Редонда

[Из романа «Летучий Голландец]

 

Капитан был родом из Роттердама. Отец его, Томас ван Стратен, за глаза прозванный Хромоножкой, служил некоторое время в портовой конторе Ост-Индской компании. То был долговязый, худой, изрядно придурковатый малый с повадками завзятого пьяницы, хотя хмельного не употреблял вовсе. Имел обыкновение шляться по злачным местам, заводить нелепые, глубокомысленные беседы, бахвалиться своим происхождением, кое он сам толком растолковать не мог, и, кивая на свою негнущуюся ногу, намекать на некое героическое прошлое. Его принимали за спившегося попрошайку, порой угощали вином, которое он тайком сливал на пол, ибо от спиртного у него тут же приключались сердечные спазмы. Однажды за это его едва не прибили, приняв за тайного осведомителя. Портовое начальство его терпело за каллиграфический почерк и умение быстро складывать в уме большие числа.

 

Сына своего не любил, ибо настойчиво считал, что к появлению его на свет прямого касательства не имел, причём своим предположением делился с кем только возможно. Зато боготворил дочь Доротею, которая в полной мере унаследовала отцовскую говорливость и склонность к публичной истерике и лицедейству. Сын же не походил на отца ни в чём. «В деда парень пошёл, не в отца», — говорили те, кто знавал покойного Корнелиса ван Стратена.

 

Дед его, антверпенский купец, был потомственный фламандский дворянин и убеждённый католик. Когда в Антверпен ворвались наваррские стрелки́ Алессандро Фарнезе, и кондотьеры герцога Анжуйского, он не разделял ни восторгов, ни негодования. В городе шли резня и грабежи, у него просили заступничества, и он ходил к бургомистру, однако бургомистр, его давний приятель, лишь тряс головой и умолял не делать глупостей.

 

На восьмой день, когда разбой и мародёрство поутихли, состоялась публичная казнь, господин Корнелис явился на площадь в отчаянной надежде, что на этом, может быть, закончится наконец бандитская вакханалия. Казнили семерых. Шестеро приняли смерть в презрительном молчании, один рвался, рыдал и умолял о пощаде. Когда же и он стих в петле, Корнелис ван Стратен, дворянин, почтенный землевладелец и торговец, твёрдый католик, бывавший в Риме и беседовавший с папой, вдруг, незаметно перекрестив жену, неторопливыми шагами подошёл к помосту и, поворотившись к затихшей толпе, прокричал срывающимся голосом, потрясая кулаками: «Проклятие нечестивцам! Да здравствуют гёзы!» Из казнённых гёзом был лишь один, он-то, кстати, и умолял о пощаде. Остальные — два брата-близнеца, защищая честь сестры, забившие вилами испанского солдата, некий домовладелец, вывесивший на крыше флаг Генеральных Штатов, трое горожан, у которых по доносу нашли фламандскую Библию и бездомный бродяга, публично распевавший на рынке им же сочинённую песенку про герцога Анжуйского, грязного парижского педераста.

 

Отчего поступил так старик Корнелис? Того никому не узнать, потому как возмутитель спокойствия был на месте зарублен алебардой.

 

— Кто таков? — поинтересовался Фарнезе, когда убитого уволокли.

 

— Некий… ван Стратен, ваша светлость.

 

— Кальвинист?

 

— Никак нет, ваша светлость. Люди говорят, убеждённый католик.

 

— Хм. Убеждённый. Он жив, этот ван… Стратен.

 

— Никак нет, ваша светлость. Стражник его тут же и убил. Храбрый наваррец. Ежели угодно знать его имя, то я распоряжусь…

 

— Нет, не угодно. Как храбрые наваррцы убивают безоружных, я насмотрелся. Семья у него есть?

 

— Есть. Жена, дочь замужняя. И ещё сын годовалый. Прикажете найти?

 

— Найти.

 

Фарнезе не добавил по обыкновению: «живыми или мёртвыми». Но господин бургомистр решил не рисковать. Ему вовсе не желалось, чтобы всплыла наружу его прежняя дружба с преступником. Несчастную Якобину ван Стратен, обнаруженную у приютившей её сестры Стефаны, задушили прямо на чердаке, где нашли, а годовалого Томаса выбросили в чердачное окошко

 

Маленький Томас, однако, чудом уцелел, упав на кучу перегноя, лишь изрядно повредил левую ногу. Тётушка Стефана месяц продержала его у себя, а когда солдаты убрались наконец из города, отправила с надёжными людьми к родне на север, в Роттердам.

 

Андреас ван Стратен был действительно как две капли воды похож на деда, что, однако, не мешало его взбалмошному батюшке сомневаться в законности рождения сына. Он склонен был считать деда Корнелиса виновником своих бедствий и неурядиц, и даже то, что огромное наследство, кое он получил, и кое вскоре сошло на нет из-за его безалаберности и мотовства его дочери Доротеи, он склонен был приписывать козням покойного Корнелиса. Кончились родословные штудии тем, что восемнадцатилетний Андреас, к радости отца и сестры, покинул дом и определился по рекомендации старого моряка Яна ван Рибекав Роттердамскую навигационную школу. В двадцать лет на фрегате «Граф Эгмонт» принял участие в скоротечном морском бою с португальцами возле Цейлона. Потом водил на страх и риск маленький пакетбот «Диана» кишащим пиратами путём между Новым Амстердамом и гвианским побережьем.

