Провидец III.

ЛЕДИ

 

...Ну да, он был моим. мужем. Не свыклась ещё говорить «был».

 

Пожалуй, я его любила. Ну какое-то время. Он таким фактурным мужчиной был. А уж как за собой-то ухаживал, как себя-то холил — мама дорогая. Прыщик вскочит на лбу, изведётся, как примадонна. За собой следил, как за всенародным достоянием. А мне, смешно сказать, это нравилось.

 

Да и при деньгах был, что говорить. Я, кстати, тогда не догадывалась, при каких! А уж как те деньги делались, — тем более. Ни к чему мне было, потому не догадывалась. От лишнего знания ум не растёт, но тяжелеет, говорят.

 

Поначалу хорошо жили. Потом похуже, как водится. Ну а потом Рита родилась. Вот уж как Рита родилась, так оно и пошло́. У него и раньше грешки случались. Работа нервная, говорит. Стрессы... А как Ритке год исполнился, на него и вовсе, как говорится, чёс напал. Приходил под утро, даже не объясняя причин — ну там совещание, или командировка. Утомлённое солнце нежно с морем.... А я — что. Я как-то уже уяснила себе, что не будет у меня тут большой и чистой любви. Ну не будет! Эка беда. Был у меня лучик света — Рита. Меня ж с двадцати пяти лет пугали, мол, детей не будет. После спортивной травмы. А она, Рита, возьми и родись. Так чего ж Бога-то гневить? Любови какие-то ещё. Вот и жила я на свете ради неё. А вся эта хренотень — бога ради. Вот только ко мне не лезьте, плиз, с чужими мандавошками. Одна была жизненная установка — Ритку вырастить, на ноги поставить. Дальше не заглядывала.

 

Так и жили. Со стороны шли за образцовую пару. Когда спрашивали, отвечала: нормально живём. Оно и было нормально. До той истории.

 

Вечеринка у этого Саакяна. Гаденький тип: маленький, кругленький, как сыр в масле. Глазёнки – как голубиный помет. И мозги ниже пояса.

 

А за неделю до этого была я в кафе по случаю пятнадцатилетия окончания университета. Все нормально, повспоминали, поплакали даже немного, как водится. Домой меня вызвался провожать Валерик Тюрин. Был у меня с ним блиц-роман на третьем курсе. Даже замуж за него собралась. Он потом перевёлся в Пермь, на пятом курсе вернулся уже с молодой супругой. Вот всё. А тогда, в кафе, он размяк, как колбаса в окрошке. Плёл галиматью какую-то. Радио Шансон. Я сижу, однако, киваю, вроде, я понимаю. Временами только ладошку его потливую с колена сбрасываю под столом.

 

В такси он вовсе сомлел, всхрапнул даже, вроде. Зато как доехали до моего дома, взвился, как хрен из табакерки, выпорхнул из машины, облапил, да и впечатал поцелуйчик. Крепенько так. Я поначалу растерялась, а потом на меня смех напал. Да так, что остановиться не могу. Ну тут провожатый мой разобиделся, дверцей хлопнул и умчался в ночь. Вот и всё моё приключение.

 

Ага. Всё, да не всё. Сцену ту прощальную видел суженный мой натруженный. На мансарду он вышел воздухом подышать, да и увидел. Но — не сказал ничего. Спросил только: весело было? Рыцарь! Гидальго! Благородства — полны панталоны. Это ж быдло скандалит втихую, на кухне. Людям утончённым, с понятием, нужен обзор. Публика надобна! Вот он и назначил его на пикник у этого Саакяна. Причём уже ближе к концу, когда уже шашлыки зашипели на углях, и музычка грянула. «Снова стою одна-а-а...» И вот приглашает меня супруг на танец. Говорил мне что такое — не помню сейчас. А потом — так, не меняя голоса, улыбаясь: «хахаль твой университетский тебя трахнул на заднем сиденьи, или сперва в номера сводил, как девку срамную?». Нормально, да? Сказал и смотрит. Ну тут народ вокруг стал активно прислушиваться. О ком, мол, это так? Интересно же! Потом спрашивает: чего молчишь? А что тут скажешь? Мол, меж нами не было ничего, я чиста и верна тебе до гроба? Я и молчу. Он заводится. Снова спрашивает. А я возьми и брякни: «Что ж это вы, Олег Евгеньевич, Лялечку-то не пригласили? Девушка обидится, не приведи бог. Да так обидится, что денежки свои из общего дела изымет. Изымет, да и спустит за ночь в казино. И останешься ты, супружик, без штанов и без ветрил». А Лялечка, судари мои, это вам тема отдельная. Там интерес конкретный. У неё ведь чуть не половина доли в капитале фирмы, вот какой интерес. Так что Лялечкой этой супруг мой спал сугубо по служебной надобности. Супруг мой взъярился и изрёк уже без светской улыбки: «знаешь, кто ты после этого?! Курва клеймёная». Ага. Только он не «курва» сказал, а попроще. А на меня опять смех напал. Остановиться не могу. Оттого, что народ пялится — ещё смешнее. Вот тут он меня и ударил. Несильно так, пальчиками одними приложился без замаха. Место своё чтоб знала, сучонка. Но! Есть, почтеннейшие, один нюанс. Меня можно обозвать, унизить прилюдно. Это бога ради! Человек я терпеливый. Но вот бить меня нельзя никак. Ну вот совсем никак. Просто искрит меня от этого, да так, что себя не чую. Такого могу натворить — сохрани бог!

