Провидец II

ТЕРРА ИНКОГНИТА

Однажды подобное случилось в театре. Местном драматическом. Был концерт какого-то столичного оркестра, обласканного бомондом. Играли две симфонии Шуберта с модной в ту пору попсовой басово-ритмической окантовкой.

Внимание его привлекла супружеская пара, что располагалась спереди, через два ряда от него. Красивая пара. Он не видел их лиц, но понимал, что это в самом деле — красивая, ухоженная пара. Он — добротно сложенный господин с, седоватым затылком. Глядя на этот его затылок, легко было дорисовать все остальное, глазу не видимое. Большие и основательные пальцы с обручальным кольцом и дорогим, однако же изящным перстнем, геометрически правильные черты лица с гладким сизовато-мраморным подбородком... В общем, все то, что связуется с понятием «интересный мущина». Он походил на дорогую сигару с золотым, околышем и изысканным ароматом. Его уютная вальяжность вполне располагала бы к себе, если бы не…Если бы не некая активная болевая точка, которая внезапно обозначилась, и в какой-то момент стала как-то угрожающе расползаться в красно-лиловую кляксу...

Он никогда не знал этого почтенного господина, это было ясно доподлинно. Но столь же ясно было, и то, что господин этот каким-то непонятным образом связан с той слепой и безоглядно жестокой силой, что мимоходом сдула с лица земли, сдула как спичечный домик, тот пестренький раёк, что рисовался ему счастьем, единственным и незыблемым.

А женщина... Она тоже не пересекала его жизни. Но незримые нити связывали эту респектабельную пару в единое, а потому чуждое и враждебное целое. Более того, именно женщина, ни к чему, вроде бы, не причастная, приковывала его более всего, ибо с одной стороны он понимал, что в какой-то мере именно ради неё, ради её выхоленного, изобильного тела свершилось, свершается и ещё будет свершаться все то неправедное, несправедливое и жестокое, что некогда перемолотило всю его предшествовавшую жизнь. А с другой — некая невыносимая, тяжкая боль, которой ещё нет, но которая непременно случится, единила его с ней. Вглядевшись, он увидел нечто темное, распластанное и предельно униженное, что безобразно контрастировало с её вызывающей красотой. Но Провидение отказало ему увидеть дальнейшее, отгородив от него его взрывами судорожной боли в темени и в затылке.

Он не заметил, как отключился от музыки, вообще от всего вокруг происходящего. В какой-то момент он увидел, что женщина тревожно повела плечами, словно от сквозного холодка, что-то шепнула мужчине, тот кивнул, не глянув на неё. Тогда она осторожно, точно боясь спугнуть повернулась вполоборота. Это начинало напоминать игру. Игру, которая вовсе не увлекала. Скорее наоборот. «Кто вы?» — произнёс он беззвучно. Первое, что пришло в голову. Женщина вздрогнула и, что-то вновь шепнув на ухо спутнику поднялась, бормоча извинения, прошла вдоль ряда к выходу, низко опустив голову и прижимая к груди сумочку. Мужчина глянул ей вслед, однако остался на месте.

После перерыва пары на месте уже не было.

