Глузского беспокоили сны. И то, что в сон клонило сразу, как только он выходил из корпусного блока. Так что вот уже шесть лет после работы садясь в машину, он знал: лучше никуда не ехать. Опасно, чёрт возьми: заснёт. Поэтому он даже не заводил мотор, а садился – и покорно превентивно засыпал. И только через час ехал домой. И все свои сны потом помнил.

 

А сны были прекрасны. Все как один – цветные. В них счастливые люди занимались самыми разными делами, порой повседневными: готовили что-то, разговаривали… иногда романтично собирали на лужайках цветы … А порой их занятия были очень даже необычными: например Глузский помнил, как один из ему приснившихся героев, прыгал с парашютом… тот раскрылся ярким многоцветным крылом и герой летел над землёй, а внизу проплывали реки, леса… Лепота!

 

Но Глузскому было страшно. Боялся он этих снов. И никому о них не рассказывал, кроме одного-единственного раза, когда, немного запинаясь, поделился своими чувствами с Витькой Машковым, однокурсником, одногруппником, а на тот момент собутыльником. Витька работал психиатром в третьей городской и подрабатывал частной психотерапией. С кем, как не с ним на эту тему?.. Витька выслушал, посмотрел на Глузского как-то странно… и сказал: "Ты ещё радуйся…" И всё. И заговорил о другом. А Глузский и сам уже пожалел, что рассказал.

 

Да и что рассказывать?

 

Вот например, сегодня… Всё обычно: обычный осенний день, обычная листва, желтая и красная, лежит на тропинке. Ничем не примечательная, обычная дверь приземистого здания в дальнем уголке больничного парка…

 

Это морг.

 

В ваннах, как обычно, лежат тела и фрагменты тел. На рабочем столе – труп немолодой женщины со светлыми и жидкими волосами на голове и деформированным разрезом от паха до грудины, грубо и редко зашитым после вчерашнего вскрытия. Родинка на шее. Давно привычный запах формальдегида. Серый цвет и желтизна кожи – вперемешку. Инструменты блестят на инструментальной стойке… Два санитара, два Семёна, быстро сворачивают свой перекус…

 

Сегодня на лечфак нужна рука, кисть и предплечье, до локтя. А Глузский в морге и патологоанатом, и прозектор – всё в одном лице. Ему и платят, и доплачивают.

 

Переодеваясь, Глузский привычно думает: "Да неужто в поликлинику, участковым терапевтом? И жить тогда на что? И хорошо, что Таня не против – сама когда-то лечила, не брезглива, а сейчас, вон, с Мишкой и Сашкой сидит… И этому тоже не против, нравится… А что? – работа её теперь дома… Да и вообще – нормальная у меня здесь работа!.. И на моё место желающие есть… и ох как немало! А сны… уж как-нибудь переживу…"

 

В общем – всё нормально, всё обычно… Не о чем рассказывать…

 

Но вот только сны… Глузский точно знает, кто ему приснится сегодня, после работы. Точно знает, что приснится ему белокурая девочка с родинкой на шее, счастливая и смеющаяся… Вчера она бегала по опушке леса с сачком, кузнечиков и бабочек ловила. Её мама и папа – их лиц было не разглядеть – стояли на пороге небольшого домика, махали ей руками. А сама она – то подкрадывалась к очередному кузнечику, сидевшему на листе осоки, то к крапивнице… В общем – счастливое детство Глузскому снилось, во всей красе… Только вот лицо девочки иногда становилось взрослым…

 

А чем она займётся сегодня – Глузский пока не знает… И эта загадка привычно будет преследовать его до конца рабочего дня…

 

Но вечером ответ будет получен. Всё как всегда. Как всегда…

 

"Ты ещё радуйся…" – вдруг вспомнил Глузский…

 

И ему стало как-то совсем уж по-настоящему страшно…