 

В общем, я его тоже ударила. М-да. Да не пальчиками, а конкретно всею пятерней плебейской. У меня вообще рука тяжёлая. Короче говоря, расквасила я ему нос, снесла очки к едрене бабушке. Хорошие такие очки, итальянские.

 

Когда ко мне соображение вернулось, гляжу — муженёк мой стоит с запрокинутым лицом, рубашка его белоснежная кровью запачкана. Как граф после дуэли. Ему там какие-то примочки делают. Ах-ах! От меня шарахаются, как от чумной. Ну а мне-то что оставалось? Манишку что ли на нем стирать? Взяла из машины свои манатки и пошла на автобус. Вот так.

 

Шла на каком-то взводе, не разбирая дороги. Ни о чем не думала, только от собак шарахалась. Еле нашла то шоссе, вышла к автобусной остановке. Темно уже. Дождь пошёл. Я гляжу — магазинчик. «Копейка» называется. Зашла погреться. Там из окна и дорога хорошо видна.

 

Минут через десять продавщица мне говорит, скверным таким голосишкой: «Гражданка, вы если желаете что-то купить, то купите себе товар и идите по своим делам. А если вы пришли в окошко глядеть, так глядите в своей квартире, а у нас тут не кинотеатр...» Купила я у неё пачку сигарет, спросила нет ли у неё горячего кофе или чая. Она только фыркнула. Не держим-с. Противная тётка..

 

И вот тут в магазин вошли эти двое. Один, по виду не то узбек, не то таджик. А другой... Вот кажется мне, что я его видела где-то, а вспомнить не могу. Блондинчик такой вислоусый. Завели они разговор с продавщицей.

 

Потом тот, который на таджика похож, подошёл ко мне. Взял с подоконника мою пачку сигарет, сунул в карман, как свою, и на выход. Ой да ладно, думаю. Вижу – обкуренные оба. Страх взял. Да когда же этот автобус окаянный придёт!

 

Минут через пять гляжу – фары на шоссе. Слава богу, думаю, господи!

 

Выхожу, а это УАЗик. Я рукой помахала, он и остановился. А там за рулём как раз этот чёртов таджик. Зубы жёлтые скалит. Я ахнуть не успела, меня кто-то ухватил сзади за шею, как клещами, и прямо-таки впихнул в этот УАЗик.

 

Ну а дальше... Месиво какое-то, душиловка. Орала, отбивалась. Рожу кому-то расцарапала. Мразь, в общем...Потом УАЗик тот остановился, меня выбросили на землю. Как куль рогожий. Водкой облили зачем-то. Потом бросили.

 

Потом я выключилась. Ну полный провал. Очухалась опять же возле того магазина. Толпа собралась какая-то, как в цирке. Потом милиция приехала...