 

***

В тот день, 23 мая 17… года, флейт «Сивилла» шёл из порта Виллемстад с грузом копры и табака. Судно принадлежало Ост-Индской компании, чьи фактории располагались вдалеке от карибских вод. Что привело его туда, где хозяйничали англичане и испанцы, а пуще их обоих – беспощадные, одуревшие от крови и золота флибустьеры? Об этом капитан не ведал.

 

Вообще-то маршрут был не самый опасный – от Кюрасао прямо на северо-восток, минуя «пиратское ожерелье» – цепочку островов от Тринидада до Гваделупы с их тихими бухтами, надёжно укрывающими быстроходные бандитские суда. К тому же «Сивиллу» сопровождал мощный английский крейсерский фрегат «Сент Пол».. Ветер попутный, он гнал судно к Антигуа, где предполагалось выгрузить две сотни анкеров пальмового масла, затем надлежало подняться на север, к Бермудам, разжиться провиантом и питьевой водой, и повернуть в открытую Атлантику, прочь от этого пиратского вертепа.

 

— Если мы спокойно дойдём до Антигуа, — сказал штурман Эрмоса, когда далеко на горизонте туманно обозначились очертания острова, — можно будет, восславив Господа, перевести дух. Слегка. А уж коли выйдем из Гамильтона, и вовсе пропустить стаканчик-другой. Это если дойдём…

 

— А разве главный гадюшник не позади?

 

— Э, нет, командор. Гадюшники, бывают всегда впереди. Здесь чуть западнее, за островами Весёлых Дев обитают два братца. Одного кличут Сарагосой, другого — Трёхпалым. Небось слыхали.

 

— Слыхал. Они в самом деле братья?

 

— Не знаю. Семьями не дружили. Что-то неспокойно мне сегодня, капитан.

 

— С чего бы так? Ветер славный, барометр спокойный, впереди земля. Что ещё нужно моряку?

 

— Моряку, положим, много, что ещё нужно. Но… мне не нравится этот англичанин. Какого дьявола он за нами увязался?

 

— Фрегат? Ты же отлично знаешь.

 

— Знаю. По договорённости с Компанией. Только я что-то не слыхивал о такой договорённости. С каких пор англичане стали щедры и предупредительны?

 

— Ну да, странновато, конечно. Да и капитан их вёл себя странновато — глазами рыскал, как карманник на рынке. Вопросы пропускал мимо ушей…

 

— Судно слева по борту! — встревожено закричал с марса матрос.

 

— Очень мило. Не поминай, говорят, дьявола… Что там, капитан?

 

— Кажется, шлюп. Ну точно, шлюп,— пробормотал капитан, не отрываясь от подзорной трубы.— Флага пока не разберу. Ну-ка, глянь ты.

 

— … Пресвятая Дева! Вы не ошиблись, командор. Шлюп… трёхмачтовый шлюп. Могу добавить ещё: шлюп «Трапезунд» французской постройки. Флаг черно-жёлтый. Это Трёхпалый! Мы, кажется, влипли, капитан…

 

— Все наверх!— капитан кричал в помятый латунный рупор.— Марсо́вый, дать сигнал фрегату — встать в кильватер! Пушки к бою!

 

— Он идёт на траверз, капитан! Прямо наперерез!

 

— Ну и дурак. Наш фордевинд. Он не успеет.

 

— Не успеет наперерез, догонит прямо по курсу У него дьявольская скорость. Мы по сравнению с ним ползём, как слоновая черепаха.

 

— Ладно. Что там англичанин?

 

— Чёрт!— Эрмоса вперился в подзорную трубу.— Фрегат забрал вправо, поставил все паруса. Нам за ним не угнаться! Ничего не пойму.

 

— Что тут понимать! — рявкнул капитан.—Сукин сын драпает!

 

Пиратский шлюп «Трапезунд» шёл наперерез «Сивилле», неумолимо сокращая угол. Тихоходный флейт, который плыл к тому же с полными трюмами, выручал пока лишь попутный ветер.

 

***

Братья Флетчеры служили некогда в английском торговом флоте. Нанялись возить черных невольников из Сенегала в Центральную Америку. Однажды, это случилось близ Саргассова моря, обезумевшие от отчаянья и голода рабы взбунтовались, ночью выбрались из трюмов и, застав команду врасплох, перебили почти всех. Троим удалось бежать на шлюпке. Через месяц шлюпку прибило к берегу Флориды. В ней было два почти лишившихся от жажды рассудка человека. Люди. знавшие обоих братьев Флетчеров, утверждали, что один из спасшихся — точно Уильям Флетчер. Другой же, называвший себя Питером Флетчером, не имел с ним, по их мнению, ничего общего. После двухлетнего испанского плена во Флориде оба Флетчера объявились на Ямайке, где сразу втравились в сомнительное предприятие, связанное с контрабандой. Вынужденные, спасаясь от ареста, бежать с Ямайки, названные братья обнаруживались то на Багамах, то в Антигуа, пока не объявились на безлюдных Виргинских островах, называемых Островами Весёлых Дев, с небольшой эскадрой из двух первоклассных военных шлюпов и восьмипушечной яхты. Уильям взял себе кличку Сарагоса в честь того злополучного Саргассова моря. Питер, лишившийся в схватке с восставшими невольниками двух пальцев, стал именовать себя Трёхпалым. Даже видавшие всякое джентльмены удачи старались держаться от них подальше, поражала их неслыханная дерзость, бессмысленная жестокость к побеждённым и поразительная удачливость.

