Иванович медленно брёл по заснеженной аллее парка и отчаянно боялся. А всё жена, будь она неладна. Утром, когда он уже уложил в портфель бумаги, термос и пакет с завтраком, она достала из шифоньера обновку--норковую шапку, купленную "по случаю" у спекулянтов.

"Похвалишься в отделе. У вас, поди, и начальник в кроличьей ходит." Иванович, слывший человеком тихим и даже слегка пришибленным, попробовал отказаться, но Любонька осталась непреклонной.

"Надевай. Пусть все видят, как о тебе жена заботится. Их лахудры деньги только на свои тряпки тратят."

Шапка действительно произвела впечатление. Её мяли в руках, дули на мех и даже поджигали--проверяли, не искусственная ли.

"Рублей сто двадцать стоит, наверное?"--поинтересовался кто-то.

"Двести",--неожиданно для себя загордился Иванович.

"Любонька теперь с тебя три шкуры снимет себе на шубу,"--захохотала из своего угла Мама Лошадь, старшая бухгалтерша. Возразить ей никто не посмел.

И вот над этим сокровищем нависла реальная опасность. Единственную дорогу к дому загородила компания молодых парней. Они громко разговаривали, размахивали руками и прихлёбывали вино из ходившей по кругу бутылки. Обойти их не было никакой возможности. "Сейчас спросят закурить, и плакала моя шапка",-обречённо думал он, старательно пряча глаза. Но его пропустили, и он почти достиг спасительной калитки, когда сзади грянуло:--"Мужик, дай закурить." Первым желанием было броситься бежать, но ноги стали ватными, дыхание прервалось, и Иванович застыл на месте.

"У меня "Беломор",--протянул Иванович пачку догнавшему его высокому парню.

"Да хоть "Север", у нас вовсе голяк,--осклабился тот.-- Возьму несколько?"

"Возьми все,"--великодушно разрешил он, осознав, что грабить его не собираются.

Лёгкие снежинки кружились в свете единственного фонаря у его дома. Иваныч привычно нашёл свои окна: на кухне горел свет.

"Любонька разогревает ужин".

На душе у него было тепло и радостно.

Он не заметил, как от стены отделились и загородили путь две тени

"Мужик, дай закурить."