***

 

…И казалось им, что минута эта перетечёт в вечность, и уже никогда не придётся им возвращаться в тот мир, из которого они вырвались наконец по воле случая, в мир, в котором он — коммерческий директор филиала столичной строительной фирмы, владелец сверхпрестижной иномарки, большого загородного дома в сосновой рощице на берегу озера. Давний достаток так и не приучил его к роскоши, он одевался подчёркнуто просто, что вызывало неизменное раздражение жены. Сослуживцы же почему-то усматривали в этом нарочитость и лицемерие.

 

А она, в далёком прошлом преподавательница на факультете иностранных языков, ныне — что-то вроде гувернантки в этом доме, в обязанности которой — поддержание порядка в доме и обучение французскому и испанскому языкам детей — сына и дочь — двух наглых и невыносимо спесивых подростков. Старший недавно, подкравшись неожиданно, обхватил её руками и слюняво зашептал в ухо: «Айда побалуемся, нянечка, А?» Пожаловаться значило тотчас потерять работу. А на ней престарелая парализованная мать и кредит, взятый и промотанный её бывшим мужем, альфонсом и потаскуном.

 

У неё был резкий, словно молниеносным, точным росчерком вычерченный профиль, густые тёмные волосы со старомодной, выпуклой чёлкой и длинными, скошенными висками, большие, слегка раскосые светло голубые глаза с тонкими, веками, которые забавно двигались в такт словам, словно запоминая сказанное. Она всегда улыбалась лишь половиной рта и всегда полузакрыв глаза. То была красота, порождённая не чертами лица, а неким невыразимым внутренним светом. И не было в том свете ни тепла, ни стужи, а лишь внимание, тревога и сосредоточенность…

 

Сегодня, в выходной день, они повстречались на улице, совершенно случайно. Она шла из аптеки к станции метро. Он её окликнул, предложил подвезти. Она, отказавшись поначалу, вдруг согласилась. И не только оттого, что устала до одури, а на улице гнилая ноябрьская мокреть, а из машины пахнуло ухоженным уютом, теплом и дорогим табаком. Ей давно втайне внушал симпатию этот человек, ровный, улыбчивый, приветливый, ни в чём не схожий с детьми и, тем более, с супругой, которую она с первого дня мысленно окрестила — «Женщина-петух». Лицо цвета яичного желтка, жирная лиловая помада и вздыбленный парик, от которого пахнет не то парикмахерской, не то кондитерской. Её звали Клара, подруги именовали её «маркиза», целыми днями болтала по телефону, то и дело заливаясь долгим квохчущим смехом. К мужу она её не ревновала, считая, вероятно, её существом столь незначительным, что и подумать о какой-то интрижке с нею было бы смешно…

 

***

 

Когда они уже почти подъехали к её дому, унылой, клетчатой пятиэтажке, он вдруг почувствовал, насколько мучительно ему возвращаться домой, что про́пасть которая уже давно незримо пролегла между ним и его домочадцами, вдруг стала почти непреодолимой. И это — за какие-то десять-пятнадцать минут неторопливого, полушутливого разговора. Счастье, это быть рядом с людьми подобными тебе. Всё просто. Проблема в том, что он за всю жизнь встретил только одну такую. Только одну.

 

«Кстати, — сказал он ей неожиданно оборвав собственную речь, — тут вот неподалёку есть славненькое такое кафе «Тортилья». Слышали?»

 

«Ну да, — женщина удивлённо кивнула, — там такие лепёшки кукурузные с мясом подают. Что-то вроде чебуреков. Только гораздо вкуснее».

 

«Понравилось?»

 

«А я там не была. Там очень дорого, что вы. Там…»

 

«Так давайте сходим?»

 

«Как это? — её лицо удивлённо вытянулось, — Мы с… с вами?»

 

«Ну да, — кивнул он. — А что?»

 

«Но это… неудобно. И вообще…»

 

«А мы не скажем никому, — ответил он, подмигнув, таким заговорщическим тоном, что она рассмеялась.

 

«Давайте зайдём, коли так».

 

***

 

Так они и очутились в этом кафе. На небольшой эстраде четверо мексиканцев в сомбреро и чёрных обтягивающих брюках с узорами играли развесёлую Ла Бамбу. «Una poca de gracia, para mí, para ti…» — выводил, приплясывая, самый юный из них, почти мальчишка с явно приклеенными усиками. Женщина что-то говорила, негромко, но он воспринимал её слова не как совокупность информации, а как звуковое сопровождение счастья.

 

Когда оттрещали кастаньеты и маракасы, к микрофону вышел старший из них, похожий на индейского вождя из книг Фенимора Купера. После знакомой с детства гитарной трели зазвучала неувядающая «Бесаме мучо». И тогда мужчина вдруг решился.

 

«Позвольте?» — он взял в руки вздрогнувшую тёплую ладонь.

 

Та поначалу встревоженно втянула голову в плечи, но затем вдруг улыбнулась и кивнула.

 

Они ни о чём не разговаривали. Зачем? Радужный пузырёк счастья парил в них обоих, переходя от одного к другому.

 

«Бесаме мучо» — вдруг негромко произнёс он и слегка привлёк к себе, Она удивлённо расширила глаза, однако не отстранилась и тогда он неловко поцеловал её в щёку. Она замерла, глянула на ней исподлобья.

 

«Простите», — пробубнил он смущённо.

 

«Ну вот, — ответила она, помолчав. — Взяли всё и испортили.

 

Он кивнул, но увидев, что она улыбается, тоже улыбнулся. Потом они стали смеяться, просто смеяться стоя вплотную друг к другу посреди зала…

 

***

 

…В нагрудном кармане пискляво затрезвонил телефон. Мужчина перестал смеяться, помрачнел, и торопливо прижал телефон к уху.

 

«… Да…Я? Скоро… Ну где-то через полчаса. Может, раньше… Музыка? Это в машине. Латино. Ты же знаешь, я люблю…. Глупости не говори, пожалуйста…. Я же сказал, через полчаса…»

 

Музыка закончилась.

 

Как мучительно просто — быть счастливым. Как мало тепла нужно для снежинки. Как легко малой искорке осветить бездну. Как легко смеяться над неизбежностью…

 

 

 

***

 

До её дома ехали. Молча.

 

«На чай не пригласите?»

 

«Не приглашу. Вы обещали быть дома через полчаса».

 

«Да. А в другой раз?»

 

Женщина пожала плечами, захлопнула дверцу и, ёжась от летящей навстречу снежной слизи, зашагала к подъезду.

 

***

 

Уже подъезжая к дому, он машинально ткнул кнопку радио. Звучала… «Бесаме мучо». Он, улыбаясь, дослушал песню до конца. С тою же улыбкой закатил машину в гараж, поднялся по лестнице.

 

Он не строил никаких планов. Была горечь, но не было тоски. Он не думал о том, что будет завтра, через неделю. Понимал лишь одно: жизнь его переменилась.