***

[«Я, ваша честь... А, ну да. Филиппова Оксана Анатольевна. Менеджер минимаркета «Копейка». Ага. Так я, ваша честь, что хочу сказать. Помню эту гражданку. Только тогда она была другая. Это сейчас она тихонька, когда пришло лихонько. А тогда — фу ты, ну ты, ножки гнуты. На танке не объедешь. Двадцать четвёртое сентября. Часов одиннадцать ночи. Вваливается, мля, в магазин... А, ну да, я извиняюсь. Так вот, вваливается в магазин. Водки, говорит, дай по-быстрому. Ага. Я ей спокойно так говорю: извините, у нас после десяти вечера водка не продаётся никак. Не положено законом. Ну ей и не понравилось. Ага. Давай, говорит, сюда мне чекушку, а то хуже будет. У меня, говорит, муж — большая шишка, крупняк. Он нужным пацанам скажет, тебя тут заколбасят, нахх... Ой, извините. Однако вот так и сказала... Это мне стыдно?! Это вам, гражданка должно быть стыдно, да вы, поди, весь свой стыд-то и пропили... Ваша честь, а почему ей можно меня обзывать да срамить, а мне нельзя? «Как вам не стыдно!» Совестливая сыскалась!.. Ага. Ну в общем, стала она меня стращать. А у нас ведь точка круглосуточная. После одиннадцати — хоть волком вой. Степь да степь кругом. Я ей говорю: если вам уж так сильно охота выпить, я, конечно, поищу... Сама, шырк в кладовку и оттуда ментам позвонила. В милицию, в смысле. Ага. После так выхожу и говорю, что, типа, извините, но водка у нас тут натурально закончилась, к нашему с вами удивлению, зато всегда большой выбор соков, а сейчас сюда участковый желал наведаться. Сысоев Валентин Григорьич. Кофе выпить. Так что вам, уважаемая, наверное, лучше бы уже выйти совсем на свежий воздух. Она, видать, напугалася, да и ушла. Ага. Потом, в самом деле, зашли двое мужиков за пивом и за сигаретами. Одного не знаю, другой — Сафар, строитель. На коттедже тут работал. Он уехал недавно, к себе туда в Азию. В общем они взяли, что хотели, да и ушли. Я уж и думать о ней забыла, а потом слышу — шорох какой-то за дверью, будто собака трётся. Выхожу, а эта... гражданка сидит на ступеньке, пьянущая и побитая даже. Мне, не поверите, даже жалко стало её. Ага. Ведь вот сейчас, думаю, приедут менты, сложат тебя в кабриолет, привезут в контору и пустят по карусели.... А она-то, как про... милицию-то услыхала, так взбеленилась. Драку затеяла. Меня натурально ударила по голове рукой. Больно так...Так что, ваша честь правильно её судят. Какие там родительские права, мля! Какая она мать, к коням собачьим... Она ж ребёночка своего на бутылку обменяет! Ну это фигурально выражаясь. её сажать вообще бы надо. И ведь муж-то какой положительный! Ей бы жить да радоваться... «Как вам не стыдно»! Выискалась тоже... »]

СКРЕЩЕНИЕ ПУТЕЙ

Он узнал эту женщину издалека, хотя видел всего раз, вполоборота, в полутёмном зале, полгода назад. Узнал бы её, пройди ещё лет пять и изменись она до неузнаваемости. Какое-то смутное, наитие завело его тогда в этот сумрачный промышленный район, где, казалось, сам воздух был пропитан ржавчиной. Она стояла под покорёженным навесом на автобусной остановке, вцепившись в перила, будто примериваясь, недвижно глядя в пузырящуюся снегом бесприютную пустоту и что-то бормотала под нос. Она вовсе не походила на ту изысканно, со вкусом ухоженную, красивую женщину, что была в театре полгода назад. На ней была куцая, до пояса ветровка с поднятым вязаным воротником, вельветовые брюки. Он долго не решался подойти, но тёмное, вихревое поле, которое роилось вокруг этой женщины, само втянуло его в круг.

— Не делайте этого.

— Что? Что вы сказали? — женщина глянула испуганно и раздражённо.

— Вы слышали. Я сказал — не делайте этого. Вы задумали что-то... я пока не понял, что именно, но задумали нечто скверное. Ведь так?.

— Слушайте, оставьте меня в покое в конце концов. Я вас знать не знаю.

— А я вас тоже не знаю. Хотя видел вас в мае в театре Качалова. Помните?

— Слушайте, я ничего не помню и помнить не хочу. Подите прочь! — Она смотрела на него уже с опаской. — Хватит меня дёргать в конце концов!

Она обошла его и хотела уйти.

— Мне думается, я смог бы вам помочь, — сказал он ей вслед.

— Думается? Так и думайте себе, а меня оставьте в покое! Спаситель сыскался, — сказала она, не обернувшись. Однако остановилась. — Помочь! Спасибо. Мне сегодня уже помогли.

— Я знаю. Понимаете, мне кажется, между нами есть что-то...общее что ли. Какое-то общее зло. И это что-то связано... Слушайте ответьте мне на один вопрос. Пожалуйста. Как зовут вашего мужа?

— Мужа? — женщина вскинулась и коротко хохотнула. — Нету мужа. Был да сплыл, да за собой не смыл. Вообще, валите отсюда своим путём...