 

***

«Трапезунд» был уже в десяти кабельтовых от «Сивиллы», шёл почти параллельным курсом, в ста ярдах от её кильватера. Ветер усилился, но теперь он уже не мог спасти «Сивиллу», ибо пират и нёсся на всех парусах.

 

— Эй, на руле! — прокричал капитан в рупор, хотя рулевой был почти рядом.— Взять ещё на один румб вправо! Идём в полный бакштаг!

 

— Мы сходим с курса, капитан,— обеспокоено сказал Эрмоса.— Антигуа остаётся западнее. Мы выиграли ветер, но теперь идём в открытое море. Трёхпалый нас все равно достанет.

 

— Плевать! Сейчас мы идём на Редонду. Помнишь такой островок?

 

Редонда. Маленький, необитаемый остров в десяти милях от Антигуа.. По обоим концам острова на десяток миль тянулась полоса рифов и отмелей. Опасная для судов даже в пору прилива, она становилась непроходимой в отлив.

 

— На Редонду? Мы там не пройдём! Сейчас отлив.

 

— Вот именно! Благодарение Богу, сейчас отлив. Нет, ты все-таки осел. Мы пойдём через «Святого Патрика»!

 

«Святой Патрик» — узкий и вытянутый, футов в тридцать длиной камень, гигантский каменный гриб, напоминающий жутковатого морского идола.

 

— Там, у «Святого Патрика», есть проход. Не скажу, что очень широкий, но вообще-то пройти можно. Лет семь назад я его на пари проходил на «Диане».

 

— «Диана» — пакетбот. Он раза в два мельче «Сивиллы».

 

— Знаю. Но другого выхода нет.

 

— И что дальше?

 

— Дальше пират или пойдёт следом и напорется — эти бандиты — отчаянные вояки, но скверные мореходы,— или попытается обойти барьерный риф. Тогда он потеряет уйму времени и мы благополучно дотянем до Антигуа…

 

***

Расстояние между двумя кораблями медленно таяло. Порой капитану казалось, что «Сивилла» стоит на месте, а шлюп медленно, точно нехотя, приближается к ней. И лишь долетающие до самого мостика ошмётки пены говорили о том, что «Сивилла» идёт с предельной при таком ветре скоростью. Идёт, как обезумевшее, загнанное, взмыленное животное. Мачты гудели от напряжения, с трудом выдерживая мощь раздувшихся парусов.

 

— Капитан! Они разворачиваются лагом,— крикнули с юта.

 

— Так. У Трёхпалого лопнуло терпение. Будет бить вдогон. Идиот. Внимание! Оба носовых фальконета — на ют! Да живей, если жить не надоело

 

— Они уже там, командор.

 

— Отлично. Там теперь четыре ствола. Ступай туда. Они без тебя не сладят. Один заряжай картечью, прочие — ядрами. Бить ядрами по бортам, картечью — по мачтам. И самое главное. Ты должен нутром почуять, когда их канониры запалят фитиля. Не дай им сделать прицельный залп. Сорви его, скомкай. Второй дать не успеют, их снесёт ветром. Возьми аркебузы, пистолеты, всё, что стреляет, все сгодится!

 

«Сивилла» готовилась дорого продать свою жизнь.

 

Капитан сбежал с мостика и подошёл к рулевому.

 

— Э, как тебя, Фил! Сейчас держи вон к тому длинному камню. Дальше будешь делать, как я тебе скажу. Даже не скажу, а покажу. Следи за моей правой рукой, за каждым пальцем следи. И всё понимай. Кое-где тебе придётся быть поумней и поопытней меня. Это нормально. Рулевой не должен быть глупее капитана. Ты, главное, хорошо пойми: если мы пройдём этой дорожкой, считай, что мы спасены. Даже если Трёхпалый не налетит на риф, мы его опередим и даже успеем сделать по нему два-три хороших залпа, покуда он будет плестись. Утопить не утопим, но скорость он потеряет… Фил, ты помнишь, как тебя рожала твоя матушка? Наверняка нет. Так вот, сейчас тебе, даст Бог, предстоит родиться вновь, и уж это ты наверняка запомнишь…

 

С кормы гулко ударили фальконеты и кормовая пушка, тотчас дробно застучали мушкеты. Ют густо заволокло дымом, послышался чей-то ликующий вопль. «Что там?»— не оборачиваясь, спросил капитан, но ответить ему не успели — воздух содрогнулся от тяжёлого залпа с «Трапезунда». Тошнотворно засвистели настигающие ядра. «Двадцать пушек! Двадцать ядер на наши головы»,— успел подумать капитан, невольно закрыв голову руками. Одно ядро навылет проломило перила гакаборта, другое в щепы разнесло гафель, третье вскользь задело форштевень. Ещё два, к счастью, никого и ничего не задев, с грохотом покатились по палубе. Остальные бессильно зашлёпали по воде.

