,

Неясно, что делать с ворохом мыслей,

Лежащих на коже и под, как ворох плевел.