Пусть в небе белеют грядой облака, белеет лицо и белеет рука, белееют песчинки и чайки, косынки, панамки и майки. И море, и солнце, и горы-Кавказ, и, на горизонте, скала и баркас – белеют и парус, и корпус... Пускай мы отправимся в отпуск.

 

С тобой, на столетье назад, и пускай другие проводят свои отпуска не здесь. И пускай, на здоровье, сжимает насупленной бровью... А, может, – приподнятой, разницы нет, высокий блондин, или жгучий брюнет – проезжий прилизанный щеголь, белесый от солнца монокль.

 

О, мир, и о, миг, где, вернее всего, мы не существуем с тобой для него, а после опять возникаем... парящие кверху ногами: другой, незаметный, прищуренный глаз любуется на перевернутых нас... Могучий волшебник? Едва ли – фотограф под черной вуалью. Он, солнечный зайчик за хвост ухватив, уже превращает его в негатив: кассета вставляется в рамку, и все, что вокруг – наизнанку.

 

И черною пеной исходит волна, и черная тень опускается на косынки, песчинки и майки. И скалы чернеют, и чайки, и парусом черным надулся баркас, но это, как раз, не касается нас: что значит для нашего брата обычный щелчок аппарата, раз горы и море – за кадром, зато ты рядом со мною стоишь под зонтом, я – в белых штанах и панаме... и время не властно над нами?

 

Пусть белою кожею лиц или рук в глаза мы бросаемся людям вокруг, в реальности жить обреченным:

 

им белое

 

кажется

 

черным.