Русалка. Почти по Андерсену. Глава 7
7.
Странные, бесцельные по лагерным нормам свидания совсем измотали Митю, он катастрофически не высыпался, но его тянуло к плоскому камню. Он убеждал себя, что приходит туда развеяться от лагерной суеты, смягчить боль от Светкиной измены, но в глубине души давно знал, что это не так. И вот пришла седьмая ночь...
Митя пришёл к плоскому камню в обычное время, но Аси не было. Это его ошеломило. Он смотрел на пустой камень и ничего не понимал. Уже привычная радость, которую он нёс в себе, вдруг превратилась в тревогу. Он только теперь по-настоящему понял, как важно для него видеть Асю. Мысли наскакивали одна на другую: «Наверное, что-то случилось... Я же ничего о ней не знаю... Где её искать? А если она больше не приплывёт?»
Ему вдруг представилось маленькая фигурка, медленно опускающаяся на дно: длинные волосы нехотя тянутся вслед, руки безвольно раскинуты... Как на экране, крупным планом, он увидел её бледное лицо с открытыми неподвижными глазами.
— Нет! — крикнул он и удивился, так жалобно прозвучало это в тишине.
Звук собственного голоса отрезвил его. Он стал убеждать себя: «Ничего страшного, что-то помешало ей приплыть сегодня, а завтра она будет ждать его, как всегда. Но уходить нельзя, он подождёт ещё немного. А вдруг она всё-таки приплывёт, а его нет...»
Он вскочил — ему показалось, кто-то коснулся камня, но это был только жалобный всплеск одинокой заблудившейся волны.
Во что бы то ни стало надо было успокоиться. Митя лёг на спину, закрыл глаза и приказал себе думать о том, как в следующий раз, если… (никаких «если»!) ...в следующий раз он принесёт ей цветы. В лагере их полно. Вокруг танцплощадки в вазонах растёт что-то белое и замысловатое… Нет, чепуха… Лиловые глицинии красивы, но из них не сделаешь букет, да и пахнут они неприятно... Прямо перед главным корпусом растут цветы с жёсткими зелеными листьями и высокими красными соцветиями, но у них такой самодовольно-скучный вид, что для Аси они не подойдут... Розы! Вот то, что надо! У столовой, на круглой клумбе их видимо-невидимо!
…И вот Митя уже идёт по аллее к столовой, а навстречу ему Светка. Она несет в руках охапку алых роз и жалобно говорит:
— Митя, отдай розы и уходи. Я знаю, она русалка, она тебя погубит... А я тебя люблю...
В самой середине клумбы по пояс в цветах стоит Евгений Борисович и поет басом: « О Марита-а-на-а, моя Марита-а-на, выйди на-а-а балко-он...» Подмигивает Мите и говорит:
— А она ничего! — и прищёлкивает пальцами.
Митя понимает, кого он имеет в виду: Изабелла Борисовна тоже здесь, у неё невероятно огромная грудь и зелёный русалочий хвост. Она выныривает из розовой пены, подплывает к Мите, трогает его лоб холодной рукой и говорит тоненьким голоском:
— Митя, проснись!
…Митя открыл глаза и увидел Асю, которая сидела рядом, c её волос натекла целая лужа. Она гладила его лоб и жалобно говорила:
— Митя, проснись! Я боялась, что ты уйдешь! Проснись же, Митя...
Митя молча смотрел на неё, словно видел впервые, потом взял холодную тоненькую ручку, бережно сжал в ладонях и поцеловал. Так же, не говоря ни слова, набросил на неё свою куртку и привлёк к себе. Он не спрашивал, почему она опоздала, и она ничего не объясняла, в этом уже не было необходимости. Ася прижалась к его груди, и так они долго сидели и молчали. Это было их объяснением в любви.
. . .
Следующая ночь соединила их. Ася ждала его, и как только он сел рядом с ней, торопливо сказала:
— Я всё знаю! Я знаю, что между нами теперь должно произойти... Я готова, только помоги мне.
— Ася… Если ты не хочешь...
— Хочу! — перебила она. — Я хочу того же, чего хочешь ты. Мне немного страшно, но я знаю, что иначе быть не может. Значит, пусть будет! Главное всё равно уже произошло — мы встретились!