 

***

 

В общем, домой я пришла после полудня следующего дня. Уж какая была, разукрашенная да разодранная. Чуть не в репьях. Без денег, без документов, ключей, без телефона, без всего. Муж меня дожидался с нетерпением: две сумки с моими шмотками дозамужними уже стояли у двери под парами. Что значило: любовь прошла, не забывайте свои вещи в вагоне. В чём явлена, в том и отправлена. Ладно, думаю, не смертельно, мы люди живучие, выплывем. Погоди, говорю, давай я Ритку соберу, мы пока к маме съедем. А там, мол, видно будет. И тут супруг мой, повелитель, начинает голосить оперным тенором: «Что-о?! Да неужели ты, тварь, смеешь думать, что я отдам свою дочь такой, как ты?» Вытолкал меня и дверь захлопнул. Я как опомнилась, так начала звонить, в дверь барабанить. Ну тут, понятно, соседи выскочили. Добрые такие все, участливые. Милицию вызвали, скорую психиатрическую помощь...

 

В больнице врач сказал, что у меня нервный срыв под воздействием стресса, в госпитализации надобности он не видит. Посоветовал успокоиться, порекомендовал врача-психолога, капли какие-то. Я ему говорю, мне не капли нужны, мне моя дочь нужна. Он только руками развёл.

 

На другой день у подъезда мужнина дома меня встретил милиционер. Сказал, что пропускать меня ему не велено. Я только рот открыла, он говорит: «Не надо, гражданка. Ей богу не надо. Уж поверьте. Себе только навредите...» Сам смотрит так... Хороший пацан, не испорченный ещё.

 

Через неделю суд начался. Тянулся полтора месяца. Вот как раз сегодня и закончился. Много интересного узнала о себе. Предстала я спившейся фурией с выраженным расстройством личности и антисоциальным поведением. Протокол судмедэкспертизы, что я была трезва, как стёклышко, не зачитали почему-то. Судья сказал: приобщён к делу. Он, гад, приобщил. В общем вердикт: лишение родительских прав сроком на четыре с половиной года. Вот так — четыре с половиной. Адвокат? Был адвокат, он мне и сделал эти четыре с половиной. Прокурор-то просил — вообще навсегда лишить да ещё на два года посадить.

 

ГРОТ

 

Они сидели в небольшом кафе под названием «Грот-бар «Tet-a-tet». То был вполне уютный полуподвал с рассеянным, мигающим светом, нарочито гулкой акустикой и свисающими с потолка гипсовыми сталактитами, формой и цветом напоминающие кормовую морковь. Столики были прикрыты от посторонних глаз, что вполне оправдывало странноватое название. Из упрятанных динамиков — настойчивый, дробный звук падающих капель. На столике стояла полупустая бутылка красного вина и заполненная доверху пепельница.

 

***

 

— Ну вот так, вкратце. Мужу своему бывшему я в перерыве сказала: «Олег, ты ведь насчёт алиментов озаботился, так я тебе хоть сейчас полную отказную подпишу, что ни на копеечку, по́том твоим нажитую, не претендую. Только Ритку мне отдай», Он только скалится, сволочь... А вы говорите — помочь! — женщина усмехнулась. — Хотя, знаете, мне даже как будто полегче стало. А то ведь я впрямь надумала черт знает что. Ну что, поговорили? Пора, как говорится, и...

 

— Ира, вот сейчас выслушайте меня внимательно, — он заговорил тяжело и сбивчиво, будто его внезапно осенила идея. — И не перебивайте. Вот это — банковская карточка. «Россоцбанк». Сейчас я вам напишу код. Снимите всё, что там есть. Сумма немалая... Ну я же просил — не перебивать. На эти деньги... да слушайте же вы меня, чёрт! На эти деньги наймёте адвоката. Только настоящего, с опытом и связями, не продажного словоблуда. Добейтесь отмены решения суда. Если всё так, как вы сказали, сделать это будет несложно, как я понимаю. Потом — заберёте дочь. Да, вот ещё что... Вы упоминали некую Лялечку, так? И что-то там про казино. Она, Лялечка эта, вправду имеет склонность к игре?

 

— Ещё какую склонность! Когда-то просаживала черт знает по скольку. Папаша у неё — ментовской авторитет. Еле её отвадил, к даже к психологу водил. Вроде, притихла. Папаша ей пригрозил, что в дурку запрячет, вот и притихла крошка. То есть играет, но по мелочи. Почти всегда проигрывает.

 

— В рулетку?

 

— Нет. В рулетку ей нельзя, не велено. В карты. В Макао. Есть такая игра.

 

— Слыхал. Хоть и не играл. И где она бывает?

 

— Да почти всегда в одном и том же месте. Казино «Сезам». Это, знаете, где-то в районе...