— Ну хорошо. Нет так нет. Как зовут того мужчину, что был с вами тогда в театре. Ну помните — театр Качалова, двенадцатое мая, пятница, оркестр «Терра Инкогнита». Как его звали? Это важно.

— Ну... он был моим мужем. Тогда, — говорила женщина, глянув на него удивлённо, но уже почти без страха и раздражения. — Зовут его Романов Олег Евгеньевич. Вы его знали?

— Романов. Ну да. Олег Евгеньевич. Риэлтерская фирма «Веста-Форсаж». ещё бы не знать. Хотя лично — нет. Даже и в глаза не видел...

ВЕСТАЛКА

...Пожалуй, у меня было все то, что принято включать в упрощённое понятие счастья. Вся та мишурная совокупность. Любящая и счастливая, как мне казалось, жена, которая к тому же ждала ребёнка. И надежда на скорые благие перемены, которые я ожидал с упорством и стойкостью оловянного солдатика.

Мы жили в крохотной малосемейке, доставшейся нам от её мамы, которая в свои шестьдесят три года вышла замуж и переехала к новому супругу.

Легче всего верить в безнадёжное, ибо вера сия не предполагает решительно ничего: ни усилий, ни жертв, ни размышлений, ни разочарований. Так и мы — верили, что когда-то станем обладателями просторной квартиры. Само слово «квартира» звучало в ушах, как скрежеток вставляемого и прорачиваемого в скважине ключа. Чур я в домике.

Как-то вечером я пришёл домой. Диана мне открыла дверь с каким-то глуповато-таинственным видом. «У нас гости», — шепнула она мне, прямо-таки светясь от волнения и счастья. На кухне впрямь сидела юная, лет по двадцати, наверное, парочка. Юноша, худенький, узкоплечий, с густыми, до плеч волосами вытянутым рябоватым лицом. Он говорил задыхающейся скороговоркой, очень при этом смущаясь и розовея. Его спутница — полноватая блондинка с очаровательными ямочками на щеках, вздёрнутым веснушчатым носом, круглых очках прилежной ученицы, длинными, перехваченными резинкой на затылке волосами. Мне подумалось тогда, что так улыбаться, просто-таки каждой частичкой лица, могут только беззаветно чистые и безгрешные люди.

Диана сразу же радостно, как билет в рай, протянула мне её визитку, на коей написано было «Елена Савосина. риэлтерская фирма «Веста-Форсаж». Старший менеджер по банковским операциям...» Что-то ещё изящным, завитушечным курсивом. Жена стояла за спиной и, вероятно уж в который раз, перечитывала восторженным шепотком содержимое этой волшебной карточки.

В общем, нам предлагалось взять беспроцентный кредит сроком на пять лет, прямо там, в фирме «Веста-Форсаж». Под залог нашей квартиры. Фирма же обязуется в течение не более чем сорока пяти дней найти и предложить на усмотрение квартиру, и предоставить её нам. После чего наша каморка переходит фирме, мы же вселяемся в новое жилье.

В общем, все, как и должно было быть: уютное, плюшевое счастье, шло прямо в руки, подпрыгивая от нетерпенья. Некоторая тревога ещё оставалась, но все мои вялые доводы, что ну не бывает всё так быстро, споро и доступно, вызывали у Дианы неизменные приступы истеричного плача и головной боли. «Господи, да как же я ненавижу эту вонючую, псиную конуру», — причитала она, впрямь глядя на все окружающее с ненавистью и ожесточением.

Потом они пришли ещё, и Диана вновь угощала их чаем с пирожными собственного приготовления, и болтала, болтала без умолку. Они принесли кипу документов, Лена показывала мизинчиком, где надобно расписываться, на что обратить внимание. Они сами, на изящном портативном ксероксе скопировали все наши документы. Они даже показали фотографии предполагаемых квартир. Вот эта... неплохая в целом, но, кажется, метраж маловат. Да? Ну что там — тридцать один метр. У вас ведь (добрая, сияющая улыбка) — прибавление ожидается? Вот тут метраж поболее, конечно, но там — заводской район, экология — сами понимаете. Вот тут, вроде, все хорошо. Но (понимающая улыбка) это всё же дороговато. Но мы ещё поищем. Так ведь?