 

— Эй, шлюхин сын! — хрипло закричал капитан в рупор, повернувшись в сторону шлюпа, и рванув душивший его ворот.— Твоей трёхпалой клешней не стрелять, а расчёсывать копчик! Жалко, у меня пока нет времени с тобой разобраться!.. Внимание всем! Больше не стрелять! Все на реи! Рифить паруса! Лиселя убрать!.. Паруса обезветрить! Оставить фор-брамсель! Я сказал, не стрелять, бараны! Фил, спокойно, скоро начнём.

 

«Трапезунд» начал было разворачиваться, но, заметив странные манёвры «Сивиллы», замер, словно в удивлении. В наступившей тишине явственно прозвучала пронзительная команда и правый его борт вновь утонул в белом облаке дыма. На сей раз залп был вовсе неудачным, видно, канониры окончательно сбились с прицела, ни одно ядро цели не достигло.

 

— Торопишься, Трёхпалый, сильно торопишься!— расхохотался капитан.— Мне, ведь тоже не терпится полюбоваться, как ты наложишь в штаны, когда я тебя вздёрну на гафеле, я же, однако, не суечусь! Кстати, зачем ты, дурак, сломал мой гафель? Я как раз присмотрел его для тебя!.. Ладно, плюнь на него, Фил, не обращай внимания на мошкару и гнусь…

 

***

Беспрерывно маневрируя, уходя от огня преследователей, «Сивилла» погасила скорость и приблизилась наконец к узкому, видимому одному лишь капитану проливу. Матросы замерли на реях, до судороги вцепившись в ванты. Побелевший, как полотно, рулевой, словно в удушье, хватал воздух пересохшим ртом. Капитан неподвижно стоял у правого борта. О преследователях никто уже не думал, они перестали существовать, и когда грохнуло носовое орудие шлюпа, никто даже не обернулся.

 

Казалось, капитан подошвами ног ощущал упругое течение воды под килем, все изгибы дна, подводные камни, палуба как будто исчезла, под ногами было лишь зыбкое, колышущееся пространство. «Сивилла» неторопливо и спокойно шла по краю пропасти, словно её вёл не слепой ветер, а замершая в воздухе рука капитана.

 

В какой-то момент, на повороте корабль за что-то задел днищем, послышался утробный, хоть и негромкий, но леденящий кровь, особый скрежет дерева и камня. Капитан скривился, как от внезапного приступа боли, но судно, точно оправившись от испуга, встрепенулось и двинулось дальше. Все перевели дух, но боялись пошевельнуться, как будто любое неосторожное движение могло сбить судно с прихотливо изогнутого, но единственно верного курса.

 

— Сивилла, деточка моя,— бормотал капитан, крепко вцепившись рукой в фальшборт и не отводя от воды напряжённого взгляда.— Ты сейчас должна быть очень послушной и покладистой. Все, что я хочу — это чтобы ты была живой и невредимой. Ну и, даст Бог, я вместе с тобою, да ещё эта толпа бездельников. Видишь ли, Сивилла, у меня скверный характер, я, может быть, вообще тебе не пара. Но дело в том, лапушка, что сейчас только я один знаю, что надо сделать, чтобы спокойно пройти этой дьявольской тропкой и отделаться от этого навязчивого джентльмена, Вон, видишь, Сивилла, буруны по правому борту? Это смерть наша, это подводный риф, его не видно, но я-то чувствую, как он торчит из дна, как гнилой зуб. Здесь надо быть особенно кроткой и послушной…. Фил, ещё чуть левей… Фил, ты оглох, скотина?! Так. А вон там вода так и ходит кругами, как в колодце. Даже смотреть приятно. Это, лапушка, мель. Это тоже смерть, и нам с тобой покуда неохота с ней встречаться… А вон там… Господи, прости! — там самое непотребное место. Там, помнится мне, даже твоя подружка Диана прошла чудом. А у Дианы, прости меня, деточка, талия раза в два тоньше твоей. Как же мы пройдём? А вот и не знаю… Фил!!! Теперь круто влево! Руль на борт!! Стоп! Так пока держи. Так вот, я говорю, Сивилла… Фил, мальчик мой, теперь так же круто вправо! Держать! Эх, мало зарифили парус! Эй, на марсе! Что там этот ублюдок? Пошёл следом? Ай да Трёхпалый! А ну-ка, пока есть возможность, салютуйте-ка ему, чтоб не заскучал, из четырёх. стволов картечью по парусам!

 

«Сивилла» вышла наконец в маленький, укромный залив в двух кабельтовых от побережья Редонда. Орудийным залпом с её кормы на «Трапезунде» свалило с рей троих матросов.

 

— Будь здоров, Трёхпалый! Это ещё только начало…. Ну, Фил, кажется, я могу тебя поздравить с днём рождения. Расти большой. Тётушка Сивилла оказалась неплохой повитухой, а?