 

— Знаю. Как не знать. Какая она из себя?

 

— Ну такая... Да просто спросите — Лялечку. Звать её Алевтина Сударева, если что. Кстати, вскорости — супруга моего супруга. Бывшего. Решил он, видать, увековечить бизнес. Наверное, потому и затеял все это, чтоб вернее...

 

— Тем лучше. Да! Ну вот, собственно, всё, сударыня. Сделайте, как я сказал. Пожалуйста. Вы поймите: те деньги — они как бы и не мои... Я вообще не хотел к ним прикасаться. Ну чтоб во вкус не войти. Только часть, чтоб с тем окаянным долгом расквитаться. А остальные — как знал, что сгодятся.

 

Кстати, вы знаете, что было моим самым большим и непоправимым разочарованием в детстве? Калейдоскоп! Такая, помните, наверное, раскрашенная картонная трубка. Мог вертеть её часами. Мне казалось, там, внутри, какой-то безумно сложный механизм, который сам выдумывает, слагает и стирает узоры по каким-то своим, ему одному ведомым законам. А однажды он разбился и из него ворохом высыпались просто цветные бутылочные стекляшки, всего-то. Стекляшки, разбитое зеркало и более ничего.

 

К чему это я? Да ни к чему, собственно. Просто я сейчас я встану и пойду. А вы — вы посидите ещё несколько минут. Скорее всего мы с вами не увидимся. Хотя...Сегодня тринадцатое ноября, среда. Судьба ваша мне по многим причинам небезразлична. И если вдруг... Ну вот есть такое слово — «вдруг»! Так вот, ежели вдруг вам захочется встретиться и мне рассказать о своих делах, то приходите через год, ровно, тринадцатого ноября, год високосный, посему эту будет пятница. Пятница, тринадцатое, да... Думаю, через год будет в самый раз. Приходите в это самое кафе. Tet-a-tet. Если я приду, а вас не будет, обещаю впредь не досаждать. Если вы придёте, а не будет меня, то... Ну... всякое случается в жизни. На том и порешим. Теперь — прощайте, Ираида Андреевна.

 

Он поднялся и, по привычке ссутулясь, зябко засунув руки в карманы плаща, зашагал к выходу. Давя в себе желание обернуться. Он шёл, не видя ничего перед собой, до слёзной рези вглядываясь в клубящийся мрак подсознания, силясь выдавить из сирой мглы ответ: увидит ли он ещё эту странную, угловатую и болезненно близкую женщину. Но мгла не давала ответа, а лишь выдавливала из своего смерчеобразного, калейдоскопического чрева невнятные картинки: пустой дом с темными, затянутыми бельмами занавесок окнами, семенящие следы на мокром, сизом от лунного света снегу, сонную, заржавленную раскачку ночного вагона, искрящуюся, фантомную россыпь чужого города, что-то ещё, что ничего не подсказывало ни разуму, ни сердцу, а лишь влажно, как выпаренные кристаллики, посверкивало в сумраке. Мысль его бессильно пульсировала охрипшей морзянкой и не находила отзвука в бескрайней бесцветно волнистой равнине..

 

А женщина глядела ему вслед и разум её был всецело занят невесть откуда сверкнувшим, пыльным лунным лучиком надежды, и более всего на свете она боялась потерять это разреженное, колеблющееся свечение, так странно и внезапно озарившее её истончавшую душу. А обесточенное зрение лишь привычно вбирало в себя узкую, сгорбленную спину уходящего от неё человека.

 

ЭПИЛОГ

 

Через две с половиной недели после Нового года Ираида Романова, опротестовав решение Кировского районного суда, восстановила родительские права, а ещё через месяц и дочь забрала. Супруг её бывший, Олег Евгеньевич, не противился, потому как по ряду причин утратил к тому делу интерес.

 

Адвокатом у неё был Марк Эммануилович Гуревич, человек во всех смыслах уважаемый. Многие тогда сильно удивились: отчего это солидный господин связался с этакой, можно даже сказать, вовсе пропащей дамочкой. Однако ж за дело он взялся плотно, вышел тихой сапой на свидетелей, что участвовали в том, прошлом процессе, и спокойно так убедил их поменять ранее данные показания, что те сделали вполне безропотно, сославшись при этом на то, что на них было оказано давление. Кто оказывал — не уточнили, однако.

