ДЕВОЧКА МАЙЯ И НЕМЕЦКИЙ СОЛДАТ

(из воспоминаний о войне)

 

"Злой человек и самого себя ненавидит".

Удмуртская пословица.

 

Несколько месяцев назад немцы заняли Керчь. Для её оставшихся жителей началась жизнь в оккупации. Надо было приспосабливаться к новым порядкам, привыкать к тому, что ты больше не хозяин своей жизни. Выполнять всё, что от тебя потребует захватчик. За невыполнение можно было немедленно поплатиться жизнью. В нашем дворе стоит трёхэтажное здание, в котором до войны была четырёхклассная школа. Теперь там располагается немецкий штаб, у входных дверей которого круглые сутки находится часовой. Все, кто проживал в нашем дворе до войны, за исключением одной куда-то срочно выехавшей, так и остались проживать в своих квартирах при немцах. Немцы бесцельно во двор не выходят. Никакого общения у них с нами нет. Видимо, это ниже их достоинства общаться со славянами. Даже тогда, когда в штабе по какому-то поводу происходили попойки, офицерам девушек и женщин привозили из города. Тех, кто проживал в нашем дворе, на свои гулянки они не приглашали. Жители этому очень радовались. Немцам явно не хотелось под боком иметь недовольных их поведением граждан. В штабе много офицеров, но не мало и рядовых. Один запомнившийся солдат, для моего шестилетнего возраста, выглядел дядькой, хотя он был моложе своих сослуживцев. Он любил иногда выйти во двор и поиграть на губной гармошке. Непрочь был заигрывать с девушками и молодыми женщинами. При виде их, начинал пиликать "Катюшу." Во дворе проживало несколько девушек шестнадцатилетнего возраста: моя тётка и две её подружки. Были женщины, которым не исполнилось и тридцати. Например, моей маме было двадцать восемь лет. А в остальном проживали старики и старухи. Из малых во дворе я был один. Моя крёстная вместе со своим сыном Димкой, моим другом и одногодком, при приближении немцев к Керчи куда-то выехала. После войны она и её муж вернулись в Керчь. Крестная из какого-то далёкого города глубинки России, где она похоронила Димку, а её муж живым и здоровым возвратился с фронта.

 

Иногда летом, в жаркие дни, во дворе дома можно было увидеть одновременно много немецких воинов, организовавших банный день. В этот день они ходили по квартирам и собирали корыта, тазы и другие большие ёмкости, которыми мы сами пользовались для купания. Всё это они выставляли на солнце, чтобы в этих ёмкостях согрелась вода. Использовали некоторые немцы и большие кадушки, постоянно стоявших во дворе. Когда вода становилась тёплой, немцы в одних трусах выбегали из штаба во двор. Совершенно ни на кого не обращая внимания, они снимали трусы, залазили в корыта, и начинали процедуру купания. Они по-детски плескались, из вёдер обливали друг друга водой, и всё время громко разговаривали и ещё больше смеялись. Видимо, подшучивали друг над другом. Особенно им почему-то нравилось намыленными бегать по двору. Их беготня напоминала русские догонялки, пятнашки, салки. Разумеется, никто из соседей в это время во двор не выходил. Меня мама убирала со двора и разрешала выйти, когда немцы уходили чистыми и свежими в штаб. Немцы часто после себя оставляли обмылки. Соседи их называли мыльными трофеями. Эти кусочки мыла принадлежали тем жителям, у корыт которых они лежали. Но всё равно они ими делились с теми, кто такие кусочки не находил. Поведением немцев очень была недовольна моя бабушка. Когда они начинали голышом мотаться по двору, она неистово крестилась, проклиная немцев-дьяволов. У неё на войне были два её сына, родные братья моей мамы. Бабушку всегда мучил один и тот же вопрос: если придётся её сыновьям побывать в другой стране, будут ли они бегать без штанов на глазах женщин и детей, показывая им свой срам. Мама, как могла, успокаивала бабушку, утверждая что ни один российский воин не позволит этого сделать.

 

Рядом с нашей квартирой была квартира бабушки и дедушки, которые воспитывали внучку Майю. Мама у Майи давно умерла, а папа находился на фронте. Майе было лет четырнадцать-пятнадцать. Но по своей пышной комплекции выглядела старше своих лет. Она была похожа на симпатичную кругленькую пышечку. Всегда румяные щёки и появлявшиеся при смехе на них две ямочки. Мне Майя казалась самой красивой девочкой на свете. Одним словом, я в неё по-детски был безумно влюблён. Любовь эта возрастала с каждой нашей встречей. А встречались мы часто. Я приходил к ней домой, где она разрешала играть со своими игрушками, хранившиеся у неё с детства. У Майи даже была маленькая красная пожарная машинка с выдвигающейся лестницей. Стоило покрутить колёсико, и лестница начинала подниматься. Майя разрешала мне поиграть с этой волшебной машинкой. Ещё я любил играть с чёрным плюшевым мишкой. После того, как немецкий солдат убил моего кота выстрелом из винтовки, другом вместо Васьки стал Мишутка. Теперь не с котом, а с Мишуткой вёл детские разговоры. Майя обычно занималась чем-то по дому, помогая дедушке и бабушке по хозяйству, а я получал истинное удовольствие от игры с её игрушками. При этом я незаметно поглядывал на Майю, в душе ругая себя за то, что маленький, и потому не могу на ней жениться. Дед, видимо, увидел, что я неравнодушен к его любимой внучке. Успокаивал меня, говоря, что надо скорей расти, чтобы он мог за меня отдать Майку. Я просил, чтобы они не вздумали Майю отдать кому-нибудь другому, не дождавшись того дня, когда я стану взрослым. Дед в ответ на мою просьбу смеялся, и давал голову на отсечение, что он не изменит своего решения. Чтобы я больше ему поверил, дед спрашивал у Майи, готова ли она ждать, когда я подрасту. Она твердо выпаливала: "а как же!" После такого разговора я спокойным уходил домой. Однажды маме я признался, что договорился с дедом Майи, поклявшемуся отдать её за меня замуж. Мама рассмеялась, и сказала, что у неё будет очень красивая невестка.