 

«Сивилла» быстро развернулась лагом к горловине незримого пролива и приготовилась к решающей схватке. Все двенадцать её бортовых пушек были готовы обрушить на скованного манёвром флибустьера губительный продольный огонь. Матросы, почерневшие и мокрые от пота, точно рабы на галерах, замерли у пушечных портов, лица их не выражали ничего, кроме окаменевшей ненависти.

 

— Они вляпались! — истошно закричал марсовой,— сели с полного хода!

 

— Неужто!—- капитан сорвал с головы шляпу и отшвырнул прочь.— И хорошо сидят, Квинтен?

 

— Отлично сидят!— Квинтен кривлялся и гримасничал, как безумный.— Сидят по самые яйца!

 

— Вот и славно… Все наверх. Наполнить паруса! Руль под ветер! Идём левым галсом! Сейчас обойдём остров и пообщаемся с Трёхпалым поближе.

***

Сделав большой предусмотрительный крюк, далеко обойдя остров и полосу рифов с северо-востока, «Сивилла» вновь, теперь уже с другой стороны, приблизилась к рифу Святого Патрика.

 

Шлюп сидел на мели, не отойдя сотни ярдов от рифа, нос у него вздыбился вверх, фок-мачта покосилась набок. Не дожидаясь команды, рулевой быстро развернул «Сивиллу» правым бортом к корме обречённого «Трапезунда», вне пределов досягаемости его бортовых орудий. Для точности стрельбы спустили якорь. Теперь «Трапезунд», ещё недавно всесильный и беспощадный, представлял собой лишь жалкую, неподвижную мишень.

 

Когда рассеялся дым от первого залпа, стало видно, что шлюп под тяжестью срезанной и завалившейся набок бизань-мачты накренился ещё сильней, бушприт его был бессильно заломлен вверх, судно словно молило о пощаде, точно зная, что её не будет. После второго залпа «Сивилла» подняла якорь и развернулась левым бортом. Канониры били почти не целясь, «Сивилла» уничтожала врага неторопливо и расчётливо, ядра её кромсали неподвижное, тело шлюпа с яростной методичностью, паруса превращались в страшные, дымящиеся лохмотья, едва прикрывавшие переломанные суставы мачт и реев. Отчаянный ответный огонь кормовых пушек «Трапезунда» был быстро подавлен и не успел причинить вреда.

 

В какой-то момент на «Трапезунде» решились на последний шаг. С бака и с левого борта отвалило несколько остроносых вельботов. Они выстроились и стали приближаться к «Сивилле». Гребцы лихорадочно работали вёслами, борта злобно ощетинились стволами. С носа одного из вельботов гулко ударил фальконет, сухо забарабанили мушкеты. Свора шлюпок мчалась в безумной надежде добраться до горла врага. «Сивилла» подняла якорь и повернулась круче к ветру, шлюпки вновь оказались в прицеле пушек, море вокруг них вспучилось смертельной картечной рябью. Один из вельботов был в щепки разбит ядром, другой повернул к острову, однако вскоре и он был опрокинут ядром, а кишащее в воде месиво людей было тут же накрыто визжащим облаком картечи под ликующий рёв с «Сивиллы». Третья же, последняя шлюпка сумела выйти из огня и подойти под бушприт флейта. На борт полетели крючья, верёвки и через считанные мгновения на бак с кошачьей ловкостью и остервенением вскарабкалось полтора десятка обезумевших флибустьеров. Отбросив мушкеты, вооружённые лишь ножами, они с пронзительным, закладывающим уши визгом хлынули на палубу. Навстречу затрещали выстрелы, палуба стала мокрой от крови. После яростной, тесной свалки часть из них была зарублена на месте, остальные оттеснены пиками и сброшены в воду.

 

«Сивилла», с ходу протаранив обезлюдевший вельбот, приблизилась к агонизирующему «Трапезунду», бросила якорь и вновь окуталась пушечным дымом. Когда на шлюпке, с треском ломая борта и обшивку, рухнула и фок-мачта, он на мгновение встал почти вертикально и вдруг, точно в судороге агонии, напрягся, сорвался с мели и поплыл, почерневший и страшный, в путанице оборванных снастей, похожий на всплывшего из темных глубин мёртвого левиафана. «Сивилла» дала по нему последний залп, он лишь дёрнулся от удара и поплыл дальше, прямо к «Сивилле», словно надеясь вцепиться в неё холодной мёртвой хваткой, волоча за собой по воде, как щупальца, две сбитые мачты. «Дьявол!— закричал кто-то

 

— Якорь поднять!— побледнев и перекрестясь, крикнул капитан в рупор.—Фил, разворачиваемся. Приготовить абордажные кошки! Все на штирборт! Прощальный визит Трёхпалому!

 

Суда сошлись бортами, мёртвый «Трапезунд» и содрогающаяся от злости «Сивилла». Едва устояв от удара, матросы забросили на борт шлюпа крючья и, подбадривая себя свистом и криками, приготовились к последнему бою.

***

Оставшиеся в живых флибустьеры почти не сопротивлялись хлынувшим на борт матросам с «Сивиллы», принимали смерть с презрительным спокойствием, их добивали палашами, сбрасывали за борт, никто не просил пощады. Тех, кто бросался в море, догоняли пули. Тех, кто пытался спрятаться, отыскивали, выволакивали на палубу и приканчивали.