 

Доказать причастность самого Романова Олега Евгеньевича к тому, что случилось 24 сентября в окрестностях торговой точки «Копейка», правда, не получилось, хотя одного из напавших в тот день на Ираиду Андреевну опознали как Сергея Трубникова, бывшего охранника фирмы «Веста-Форсаж», ныне пребывающего в следственном изоляторе по обвинению в вымогательстве. Другой, Довлат Рахимов, штукатур, работал одно время на сооружении загородного дома Романова Олега Евгеньевича, недавно отбыл в город Курган-Тюбе, где и проживает ныне с семьёю. Следствие, однако, не сочло эти доводы достаточными для возбуждения дела.

 

Фирма «Веста-Форсаж» после изрядных мытарств была объявлена банкротом. Вдобавок на ней повисло сразу несколько уголовных дел. О причинах разное говорили. Однако чаще всего упоминали то, что совладелица фирмы, Сударева Алевтина Владиславовна, по непонятным причинам вывела свои активы с расчётного счета фирмы, перевела в какой-то банк на Северном Кипре да и отбыла невесть куда. Главный бухгалтер фирмы на суде признал, что получил от госпожи Сударевой немалую взятку за то, чтоб быстро и без постороннего глазу провернуть этот самый перевод. За дамочкой той водилось много немало диковинных выходок, однако тут и вовсе чудно вышло: вроде, проиграла девица в казино какую-то сумасшедшую сумму некоему неустановленному лицу. Ну а лицо то, неустановленное, от денег отказалось и запросило с дамочки, чтоб та денежки свои со счетов сняла и перевела куда следует. Ну и сбегла прямо, можно сказать, из-под венца. Папа её, в прошлом большой начальник милицейский, поклялся лицо то неустановленное, прохиндея того, непременно установить и из-под земли сыскать. А саму дочь чуть не за волосы привести, как говорится, к алтарю. Однако Олег Евгеньевич после подряд двух микроинсультов интересу к созданию новой семьи уже не проявил…

 

***

 

Ираида Романова пыталась его найти. Не за тем, чтобы отблагодарить, потому как понимала, что благодарности ему менее всего надобны. Зачем в таком случае? Сама не могла понять, к чему сдался ей тот нескладный, косноязычный, во всех отношениях малоинтересный человечек, который, говоря с нею, упорно глядел в сторону, будто к кому-то иному обращаясь. Тот удивительный непостижимый уму дар словно достался ему по недоразумению, он словно случайно подобрал оброненную кем-то вещь, и растерянно вертит её в руках, не понимая, что с ним надлежит делать.

 

Однако что-то как будто мешало ей, обретя наконец желаемое, продолжать жить полнокровной жизнью ещё нестарой, вполне привлекательной, многоопытной женщины без разного рода комплексов и ханжеских рефлексий. Однако она не силилась избавиться от стойкого наваждения, оно стало её обособленной, тайной жизнью, наглухо зарешеченной от посторонних.

 

В офисе «Россоцбанка» ей сухо ответили, что никаких справок о клиентах банка они не дают, и посоветовали обратиться в милицию. Впрочем, одна из сотрудниц, некая Инга Ли, кореянка, повертев карточку, быстро, украдкой написала на клочке бумаги несколько слов, с сонным равнодушием сунула ей вместе с карточкой.

 

«Не надо бы вам его разыскивать. Просто совет».

 

Мартина

 

Отыскать Мартину Стахович ей помог адвокат. Верне, просто продиктовал номер её сотового телефона.

 

Мартина взяла трубку и, нетерпеливо перебив её сбивчивую, нарочито доброжелательную речь, холодно сообщила, что понятия не имеет, о ком разговор. Однако же через полчаса позвонила сама.

 

«Вы — Ираида Романова. Так?!» — почти выкрикнула она в трубку.

 

«Именно так. Но откуда вам...»

 

«Это неважно. Я сейчас дома. У меня выходной сегодня. Адрес я вам сброшу. Приходите, подождите во дворе.

 

«Но я вас никогда не видела...»

 

«Эка беда. Зато я вас видела и не раз. Приходите...»

