Мне боль придает одержимость и силу...
Мне боль придает одержимость и силу.
Открою окно.
Не знать бы названия этому пылу
По Фрейду, зачем мне оно?
О, шелест листвы, сквозняка дуновенье,
Ладонь у виска!
Не знать бы, что муза и есть замещенье,
Сухая возгонка, тоска.
На что не хватило души и отваги
В томленьях дневных —
То скорый и горький реванш на бумаге
Берет в бормотаньях моих.
И жизнь, что с утра под рукой западает,
Как клавиш в гнезде,
Бесстрашие ночью и строй обретает
На рыхлом мучнистом листе.
О, жесткий нажим этих черт, этих линий!
Мерцает за ним
И блеск ее глаз, лихорадочно-синий,
И тополь под ветром сквозным.
Отточенным слухом к созревшему звуку
Прижавшись, как серп,
Не знать бы, что так убирают разлуку,
Снимают урон и ущерб.
Что слово, на этой взращенное ниве,
Отдарит с лихвой.
Не знать бы, что привкус беды конструктивен
В саднящей строке стиховой.
Открою окно.
Не знать бы названия этому пылу
По Фрейду, зачем мне оно?
О, шелест листвы, сквозняка дуновенье,
Ладонь у виска!
Не знать бы, что муза и есть замещенье,
Сухая возгонка, тоска.
На что не хватило души и отваги
В томленьях дневных —
То скорый и горький реванш на бумаге
Берет в бормотаньях моих.
И жизнь, что с утра под рукой западает,
Как клавиш в гнезде,
Бесстрашие ночью и строй обретает
На рыхлом мучнистом листе.
О, жесткий нажим этих черт, этих линий!
Мерцает за ним
И блеск ее глаз, лихорадочно-синий,
И тополь под ветром сквозным.
Отточенным слухом к созревшему звуку
Прижавшись, как серп,
Не знать бы, что так убирают разлуку,
Снимают урон и ущерб.
Что слово, на этой взращенное ниве,
Отдарит с лихвой.
Не знать бы, что привкус беды конструктивен
В саднящей строке стиховой.
