Декамерон

Внимание!!! Перед прочтением этого произведения строго предупреждаю - оно лишь является отвлеченной пародией на оригинал и не имеет целью оскорбить чьи-либо чувства.

 

День 1. Аутодафе

 

«Марсель! Марсель! – кричит в слезах старуха. –

Помилуйте, невинна же Марсель!»

Но шепчет ей старик худой на ухо:

«Оставь ты дочь: ее судья – Феббель!»

 

«Ах, горе нам! – упала на колени. –

За что ее? Ведь нет у ней вины!»

Две сумраком подосланные тени

Вели ее на божий суд страны:

 

Пришла чума на земли золотые,

И трупы стали странны заселять,

И стали люди, набожно-простые,

Всех в колдовстве красоток обвинять;

 

Марсель была красива, как царица.

Ее ввели в какой-то кабинет,

А инквизиторов уродливые лица

С ухмылкой смотрят девушке вослед.

 

Ее ведет ко мне питонов племя,

«Виновна!» - шепчут каждые уста;

Ужасное, безжалостное время!,

В нем ложь одной лишь верою проста:

 

Сказал лишь слово – верят безотказно,

Как Дант сказал, что будто был в аду…

Но что там ад, когда ты ежечасно

Представлен можешь быть церковному суду.

 

Меня зовут Феббель Демонтарио

И моего боятся все суда:

Я невиновному скажу неторопливо:

«Виновен? Может… где-то… в общем, да!»

 

Ко мне ведут Марсель неторопливо;

Вот я сижу в кругу горящих свеч,

С улыбкой говорю самолюбиво:

«Ты ведьма?» «Нет!..» «Что ж… значит, ведьма. Сжечь!»

 

День 2. Сожжение

 

Я знал Марсель, сестру свою родную –

Она не занималась колдовством,

Но, как всегда, сказал я речь простую,

Как вор, одним влекомый воровством;

 

Мой приговор всегда был бессердечен,

Ни разу я его не изменил;

К родным я тоже не был человечен,

Раз на костре, смеясь, сестру казнил…

 

К столбу ее большому привязали

С другими рядом «ведьмами»… не суть;

Священники, зевая, указали

По Библии какой-то светлый путь,

 

Прочли молитву, может, на латыни

Иль языке, придуманном сейчас –

Как говорится, все равно рабыне,

Что говорит на исповеди глас.

 

И вот они ушли, закончив дело,

Чтоб в кабаке Марию вспоминать,

Ведь грешное привязанное тело

Без них способно в пламени страдать.

 

Я с факелом иду к ней и улыбкой,

В другой руке несу я приговор,

Солому поджигаю с речью дикой,

Сестре бросаю лживый я укор;

 

Марсель, крича, дрожала и горела;

И вот тогда в слезах старуха-мать

Упала вдруг у огненного тела

И ей сказала: «Перестань кричать,

 

Судьба не слышит нашей смерти крики –

Она способна мысли прочитать!»

Бегут в толпе безудержные блики

Костра, что должен души очищать.

 

Старик-отец едва-едва плетется,

Бубон красуется на шее у него…

Крик горя средь народа раздается

И эхом убегает от всего…

 

Я подошел к ним с горем и презреньем –

Мать на коленях плачет пред костром,

Лишь я один средь всех объят смиреньем

И думаю совсем я о другом…

 

Она кричит: «Ах ты, подлец, убийца!..»

Я отвечаю: «Что ты, полно, мать!,

Сейчас чумой объята и столица –

Лишь от нее нам надо бы страдать».

 

День 3. Черная смерть

 

Ах, этот вечер! Красный вечер смерти!

Послали наконец-то нам чуму!

А наш народ – одни сплошные черти,

Вы лишь рога приделайте ему!

 

Иду я по безлюдным переулкам,

Лишь вши да трупы лезут на глаза;

Лишь пыль летит по красным закоулкам,

Что каменною станет вмиг слеза;

 

Но я смеюсь – пусть умирает племя!

Быть может, станет чище на земле…

Ах, проклятое, огненное время!,

Нет в нем покоя, отдыха нет мне…

 

Я помню, как пришло мне это счастье –

Лет пять назад жену свою убил:

Постигло город страшное ненастье –

И ведьмою ее я объявил!