 

***

 

«Об этом человеке я могу вам сказать многое. Да почти все, вплоть до номера паспорта и трудовой книжки. Кроме одного: где он сейчас, и жив ли он вообще. Да, именно так обстоят дела! А поскольку именно это, как я поняла, вас и интересует, то, получается так, что помочь я вам не могу ничем. В последний раз я видела его в канун Нового года. Интересно — расскажу. Нет — разойдёмся к обоюдному удовольствию... Да? А вы вполне уверены, что хотите это знать?..»

 

***

 

«Когда-то, в иной жизни, давно, я, наглая, запальчивая дурочка, сунула ему визитку. Обращайтесь, мол, если чё... К счастью, как выяснилось. По крайней мере, к моему счастью. Он позвонил. Вот по этому самому телефону и позвонил. Тридцатого декабря в половине одиннадцатого ночи. Странно, я узнала его голос сразу, хоть ничего примечательного в голосе не было. Сказал, что ему нужно со мной встретиться. Именно сейчас. Я сразу поняла, что это серьёзно. Он вообще-то не производил впечатления человека, склонного к игривым мистификациям и розыгрышам. Да и говорил в тот момент странно как-то. Так астматики говорят. У меня папа был астматиком... Место указал тоже странное, страшноватое даже — старое, заброшенное депо возле набережной. Я поехала, хоть и было жутковато. Даже пистолет с собой захватила газовый. Ходила на цыпочках по гнилым шпалам, среди полуобвалившихся построек, обмирая со страху, боясь голос подать. Пока он сам меня не окликнул. Сидел он на какой-то лавочке, среди мусора, и будто дремал. Когда я его увидела, страх пропал начисто. Я с тупой жестяной бодростью спросила, что у него приключилось. Он не ответил, и только тут я заметила, что ладонь у него в крови. И на скамейке была кровь. «Что случилось? Да ничего страшного, думаю. Пуля у меня там, понимаете? В боку. Махонькая такая, но — немного беспокоит, если честно...»

 

Я насилу усадила его в машину и отвезла к себе на работу. Я в военном госпитале работаю, медсестрой. На счастье, дежурила там Алсу, подруга моя. Хирург, как говорится милостию божьей, хоть и молодая совсем. И понимает все без объяснений, вопросов не задаёт. Рана была в самом деле неопасная. Пуля чуть скользнула по ребру и засела в мякоти. В общем, пулю мы вытянули, как зубчик молочный у младенца. Как-никак — восемь месяцев в полевом госпитале в городе Гудермес. Не такого повидали.

 

До утра он пролежал в подсобке, больше негде было. С раннего утра я его через чёрный ход увезла к себе. День пролежал, весь вечер и ночь проговорили. Верне, говорил он, я слушала только».

 

***

 

В общем, история такая. Приключилась она в казино «Сезам». Слыхали про такое?.. Ну я так и поняла. Ему там по какой-то причине — так и не сказал, по какой — позарез нужно было обчистить одну небедную бабёшку. Именно её. Однако дамочка та — из тех, кто с кем ни попадя играть не сядет. Надобна была надёжная, понимающая компания, и он её нашёл. Сыскался там какой-то знакомец, Стерлигов некий. Кличка у него была — Стерлядь. Рожа у него — вправду, как у отварной стерляди. Шулер, в общем-то. Однако с норовом и серьёзными завязками. С ним ещё трое. Сняли кабинет. Играли пять дней. В первые три дня дамочка его лущила, как пареный горох. Деньги на проигрыш ему Стерлядь ссужал. Три дня играл в лоха безмозглого, ну ему, если честно, и прикидываться-то не надо было, что там говорить. Потел, краснел, сморкался, бормотал, глядел жалостно. Даже часы проиграл. Так. А в последующие два дня тётеньку ту он обобрал по всем правилам на какую-то сумасшедшую сумму. Когда дамочка поняла, что крупно впёрлась, стала лопотать, что это все мошенничество, что её одурманили, опоили, обкурили, что она щас позвонит папе. Но братки ей намекнули, что она мыслит неправильно... Ну на шестой день братки уже ждут делёжки. И тут выясняется, что денег никаких нет и не будет, что долг он карточный ей простил за одну небольшую услугу. Вот, мол вам, гражданин Стерлигов, должок с процентами, да и разойдёмся отныне навеки. Так-то. Вот только братки таких шуток никак не понимают. Стерлядь его прижал и сказал: дела твои нас не скребут, но наша доля — треть, а за моральный ущерб возрастает до половины. Тебе неделя, и чтоб половина того выигрыша шелестела у нас в руках, а иначе — сам знаешь. Он согласился, оставил паспорт в залог. А через три дня принёс им в чемоданчике все те денежки в какую-то частную гостиницу. С избытком даже, чтоб отвязались. И получилась картина: мужичонка плюгавый, лох соломенный, за три дня спроворил денежек столько, сколько им, четверым, за полгода не добыть. Стерлядь его похвалил за оперативность и вывел поговорить напоследок в пустой номер. А там сказал: работаешь с нами месяц и — свободен, как муха. И тут он понял, что живым они его от себя не отпустят. Ну не нужен он им, живой. Да и не протянет он с такой странной фортуной и недели. Он и отказался. Мол, я своё сделал, всё по-честному, так что отвалите. Стерлядь тотчас полез в карман, тот хватил его чемоданчиком по лицу (тот никак не ждал этакой прыти), да ещё левой приложился, мужик он крепкий, между прочим, сбил с ног, скакнул на подоконник хотел спрыгнуть, но тот, лёжа на полу, успел в него выстрелить. Он, однако, спрыгнул. С пулей в боку, да с третьего этажа. Нормально, да? Чемоданчик бросил по дороге не то в канал, не то в канаву. Так что остались братки без бабла и с битой мордой. Ясно дело такое не прощается.