 

— Может быть, остановить их? — мрачно сказал Эрмоса.

 

— Не думаю. Во-первых, их не остановишь. Пережитый страх сильный возбудитель. Потом они уверены, что совершают богоугодное дело, а когда люди в этом уверены, их останавливать небезопасно. А в-третьих, напряги-ка воображение и попробуй представить себе, что было бы, если бы нас взяли на абордаж люди Трёхпалого, у тебя сразу пройдут спазмы совести. Кстати, о Трёхпалом… Эй! Трёхпалого не трогать! С ним будет отдельный разговор.

 

***

Капитан «Трапезунда» Трёхпалый, Питер Флетчер, или кто там ещё — сидел, привалившись спиной к грот-мачте, лицо его было исковеркано картечью, правый глаз вытек, превратился в неестественно огромный, отвратительный сгусток, кровавым плевком розовевший на щеке. Вокруг него плотно сгрудились матросы с «Сивиллы». Увидев капитана, они угрюмо расступились.

 

— Вот он,— радостно сообщил боцман Франц Бремер.— Трёхпалый, значит. У него и впрямь двух пальцев не хватает…

 

— Вижу,— кивнул капитан, подошёл.— Эй, Трёхпалый, гость на палубе. Ты не рад?

 

Сидящий открыл уцелевший глаз — все, кроме капитана, вздрогнули и попятились,—глянул с равнодушным презрением и что-то еле слышно произнёс.

 

— А ну говори громче, скотина,— крикнул боцман и пнул его в бок.

 

— Что ты хочешь, купчишка?— сипло выдохнул Трёхпалый, сморщившись от удара, но даже не взглянув на, Бремера.

 

— Теперь слышу.— Что хочу? Ничего особенного. Хочу тебя повесить, вот и всё. Ты не станешь возражать?

 

Трёхпалый хотел ещё что-то сказать, но лицо его судорожно исказилось от боли и злобы, он вновь прикрыв глаз..

 

— Он даёт добро!—громко засмеялся боцман.—Позвольте уж начать?

 

— Капитан,— лицо Эрмосы задёргалось,— может, лучше прекратить? Он своё получил и скоро помрёт сам. Добить его, и все. Зачем все это?

 

— Зачем? Допустим, за тем, что мне так хочется. Если тебе не нравится, можешь вернуться на судно.

 

— Пожалуй, я так и сделаю,— бросил Эрмоса и зашагал к борту.

 

— Давай, иди, Блаженный Августин,— вдруг вышел из себя капитан.— Только не хвати лишнего, потерпи до Антигуа… Ладно, экзекуция затянулась. Бремер, кончай дело. Янсен, ну-ка помоги ему!

 

Бернт Янсен побледнел, отшатнулся и часто заморгал рыжими ресницами.

 

— Я… господин капитан… Я не знаю…

 

— Что тут знать!— боцман Бремер сгрёб его ладонью и подтащил к себе.— Тут и знать нечего. Хватай эту падаль за ноги. Потащим его на гафель. Эй, ну-ка мне живо подходящую верёвку. И ворванью смазать погуще!

 

— Ладно, оставь его,— сумрачно сказал канонир Брандер.— У меня брата убили такие же, как он.

 

Сказав это, он, пачкаясь в крови, взял сидящего за ноги, безжизненно прогнувшееся тело Трёхпалого стало медленно возносится к гафелю, где уже висела приготовленная петля.

 

***

Из угрюмого столбняка капитана вывели возня и выкрики возле кормы.

 

— Эрмоса, глянь-ка, что там на юте, — сказал он, но, увидев, что штурмана рядом нет, выругался и зашагал на ют. Часть команды «Сивиллы», оживлённо галдя, сгрудилась возле запертой на замок низкой дверцы близ камбуза. Боцман Виллем Бремер, постанывая от усердия, силился сбить топориком массивный, добротный замок на дверце. Замок, однако, не поддавался и это придавало всем ещё больше лихорадочного возбуждения. Завидев капитана, матросы смолкли и насторожённо сникли.

 

— Что, парни, проголодались? — в ответ молчание и перешёптывание.

 

— Я думаю, наш кок Кейкер уже приготовил фасолевую похлёбку с солониной. Не будем падаль клевать, да? Так что бросай топор, Бремер. Мы возвращаемся на судно. Здесь нам делать нечего.

 

Однако Бремер лишь перебросил топорик из одной руки в другую и глянул на капитана с дерзостью и озлоблением.

 

— Э, нет, капитан. Тут, сдаётся мне, есть кое-то поинтересней твоего поганого фасолевого варева.

 

Бремера, всегда подобострастного и трусоватого, будто подменили. Уголки рта преломились, как у разъярённой кошки, глаза как будто побелели.

 

Какое-то время капитан не знал, что и ответить.

 

— Будем считать, что я этого не слышал. Мы моряки, а не мародёры. А сейчас брось топор и свистай людей на судно. Снимаемся с якоря.

 

— А ежели не брошу тогда что будет? — Бремер злобно осклабился и обвёл матросов торжествующим взглядом. Те сумрачно молчали, уставясь в пол.

 

— А ничего не будет, — услышал капитан за спиною голос штурмана. — Башку продырявлю и за борт. Как я стреляю, ты знаешь.