 

Ах, было время… и сейчас не хуже!,

Чем меньше будет в городе людей,

Затянут пояса свои все туже,

Тем больше будет сытых стай смертей!

 

«Феббель…» - услышал сзади стон тяжелый

И обернулся, чтобы посмотреть;

Мой друг лежал, чумою пораженный,

И не хотел в канаве умереть;

 

Он был облит помоями, а блохи

Водили рядом смертный хоровод;

Что ж, вот оно – величие эпохи,

Вот умирающий не с бедности народ!

 

Он лишь хотел не так свой век окончить,

Лишь отнести домой его просил,

Он не хотел так род свой опорочить…

А я-то что?.. ведь мне ж… не хватит сил!

 

Смешно, смешно, покинутое племя,

Весь этот мир, в котором ты живешь…

Ах, вот оно, прекраснейшее время –

Сейчас ты жив, а завтра ты умрешь!

 

День 4. Чумной доктор

 

Смотрите, как прекрасен мертвый город!,

В нем трупов больше, чем в горах камней;

И смерти тут: кого-то схватит голод,

А кто-то умирает лишь от вшей;

 

Чума!, чума!, ах, милая зараза!,

Мне хочется некстати рассказать

Всю жизнь свою по три-четыре раза,

Да был бы кто, кто б взялся записать…

 

Вон там, вдали, монах чернее ночи

Ведет на покаяние в постель

Какую-то девчонку; что есть мочи

Стучит ногой в церковную он дверь;

 

Ему открыл знакомый брат Же’велле,

Помог девчонку в церковь затащить,

Чтобы вместе на монашеской постели

И от грехов ее очистить, и крестить;

 

На всю округу слышно, как страдали –

Кряхтит Же’велле, девушка кричит;

Что ж, видно, бесов из нее изгнали,

Лишь с вилами отец вдали бежит;

 

Но что мне до живых? Живые – стадо!

А мертвые покорно все лежат,

На мертвых нам сейчас равняться надо,

Лишь мертвые от страха не дрожат.

 

Ах вы, народ, смешное племя страха!,

Боитесь загубить при смерти честь –

Но ведь в обители покойников и праха

Вы все ничтожны, ваших дел – не счесть!

 

Вот друг мой, что лежал живым в канаве,

Наутро мертвым там уже лежит,

Мертвец не хочет знать о прежней славе

И мысль его о чести не пленит.

 

Вдали мелькает черным силуэтом

Посланник тьмы – ни зверь, ни человек;

Не нужно быть пророком и поэтом,

Чтоб видеть в нем чумной, безумный век:

 

С холодной маской, длинным птичьим клювом

Он, словно коршун, ест людскую плоть,

На пире Смерти, мрачном и угрюмом,

Посланник ада он – и в мире этом гость;

 

Он видит тело умершего друга,

Его несет в жилище он свое,

И там, среди кладби́щенского круга,

Ему меж глаз вонзает он копье;

 

И смотрит на меня… Я отвернулся,

Ведь взгляд один всю душу выдает:

Когда лицом ты к Смерти повернулся

И смотришь – то она тебя убьет.

 

День 5. Освобождение

 

Отец уже давно лежал в постели:

Ему все хуже было с каждым днем;

Все люди от болезни ослабели

И тело их больное жгло огнем.

 

Старик кричал, в бреду молился богу,

Но не внимал Всевышний Господин,

Пред Смертью от молитв не будет толку –

Поступок не спасет уж ни один.

 

В слезах старуха бегала все время,

Помочь ему желала, чем могла,

Но тяжело, увы, такое бремя,

Когда царит над жизнью смерти мгла.

 

Вот он уснул, не спавши эти сутки.

Я подошел без жалости к отцу,

За день не предоставилось минутки,

Чтоб муки привести его к концу.

 

«Прощай, отец, - сказал я бессердечно

И в грудь затем кинжал ему вонзил. –

Что ж… будь мне благодарен бесконечно:

Ты дал мне жизнь, а я тебя убил».

 

В глазах его слеза навек застыла,

Лишаться тело начало тепла,

И жизни наконец угасла сила,

И только кровь рубинами текла.

 

А сзади мать в слезах горячих горя –

Кричит она, пока хватает сил:

«За что такая выпала нам доля?:

Сперва Марсель, теперь отца убил!»