Через неделю мы втроём — я, Диана и Лена — поехали осматривать нашу предполагаемую квартиру. Лена заехала за нами одна, без спутника, на своём лиловом фордике. По дороге она милым картавым дискантом расписывала наше будущее жилище, давала советы, где можно со вкусом и недорого приобрести обстановку. С Дианой они уже были на ты, несмотря на пятнадцать лет разницы.

Квартира та в точности соответствовала нашему представлению о рае на земле. Мы гулко шагали по пустым комнатам и, никого не стесняясь, громко, воодушевлённо спорили, где, что у нас будет располагаться...

Лена стояла и смотрела на нас с поистине светлой, понимающей улыбкой. Как на расшалившихся детей. И лишь однажды мне показалось... Просто я вдруг обернулся не вовремя и увидел, что она смотрит в сторону, едва опустив голову, прикрыв глаза и медленно покачивая головой...

Теперь не знаю, что ж это было: остаточный всхлип угрызений совести или холодная насмешка циничной, выдрессированной куклы...

Там мы подписали последнюю кипу документов. Ангел наш хранитель сообщила, что через неделю привезёт права на владение и ключи от рая.

Так оно и случилось. Ключи были в голубом конвертике с надписью «Vesta-Forsage». Ехать с нами она отказалась, сославшись на занятость, и всё спрашивала, что нам подарить на новоселье. Почему-то именно эта мелочь вновь запустила ноющее веретено тоскливого сомнения.

Полное прозрение пришло ещё на лестничной клетке, когда Диана, радостно напевая, распечатала голубой конвертик и достала ключи. Самого беглого взгляда достаточно было, чтобы понять, что ключи совершенно не те, что это лишь глумливая погремушка для дурачков. Игра была закончена. И пока Диана, недоуменно бормоча под нос, пыталась вставить эти бутафорские ключики в замок, я с обречённостью думал о том, как, какими словами объяснить Диане, что игра впрямь закончена, что мы теперь — никто, что мы никому и ничего не докажем, что самое большее, на что мы можем теперь рассчитывать, это сочувствие и совет впредь осмотрительнее, что надо каким-то непонятно покуда образом начинать жизнь заново. Потому что понимал, что когда придёт окончательное осознание, единственным виновным окажусь я и только я.

А Диана принялась лихорадочно звонить Лене, будучи не в состоянии понять, отчего это номер не существует. Она с исступлением тарабанила по клавишам, отказывалась верить тому, что сама уже осознала.

В офисе фирмы «Веста-Форсаж» сообщили, что никакая Елена Савосина среди сотрудников фирмы не значится. Офис располагался в полуподвале, там сидело четверо сотрудниц, которые на все вопросы отвечали: это не к нам, это к Олегу Евгеньевичу, но его сейчас нет на месте, и мы ничего не знаем...

***

Потом был суд, из коего мы узнали, что сделка по продаже нашей квартиры фирме «Веста-Форсаж» была безукоризненно законной, осуществлена с соблюдением юридических норм. Что кредит, что мы взяли банке составил семьсот пятьдесят тысяч рублей и взят нами полностью, о чем свидетельствуют соответствующие подписи, и что первый платёж в размере семидесяти семи тысяч четырёхсот пятидесяти рублей нам надлежит осуществить не позднее, чем через два месяца, в противном случае банк вправе наложить арест на наше имущество. Адвокат наш после суда сообщил, что Олег Романов — фигура известная, что таких, как мы, у него — десятки, если не сотни, что у него всё отлажено и схвачено, что надо было раньше думать...

Перипетии нашего дальнейшего существования пересказывать скучно и тягостно. Некоторое время мы жили у моей матери, затем, после слёзной и крикливой ссоры Диана съехала оттуда к подруге, которая, однако, её выставила, едва узнав, что мы остались без крыши над головой.

Мы продали все, что только возможно было продать: старую «девятку», садовый участочек на три сотки, за жалкие гроши (вероятно, покупатели были в курсе наших дел, и больше не предлагали).