Митя взял её руки в свои:
— Подожди! Я сам не знаю, хочу ли я этого. Пожалуй, хочу, или думаю, что хочу, потому что должен хотеть. Я целый день сегодня только и делал, что думал о нас с тобой, и о других... Думал об этом… — он говорил медленно, подбирая слова, словно разговаривал с самим собой. — Думал, почему люди придают этому столько значения? И, знаешь, я, кажется, понял. Это — проверка. Понимаешь? Проверка! Когда двое нашли друг друга, они должны пройти через испытание и понять, для чего они вместе. У нас в лагере, да и везде, чаще всего я вижу одно и то же: два человека хотят получить удовольствие друг от друга. Просто пользуются один другим и называют это любовью. Но разве это любовь? Это надо называть другими словами… Их много, и все они грязные. И это неспроста! За удовольствие приходится расплачиваться: плата — стыд. Хочешь получить удовольствие — переступи! А кому не стыдно, те ничего и не платят. Но такие вообще ничего не понимают. А те, кто понимают, но не хотят отказаться от удовольствия, придумывают всякие оправдания. Говорят: это естественно, это необходимо для здоровья. Говорят: это нужно, чтобы продолжалась жизнь, чтобы появлялись дети. Всё неправда! Никто из тех, кто уединились сегодня ночью в нашем лагере, не делает это ради здоровья, тем более ради того, чтоб появились дети. Наоборот, скажи им, что будут дети, они разбегутся в разные стороны. Удовольствие! Только удовольствие! И ещё тщеславие. И… не знаю, как сказать… какое-то болезненное наслаждение от того, что ты переступаешь через нечто запретное. Ведь недаром это называют грехом. — Он вздохнул. — Нет, не могу я это точно выразить, но это как-то… нечисто и эгоистично. И у меня сколько раз было так же, хотя я и не понимал этого. А сейчас всё по-другому. Я совсем не жду удовольствия. Более того, мне страшно — вдруг после этого всё изменится? И в то же время, как я могу доказать тебе, что я — твой? Весь! Если мы пройдём через это и не изменимся, не станем грязнее, хуже, значит, всё правильно, значит, так и должно быть.
Он помолчал, потом тихо сказал:
— Наверное, я всё-таки хочу этого, но больше всего хочу, чтобы это ничего не испортило.
Он отвел в стороны её волосы и прикоснулся к телу. Она вздрогнула и прошептала:
— Митя!... Я боюсь...
Митя опустил голову ей на грудь, прошелся по ней губами, потом начал целовать шею, затем подбородок, и когда, наконец, встретился с её губами, она задохнулась, судорожно всхлипнула и прильнула к нему...
То, что испытал Митя, невозможно было сравнить с тем, что бывало у него со Светкой. Со Светкой они брали друг у друга то, что каждый мог взять, и когда всё заканчивалось, чувствовали что-то вроде обоюдной благодарности за угощение. Теперь же Митя чувствовал только одно — страстное желание выжать себя до капли и всего себя без остатка отдать Асе. Он чувствовал, что она хочет того же, и это удваивало, удесятеряло его усилия, наполняло ликованием. Отдать — в этом было радость и в этом же была мука, потому что всегда оставалось что-то, что невозможно отдать.
Со Светкой всё заканчивалось спокойным удовлетворением, мало чем отличающимся от сытости после обед — оставалось только убрать грязную посуду. Теперь осталась нежность. Её нельзя было утолить. Митя наклонился к Асе и прикоснулся губами к её лбу.
— Что я наделала! — прошептала Ася. И заплакала…
— Ася, малышка, прости! — Митя гладил её по голове, целовал худенькие руки, а она рыдала и всё сильнее прижималась к нему. Он был ошеломлён случившимся, её слезами, чувствовал себя бесконечно виноватым, и в то же время его распирало немыслимое, невозможное счастье. Ему хотелось сделать для неё что-нибудь, чтобы она поняла, что он чувствует. И он повторял снова и снова:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Не плачь, слушай: я тебя люблю!
— Ты ничего не понимаешь! Я не должна была этого делать! — она посмотрела на него взглядом, от которого у него сжалось сердце. — Но я не жалею…
Он взял её руки в свои, огромные и грубые по сравнению с её тонкими пальчиками и стал целовать их. Она улыбнулась сквозь слезы:
— Скажи ещё раз, что ты меня любишь...
(продолжение следует)