 

Эрмоса стоял, чуть покачиваясь, держа в руках аркебузу.

 

— Так я это… — Бремер отшвырнул топорик, осмотрел руки, точно удивляясь, откуда в них мог топорик взяться, и вдруг залился захлёбывающимся смехом. — как лучше хотел. Ну для всех. Там ведь, — за дверцей-то не жратва какая-нибудь. Человек там. Баба! — язык у боцмана изрядно заплетался. — Девка, вернее. Молоденькая! Я по голосу слыхал. Скулит, как кутёнок. Кто как, а я уж скоро год, как бабу не нюхал. А там — молоденькая!

 

— Вот потому я и повторяю, — капитан криво усмехнулся, — Мы возвращаемся на судно. Здесь больше делать нечего.

 

— Так а с этой-то что? Так тут и оставим? — опешил Бремер

 

— А не беспокойтесь о ней, боцман. Займитесь делом. Своим делом.

 

Бремер пожал плечами, пнул напоследок дверь и полез за свистком…

 

***

— Корабль! Фрегат! Справа по борту! — Пронзительный, встревоженный крик с бака заставил всех вздрогнуть.

 

— Этого не доставало, — капитан вновь помрачнел. — Фрегат, — повторил он, сосредоточенно всматриваясь в старую богемскую подзорную трубу, — флаг английский. Ну, это куда ни шло… Ба! — он вдруг убрал трубу и облегчённо расхохотался. — Да это ж «Сент Пол»! Гордый и неуловимый! Вот уж точно, истинные герои приходят ко времени.

 

Над правым бортом фрегата взвился белый пушечный дымок., послышался гром приветственного салюта. Не прошло и нескольких минут, как «Сент Пол» бросил якорь в полусотне ярдов от мёртвого «Трапезунда». От борта его отвалила шлюпка. «Бросьте им сходный трап, — произнёс сумрачно капитан. — Ишь, сам капитан нас удостоил. Ничего, пускай поглазеет, ему полезно».

 

Вскоре капитан фрегата и шестеро матросов уже карабкались на борт «Трапезунда». Ван Стратен не сдвинулся с места.

 

— Капитан флота его величества, коммодор Джеремия Спенлоу! — наигранным баском произнёс, едва запрыгнув на борт, англичанин.

 

Это был долговязый и длиннорукий молодой человек. Ослепительный парадный мундир и парик решительно не придавали ему солидности. Он был до смешного схож с красующимся перед зеркалом комнатного слугу, напялившего в отсутствие хозяина его одежды. Капитан ван Стратен внимательно изучал остатки корабельного такелажа, посему не заметил протянутой руки.

 

— Н-да. Славное было судно. Гаврская верфь. Когда-то там умели делать корабли. Не то, что ныне… О, я забыл представиться. Андреас ван Стратен, шкипер флота Соединённых Провинций. Вам не жарко в парике?

 

Капитан Спенлоу побагровел и быстро убрал руки за спину.

 

— Должен сказать вам, — начал он, решив отказаться от внушительного баса, — вам не следовало этого делать, — он кивнул на повешенного.

 

— Вот как? А что же мне следовало делать.

 

— Вам следовала, — голос капитана Спенлоу вновь стал чеканным, а сам он вытянулся и застыл, словно в почётном карауле, — арестовать преступника и передать в руки британского правосудия!

 

— Да что вы говорите! — капитан огорчённо всплеснул руками. — Простите, сэр, в другой раз всенепременно так и поступлю. Прямо в руки и передам. Между прочим, тут неподалёку плавает его сводный брат Сарагоса. Как только он появится, а он непременно скоро появится, мы с вами его тут же и передадим британскому правосудию!

 

— Напоминаю: это подданный его величества, кроля Англии! — капитан фрегата гордо приосанился, в голосе его вновь прозвучал металл. — Судить и казнить его должно британскому правосудию, а не вам! — Однако тут же смягчился. — Видите ли, господин… ван Стратен, да? Так вот, у меня к вам не совсем обычный вопрос. Повторяю, не совсем обычный…

 

— Любопытно будет узнать, какой? —поинтересовался капитан.

 

— Э-э, не заметили ли вы на этом судне… Не было ли на корабле… женщины? Молодой девушки, ежели точнее.

 

— Девушки? На пиратском судне? Изволите шутить?

 

— Увы, ничуть. Вот уж два месяца назад этот мерзавец, — он вновь кивнул на повешенного, покачивающегося, словно соглашаясь с его словами, — выкрал дочь губернатора Антигуа Элинор Остин. Напал на прогулочный швербот «Скайларк», убил офицеров охраны и гувернантку, а саму несчастную девушку увёз. Через неделю через посыльного потребовал выкуп — семьсот гиней золотом! Однако в назначенное время на место не явился. С той поры о несчастной нет известий. Вообразите горе родителей.

 

— Сожалею, но и я ничего сообщить не могу, — помолчав немного, ответил капитан. — На судне её не было.

 

— Убеждены ли вы в этом?

 

— Совершенно. Судно осмотрено досконально. И палуба, и каюты, и трюм.