Диана тогда словно впала в столбняк, даже движения стали театрально кукольными. Я знал, что это рано или поздно этот болевой шар взломается, лопнет, однако такого взрыва желчи и исступления, право, не ждал. Она слышать не желала ни о какой «Весте», ни о какой Елене, ни о каких махинациях. У неё сложилась простейшая формула, согласно которой единственным виноватым в произошедшем был я и только я. Я готов был с всем этим согласиться, полагая, что время своё возьмёт. Однако после очередного скандала, когда она при соседях обозвала меня мразью и плюнула в лицо, я собрал вещи, переночевал у сослуживца, а на другой день напросился у начальства в недельную командировку. Когда я вернулся, Лидия Карловна, матушка Дианы, сообщила мне, не разжимая зубов, что Дианочка сейчас больна, и видеть меня более не желает никогда. Я тогда не принял её слова не всерьёз, а через два дня узнал, что Диана скончалась в машине Скорой помощи от ишемического инсульта.

Через месяц после похорон я повстречал Елену на улице. Тупо шёл за ней следом, не понимая с чего начать разговор, и надобно ли вообще начинать этот разговор. Её, кстати, непросто было узнать: исчезло все то, что создавало некогда образ звонкоголосой улыбчивой девочки с искрящимися глазами и тугой косичкой. Даже ямочки как будто пропали. Впрочем, она уже не улыбалась...

***

[Я, вас? Нет, не узнала. Потому что я вас забыла. И вас, и жену вашу. Это работе мешает, оттого и забыла... Как вы сказали? Стыдно? Нет, вообразите, не стыдно. А будет стыдно, я денежку пожертвую на какой-нибудь храм, оно и пройдёт. Так нынче все делают. Оттого сейчас и храмы строят, что от срама откупиться желают. Вон их сколько настроили, храмов. И потом, я ведь — так, колёсико мелкое, только в лупу заметное. Тик-так! Часы идут. А вы говорите — стыдно. Уж если так, вы Любу Маркелову спросите, лучшую подругу жены вашей. Это ж она меня на вас вывела. Не верите? Так и сказала: есть семья, в доме ни шиша, за душой ни гроша, а грезят о хоромах. Просты, как вода из крана. Так что не стыдно мне ничуть. Жалко — да. Вы на моих родителей похожи. Те тоже не от мира сего были. Жили в каком-то своём аквариуме. Костер, палатки... «Давайте восклицать, друг другом восхищаться...» И восклицали, восклицали. Восхищались... «Возьмёмся за руки, друзья!» А потом — неохота вспоминать, в какое повидло весь этот «союз сердец» превратился. Кто спился, кто скурвился, кто вообще пропал. Я просто решила, что такой не буду никогда. Потому что увидела, что из этой скорлупки вытекает. Вы, кстати, не называйте меня Леной. Я ведь никакая не Лена. Вот видите. Вы даже паспорта у нас не спросили, крашеной визиткой любовались, как ёлочной игрушкой! Звать меня Мартина Стахович. Возьмите визитку, настоящую, — может, сгодится когда. А вообще, простите за циничную банальность, но вам придётся начинать заново. У меня это было, и я стала сильнее, я даже благодарна судьбе за тот болевой шок. Так что и вам, и супруге вашей..].

***

— Диане уже не придётся, — перебил я её наконец.

— То есть... вы хотите сказать... — с её лица тотчас слетела натянутая маска насмешливого сочувствия, оставив его голым и незащищённым.

— Она умерла месяц назад. Вы разве не знали? Странно, мне кажется, вы знаете о нас все. До сих пор. Даже то, что я сам о себе...

— Я не знала... — веки её задрожали, точно она просила пощады неведомо у кого. — Я не знала ничего. Ничего. Я думала... Мне казалось... А ребёнок?..

Она как-то незаметно исчезла. От неё осталась лишь скомканная в кулаке визитка. Хотел бросить ей вслед. Но не бросил. Уж бог весть, почему...

***

А потом был период, который не укладывается в памяти. Серая клякса на исписанном листе. Из моей жизни словно вынули все её содержимое, оставив лишь гнутый ржавый каркас. Не осталось, ни дома, ни жены, ни дочери (ей уже было подобрано имя, которое я никогда не произнесу). Через три месяца после смерти Дианы я похоронил мать. И вот когда я ощутил под ногами Дно, осознал, что дальше падать уже некуда, и решил продолжать жить, пришла та странная ясность, тот дар, который, я, право, не знаю, во что употребить...