 

И громом стон вдруг вырвался глубокий.

И крикнула: «Зачем же ты живешь?

Убей меня!, убей меня, жестокий!»

Но я ответил: «Нет, сама умрешь».

 

День 6. Санта-Мария Новелла

 

Зашел я в церковь. Холодно и скучно.

В кругу сидят там десять человек.

Я страх читаю в взгляде их беззвучно,

Страх умереть в такой безумный век.

 

В венке лавровом вижу я Же’велле,

Он что-то говорит… Мне все равно.

Скажу вам честно: я, на самом деле,

Историю ту знаю уж давно:

 

Как он влюбился в дочь другого брата,

Как он ее… здесь, впрочем, промолчу;

Истории духовного солдата,

Увы, я больше слышать не хочу:

 

Зачем мне знать, что души их тревожит?,

Зачем мне слушать сказки прежних дней?

Ведь к дружбе то меня не расположит,

Когда я счастлив только от смертей.

 

В кругу сидит несчастное созданье,

Ее лицо знакомо было мне,

Какое-то я вижу в нем страданье,

Что в адском не увидим мы огне;

 

И я ее узнал – ее насильно

Же’велле в эту церковь затащил,

Она меня любила непосильно –

А я ее, конечно, не любил…

 

История не новая – для смеха…

Любовь, увы, такой несчастный бред;

Какая жизнь – такая ей помеха,

И толстый томик ужасов и бед…

 

Же’велле вдруг лукаво улыбнулся:

«Такой из-за нее переполох:

Ее отец бежал ко мне, споткнулся,

На вилы напоролся и… издох».

 

Задул я свечи, бросил взгляд прощальный,

Она с надеждой смотрит мне вослед.

Ах, этот мир!, жестокий и печальный!,

В нем справедливости и правды больше нет!

 

А в городе, туманном и угрюмом,

Повсюду смерть бездушная царит;

И вдалеке мужчина с птичьим клювом

В глаза мне злобным коршуном глядит.

 

День 7. Жизнь на грани

 

Как я хотел бы видеть ваши слезы,

Смотреть, как бесконечная чума

Надежды рушит, призрачные грезы,

Опустошает теплые дома;

 

Смотреть, как мир, воссозданный из страха,

Пытается вину свою понять;

Как сотни душ в долине тьмы и праха

Обречены навеки там страдать.

 

Ревела мать: «За что меня оставил?,

За что меня оставил средь живых?

Убил Марсель, отца; меня заставил

Лишь слезы лить для памяти о них!

 

Когда умру, ты только улыбнешься,

Перешагнув бездушно через труп!

Ведь вижу я, как ты сейчас смеешься

И… слышу стоны вечных адских труб!

 

Ведь я умру? Скажи, что очень скоро!

Хоть это мне, безжалостный, скажи!»

Я слышал ноты горя и укора;

Вдруг что-то вздрогнуло во тьме моей души…

 

«Зачем ревешь ты?» - грубо я ответил

И отошел. В окно смотрела мать.

За ним стоял, я с ужасом заметил,

Мужчина с клювом, чтоб ее забрать.

 

Мне все равно – себя я убеждаю…

Но убеждение реальности не брат!,

Ведь то, что я бездумно отвергаю,

Почувствовать, принять, увы, я рад…

 

И хоть всегда я был жесток к другому,

Но милосердие не чуждо было мне;

И по пути я самому простому

Всегда иду, когда весь мир в огне;

 

Но что же я?.. Вот мать моя выходит

И за руку посланника берет,

И с ним в слезах навеки вдаль уходит

И в этот дом уж больше не придет –

 

Зачем нам мир, где горе слаще счастья?,

Где боль – то результат любой мечты;

Все мы живем в долине зла, ненастья,

Лишенной чистоты и красоты…

 

День 8. Свеча

 

Гори, гори, свеча моей печали,

Мой мир, увы, давно разрушен был;

Мне лики смерти вечно докучали,

Я эту жизнь одной лишь ложью жил;

 

Гори, гори, душа моя и вечность,

Я этот мир не так воспринимал;

Кляну я ныне прежнюю беспечность,

Кляну того, кем в жизни этой стал;

 

Гори, гори, Феббель Демонтарио!,

Я много бед несчастным людям дал,

Я убивал, всегда неумолимо

Кого-то на погибель осуждал.