 

Такой вот Новый год у меня был. Вечером следующего дня я его отправила к себе на дачу. Хотела отвезти сама, да он отказался, взял ключи, я ему сказала, где их оставить, когда уходить будет. И всё, больше его я не видела. Через неделю съездила на дачу. Ключи были в условленном месте. Но в дом он не заходил. Я человек внимательный, от меня никакая мелочь не ускользнёт, но — не было там его! Только следы в рыхлом снегу от калитки до порога. Зачем ездил — непонятно. Да и неважно теперь».

 

***

 

— Ну вот, мадам, всё, что имела вам сообщить. Более нечего, не обессудьте. А скажите теперь, откровенность за откровенность: это ведь ради вас он влез в ту историю? Вот просто интересно: что испытывают красивые бабы, когда мужчина ради неё со смертью играет? Довольство? Мол, иначе и быть не может. Восторг? Равнодушие? Или ещё что?

 

— Ну во-первых, всё это не ради меня было. У него был свой счёт...

 

— Думаете месть? Ой, да бросьте! Именно ради вас! И потом, ежели кому мстить, то мне. А он ко мне — за помощью. А?! Как там сказано — там грешник приходит на помощь, где отвёртывается святой. Вот вы спросили, а почему я решила, что звоните именно вы? Интуиция? Нет, это у него интуиция. А про вас он мне сам сказал. Да. Так и сказал: обо мне ни кому ни слова. Только если вдруг спросит... Вдруг!. А я ведь уверена была, на все сто, что вы не позвоните. Почему? Да потому, что я вас видела. Ну как-то на пятилетии фирмы. Все были с супругами, ну и Олег Евгеньевич. Глаз от вас отвести не могла. Леди! Годива!

 

— Ага. Была леди. Сгорели пёрушки, сгорели сизые. Осталась шкурка лягушачья да кочка болотная. Кто сказал, что сверху падать больнее. Ничего не больнее! Прыг — и ты дома, на кочке своей родимой. Глазами хлоп-хлоп, носиком шмыг-шмыг…

 

Она говорила что-то ещё, сбивчиво, горячо, насмешливо, не то возражая, не то соглашаясь, не то благодаря. Говорила, обращаясь не столь к ней, сколько к себе самой, говорила, пока не обнаружила, что сидит уже совершенно одна на скамейке детской площадки, где на мартовском припёке плавится снег, снуют галдящие дети, что на неё уже косятся, что время, кстати, уже забирать Ритку из садика, и что она теперь уже точно знает, что надлежит ей теперь делать: для начала — просто подождать. Пока. Тринадцатое ноября. Грот-бар «Tet-a-tet». До него семь месяцев и ещё две недели. Решено: она будет одета так же, как тогда, в театре. Терра Инкогнита. Именно так. Леди! А если он не придёт, то она придёт на другой день. Пока не пробьёт час и не сцепятся юркие зёрнышки калейдоскопа в тот точный, единственный узор. Ну а если... Ну тогда она тоже знает, что делать, но пока не скажет об этом, даже себе, даже себе...