Утопленник

Был февральский закат, он бесцветно скользил по лицам, и

словно крыльями вырос туман из хребта горы.

Не кровавое солнце, а отблеск сирен полиции

по кирпичным стенам обжигающе полз. Пестры

были улицы шапками, окнами и машинами,

только редкие пальмы печально чернели, ночь

будто мхом небосклон покрывала, давя, душила, но

от размытых лучей всё сиял горизонт льняной.

 

У реки — пыль и шум, сапогами в траве натоптано,

полумокрым брезентом сверкала, дрожа, Кура:

на кривом берегу обнаружился вдруг утопленник,

что погиб на заре или, может, ещё вчера,

и обласканный холодом, волнами зацелованный,

к золотым небесам поднимал проржавевший взор.

Наполнялся откос запоздалыми рыболовами,

многоглазой толпой, будто тучи — глухой грозой,

а мертвец всё глядел — как глядят на богов-мучителей

души мёртвых глазами задушенных грязью рыб.

 

Это было так страшно и было так незначительно

для бездушно уснувшей в белёсых лучах Куры.

Смертью мутные воды недолго шумят и полнятся:

растворялась река в загустевшей топи веков,

и вся память стиралась в объятьях её любовницы,

забывалось — как волны — стремительно и легко.

 

Ни на ранней заре, ни сквозь вечер, кричащий птицами,

не услышит никто, как спускает судьба курок.

 

Был февральский закат, он бесцветно скользил по лицам, и

целовалась Арагви с дрожащей хмельной Курой.