Они жили на одной лестничной клетке - Фира Яковлевна и Наум Моисеевич. Одинокие и далеко не молодые, выросшие в одном дворе, эти двое тем не менее в гости "на чай" друг к другу не заходили и не предавались общим воспоминаниям. При встрече во дворе или в булочной на углу он - неизменно сдержанный и учтивый - приподнимал шляпу, которую носил и летом, и зимой, бережно брал протянутую соседкой руку в длинной перчатке и, картинно склонившись, слегка касался её своими полными чётко очерченными губами. Даже в почти восемьдесят лет он был подтянут и привлекателен. Фирочка - так он к ней обращался - казалась старой и некрасивой, а некогда модные элегантные наряды теперь болтались на чуть скособоченной фигуре и выглядели нелепо. Тёплыми летними днями Фира Яковлевна выносила во двор невысокий стульчик и усаживалась с вязанием, тут же обрастая девочками младшего школьного возраста, желающими научиться премудростям рукоделия. За разговорами время пролетало быстро, мамы звали детей ужинать, и, оставшись одна, старушка ещё какое-то время сидела неподвижно и смотрела на угасающий закат; глаза её наполнялись слезами, но на этом дело и заканчивалось - неожиданно резко встав, она поспешно уходила к себе.

 

Я очень хорошо помню тот вечер: мне не терпелось показать своей наставнице первое самостоятельно связанное изделие - юбочку для куклы. Но Фирочки на привычном месте не оказалось. Немного поколебавшись, побежала на второй этаж и уже хотела постучать (звонок не работал), как обнаружила, что дверь приоткрыта. Любопытство взяло верх над воспитанием, и я вошла вовнутрь: пахло лекарствами и мёдом, на оттоманке лежала бледная Фира Яковлевна, а Наум Моисеевич, присев рядом, считал её пульс, поглядывая на массивные наручные часы. На предплечьях обоих, ближе к запястьям, чернели шестизначные номера...