Зимние стансы

Холод струится песней в джазовом клубе. Гости

медленно пьют игристый винный напиток, виски,

водку, мартини. Праздно, как за игрою в кости,

смерть забирает жизни.

Звоном бокалов, светом пыльных плафонов, дымом

длинных сигар и лаком старых гитар покрытый,

холод всё знает. Реже знает не всё, как мы, но

мне им не стать забытым.

 

Старый Чикаго, «Форды», чёрные шляпы, мех на

женских пальто, перчатки в порохе, лампы банков,

тёплые гильзы, смог и взгляд в середину века,

чей номер двадцать. Запах

выпивки, слёз, парфюма, крови, пролитой наземь,

кресел и сцен театров, блеск портсигаров, снега.

Холод встречает время белой улыбкой, глазом,

спущенным с тени века.

 

В тёмной квартире, полной старых открыток, пыльных

чёрных экранов, шатких стульев, скрипучих окон,

люди прекрасно знают, сколько они любили

и потеряли сколько.

Где-то в подъезде мыши вновь исчезают в стенах,

в трещинах, коих сотни, и в незаметных лазах.

Где-то внутри под кожей кровь согревает вены

синим цветочком газа.

 

Холод слетает с неба снегом, январским ветром

и оседает в лёгких. Сколько же будет боли…

Шляпы уходят в полночь, в городе пахнет фетром

и океанской солью.

Стынет мой кофе. Вечность тихо крадётся в спальню,

ищет пижаму, тапки, но не находит оных.

Холод терзает душу, сердце покрыто сталью.

Сердцу положен отдых.