 

В очередной раз я пришёл к Майе, когда она была дома одна. Дед с бабушкой ушли по делам в город. Я стал играть со своими любимыми игрушками, а Майя убирать в комнате. Когда она только застелила кровать, водрузив на неё одну на другую несколько подушек, неожиданно в комнату зашёл солдат, который любил играть во дворе на губной гармошке. Он подошёл к Майе, обнял её за шею и что-то стал тараторить по-немецки, пытаясь поцеловать Майю. Она хотела высвободиться, но это ей не удавалось, так как немец крепко прижимал её к себе. Потом немец, подтащил Майю к кровати, сдёрнул одеяло, и стал её толкать на кровать. Мне было непонятно, зачем немец хочет Майю уложить днём спать. Но по испуганному лицу Майи понял, что происходит что-то нехорошее. До этого я, незамеченный немцем, вылетел из своего угла, подбежал к фрицу и что есть мочи стал кулачками молотить по животу, не переставая кричать, чтобы он не трогал мою невесту. Немец сначала от неожиданности опешил, а потом, дав мне хороший подзатыльник, стал кричать -"вэк!", указывая на дверь, с силой толкнув в её сторону. И тут произошло неожиданное для нас с Маей. Он вытащил кинжал из ножен, висевших на ремне, приставил Майе в бок, и стал заваливать на кровать. Майя громко закричала, чтобы я позвал кого-нибудь на помощь. Я пулей выскочил во двор, в котором никого не было, кроме немецкого часового. Подбежав к нему, со слезами на глазах стал быстро тараторить о случившимся, и тащить в сторону квартиры Майи. Немец крикнул какую-то фразу в дверь штаба. Выбежал офицер, видимо, дежурный по штабу. Солдат что-то ему сказал, показывая на меня. Офицер взял меня за руку, и мы быстро пошли в квартиру Майи. Там я увидел лежащую на кровати Майю, а на ней немца, у которого были спущены штаны и трусы до самого пола. Офицер подбежал к солдату и сходу кулаком хорошенько саданул того по затылку. Солдат мигом вскочил, поспешно натягивая брюки. Офицер схватил его за грудки, подтянул к себе, и глядя злыми глазами в лицо, стал что-то кричать, показывая на меня и Майю. Офицер поволок в штаб своего полураздетого провинившегося солдата. Майя обняла меня за голову, стала целовать и говорить, что я её спас. Конечно, я был уверен, что фашист хотел Майю зарезать, но я вовремя привёл офицера. Я вырос в своих глазах, зная о том, что спас свою невесту. Того солдата мы больше никогда во дворе не видели.

 

Сразу же после войны дед и бабушка вместе с Маей куда-то уехали. Позже мне стало известно, что перед отступлением, когда немцы, удирая, бросили свой штаб, в наш двор зашли два фрица. Они заметили Майю, которая была одна в квартире, и изнасиловали. Соседи слышали её крики, но побоялись выйти на помощь. Я, к сожалению, не слышал, как кричала моя невеста. Иначе второй раз побежал бы ей на помощь. Из разговора взрослых в семье узнал, что Майю куда-то увезли дед и бабушка от позора перед воинами Красной Армии, очень не любивших женщин, которые в оккупации спали с немцами.

 

Через много лет, когда я работал следователем УВД города, мне довелось встретиться с Майей. На одной из улиц в центре города была парикмахерская, в которой Майя работала маникюрщицей. Я постоянно подстригался в этой парикмахерской. Как-то обратил внимание на появившуюся в парикмахерской новую сотрудницу, симпатичную женщину в годах, у которой при смехе появлялись на щеках ямочки. У неё всегда была очередь на маникюр. Однажды, когда она была свободной, я поинтересовался, не она ли Майя, которая до войны какое-то время проживала со мной в одном дворе по улице Свердлова. Она сказала, что давно узнала меня, но почему-то стеснялась со мной поговорить. Была очень рада, что это первым сделал я. В кафе, куда я однажды пригласил Майю, во время разговора сказала, что дедушка и бабушка давно умерли. Она вышла замуж, родила дочку. Несколько лет назад всей семьёй переехали в её любимый город. Мы с Майей вспомнили почти-что каждый день оккупации. Но никто из нас не рискнул начать разговор о том, как я ребёнком спас её от изнасилования немецким солдатом. Мы были взрослыми людьми, у нас уже были свои дети, но что-то не давало нам обоим говорить на эту неприятную тему. Я так и не спросил её домашний адрес. Она неожиданно для меня перестала выходить на работу. Мне сказали, что она уволилась. Так навсегда исчезла из моей жизни моя первая детская любовь. А я долго не решался написать рассказ о том дне, который всё время помнил.