 

Но близок час уже моей расплаты

И скоро Суд свершиться надо мной,

А Смерть иной не требует оплаты –

За все в ответе мы своей душой.

 

Я был жесток и в том лишь счастье видел,

Я маску равнодушия носил,

Чужую радость вечно ненавидел,

А зло и безучастие хвалил,

 

Но то – лишь маска, чтобы выжить в мире,

Где хаос и безумие царят,

Где на любом веселии и пире

Народы о войне лишь говорят.

 

Гори, гори, моя свеча столетий,

Но только мне покой ты принесешь;

А в мире нет приятнее известий,

Чем тех, что скоро, к счастью, ты умрешь.

 

День 9. Исповедь

 

Туман окутал черный город страха,

Во мгле лишь тени мертвые ползут,

И мы живем среди долины праха,

Где Смерть уже давно нашла приют;

 

Лежу я на кровати, не вставая,

И скоро я отправлюсь в мир иной,

А вдалеке, безумием играя,

Судьба уж суд свершила надо мной;

 

Ползут во мгле расплывчатые тени

С крестами вместо рук, я вижу в них

Остатки дней моей всесильной лени

И дни злодейств ужаснейших моих.

 

И вдруг среди холодного тумана

Мне в комнату вбежало существо;

Среди смятения, душевного бурана

Почувствовал какое-то родство

 

И вдруг вскричал: «Марсель!, ты мне явилась,

Чтоб наказать пред смертью иль простить?

Прости за все, что было… что случилось

Без умысла… Но смею ли молить?»

 

«Я не Марсель, - ответил голос сладкий, -

Я Бенджане – и ты меня любил…»

«Ах, это ты… я помню вечер гадкий,

Когда с тобой…» «Ты сердце мне разбил!»

 

«Мы рождены, чтоб зло творить другому,

Чтобы сердца друг другу разбивать –

И по пути я двигался такому,

Чтоб остальных заставить всех…» «Страдать!»

 

«Послушай…» «Я люблю тебя!» «Не надо,

Не надо лишних возгласов и слов.

Мы, люди, лишь одно большое стадо

В любви, увы, не лучше мы коров».

 

«Моя любовь инстинктов всех сильнее!..»

«Быть может… что мне это даст?

Я умираю, становлюсь слабее,

Любовь твоя – тяжелый груз, балласт.

 

Как там Же’велле?» «Он меня насильно

В ту церковь, если помнишь, затащил,

А я тогда в слезах… одна… бессильно…»

«Остановись – не трать напрасно сил».

 

«Он умер». «Смейся – это неизбежно,

Найдет кончину всякий здесь свою.

Ты столько слов тут испустила нежно –

Теперь послушай исповедь мою:..».

 

День 10. Momento Mori

 

Все люди смертны – это неизбежно,

Среди долины мрака и смертей

Несем мы тяжкий груз, в пути, конечно,

Становимся сильнее иль слабей;

 

Я умирал. Один. Свеча худая

Давно уж догорела на столе.

На что мне жизнь – разменная, пустая,

С угрюмой меткой смерти на челе…

 

Еще вчера я исповедь окончил,

И Бенджане давно уже ушла.

Я сам себя пред нею опорочил –

Не знаю, что она во мне нашла.

 

Уже готов я вечным сном забыться –

Последний день сегодня я живу,

И счастье – эта жизнь не повторится,

Ведь это совершенно ни к чему!

 

И вот вошел с улыбкой и презреньем

Мужчина с птичьим клювом на лице,

Он был окутан тайной, подозреньем,

О нем я думал будто о Творце…

 

Он ночи был чернее и ужасней,

Его лицо безумия страшней;

Но что еще быть может столь прекрасней,

Чем этот образ ада и смертей?

 

Шесть крыльев я заметил за спиною…

«Я счастлив – ты пришел меня убить!

Но кто же ты, спустившийся за мною?

Ты должен эту тайну мне раскрыть!»

 

Но он молчал, меня съедая взором,

На ангела иль коршуна похож,

Сорвал с него я маску в финте скором

И вдруг узнал в нем…

 

23.01 – 10.02.2018