 

— Печально, — капитан Спенлоу притворно вздохнул. — Кстати… — тон его тотчас переменился, — а что было в трюмах?

 

— Ровным счётом ничего, — усмехнулся капитан. Видимо, золото они успели перепрятать.

 

— Убеждены ли вы в этом?

 

— Можете самолично убедиться, ежели угодно, — капитан сделал размашистый приглашающий жест.

 

— Надеюсь, вам можно верить на слово, — снисходительно кивнул Спенлоу. — А что насчёт ваших трюмов, мистер ван Стратен? Не потяжелели ли они за последние пару часов?

 

— О нет, — лицо капитана скривилось в усмешке. — Смею уверить.

 

— Позволите ли вы мне в том удостовериться?

 

— Боюсь, что нет, сэр.

 

— Напоминаю, что вы находитесь в британских водах.

 

— Экая неожиданность! Я-то полагал, что нахожусь в Карибском море.

 

— Советую вам оставить этот тон. Я и мои люди немедленно осмотрят ваше судно. Вам же и команде вашей надлежит…

 

— А я вам говорю, что никто не ступит на палубу моего судна без моего ведома, —перебил его капитан.

 

— Вы станете спорить с военным фрегатом флота Его величества короля Иакова второго?

 

— Он мне не Господь Бог.

 

— Как знаете, как знаете… Полагаю, наш разговор не окончен. Я тоже иду на Антигуа. Мы непременно встретимся, обещаю.

 

— Ступайте с богом. Мне за вами всё равно не угнаться, у вашего фрегата, я заметил, завидная скорость…

 

Капитан Спенлоу глянул на него как можно более презрительно, для этого ему понадобилось далеко оттопырить и без того мясистую нижнюю губу, прищурить один глаз и по-женски вскинуть плечо. Постояв так, он кивнул своим насторожённо притихшим матросам и торопливо сбежал по трапу в шлюпку.

***

— Командор, а почему ты не сказал англичанину про ту запертую дверцу. Он там толковал о какой-то пропавшей дамочке…

 

— Сам не пойму. Уже собрался сказать. Потом взял да передумал. Не нравится мне этот тип. Ну совсем не нравится. Мне кажется, тёмная это история. Вот кажется и всё. Хочу для начала убедиться, кто там и что там. Может, и нету там никого. Сам видел, боцман лыка не вязал, могло почудиться.

 

— Ладно. А если там всё же…

 

— А вот посмотрю и решу, что делать.

 

— Командор, а мы не лезем не в своё дело?

 

— Случается так, что круг этот определить бывает очень затруднительно.

 

— Тогда возьми этот ключ, — Эрмоса украдкой сунул ему бронзовый ключ с ручкой в виде корабельного якоря, — скорее всего от той двери.

 

— Похоже, так, — подбросил ключ на ладони. — Откуда он у тебя?

 

— От Брандера. Ключ висел на шее Трёхпалого. Он его снял, когда накидывал петлю.

 

Капитан скривился, но сунул ключ в карман.

 

Фрегат между тем поднял якорь, судно как будто встрепенулось и стало медленно разворачиваться. Вдруг, в тот самый момент, когда фрегат встал прямо по траверзу, на борту прозвучала резкая, отрывистая команда, разом отворились створки пушечных портов тускло блеснули глазницы четырнадцати бортовых орудий. «Сент Пол» словно демонстративно поигрывал мускулами. «Давай, порезвись, — зло прошептал капитан, следя глазами за манёврами фрегата, — напугай меня как следует. Дурак. Ряженый дурак!»

 

— Штурман, ступай на корабль. Я побуду здесь. Через полчаса снаряди за мной шлюпку. С собой возьми Брандера, Ларкинса, и ещё пару-тройку надёжных ребят. Ничего никому не объясняй. За Бремером пригляди. И ещё, — капитан с неудовольствием оглядел Эрмосу, — постарайся не пить до моего возвращения?

 

— Всё понял, мой капитан, — козырнул Эрмоса и побрёл вразвалку к шлюпочной палубе.

 

***

{Это было узкое вытянутое помещение. Похоже, часть камбуза, невесть для чего отделённая грубой дощатой перегородкой. Волна спёртой, слежавшейся духоты была до отвращения плотной и почти физически ощутимой. Капитан невольно остановился, сгущённый запах затхлости, плесени, запах человеческой скверны был непереносим. Неудержимо захотелось вернуться на палубу и хотя бы набрать побольше ветра в лёгкие. Под ногами ржаво громыхнуло опрокинутое ведро, какое-то мерзкое тряпьё повсюду… Кривясь от отвращения, он сорвал кусок парусины, занавешивавшей грубо, наспех прорубленное оконце, густо заклубилась пыль в щербатом столбике света. Стало, однако, светлее и, как будто, даже легче дышать

 

— Эй, тут есть кто-нибудь? —негромко спросил он, с всё ещё трудом преодолевая желание опрометью выскочить отсюда вон.

 

Ответом было молчание. Затем — странный звук, похожий не то на долгий монотонный стон, не то на судорожное мычание глухонемого. В дальнем, самом тёмном углу некая бесформенная во мраке масса, которую он принял поначалу просто за груду промасленной ветоши, вдруг шевельнулась и издала тот самый протяжный зудящий звук…}