Зимние стансы
Холод струится песней в джазовом клубе. Гости
медленно пьют игристый винный напиток, виски,
водку, мартини. Праздно, как за игрою в кости,
смерть забирает жизни.
Звоном бокалов, светом пыльных плафонов, дымом
длинных сигар и лаком старых гитар покрытый,
холод всё знает. Реже знает не всё, как мы, но
мне им не стать забытым.
Старый Чикаго, «Форды», чёрные шляпы, мех на
женских пальто, перчатки в порохе, лампы банков,
тёплые гильзы, смог и взгляд в середину века,
чей номер двадцать. Запах
выпивки, слёз, парфюма, крови, пролитой наземь,
кресел и сцен театров, блеск портсигаров, снега.
Холод встречает время белой улыбкой, глазом,
спущенным с тени века.
В тёмной квартире, полной старых открыток, пыльных
чёрных экранов, шатких стульев, скрипучих окон,
люди прекрасно знают, сколько они любили
и потеряли сколько.
Где-то в подъезде мыши вновь исчезают в стенах,
в трещинах, коих сотни, и в незаметных лазах.
Где-то внутри под кожей кровь согревает вены
синим цветочком газа.
Холод слетает с неба снегом, январским ветром
и оседает в лёгких. Сколько же будет боли…
Шляпы уходят в полночь, в городе пахнет фетром
и океанской солью.
Стынет мой кофе. Вечность тихо крадётся в спальню,
ищет пижаму, тапки, но не находит оных.
Холод терзает душу, сердце покрыто сталью.
Сердцу положен отдых.
