Отец, мы поймем.
Я искала заметки в твоих дневниках,
Неужто ты мне ничего не оставил?
Ты глупец был или был мудрец иль дурак?
Я уже не узнаю, никто не узнает.
Мы любили тебя и твои:
"подожди.
Я пишу, можешь меня не звать хоть минутку".
Через час вновь подходишь, а там ты опять,
со своими словами
В серьез и не в шутку.
Ты пиши, я готова еще подождать.
Мы готовы прождать сколько нужно, и ждем.
И пока в книгах ты открывал снова дверь,
Мы все ждали пока ты напишешь еще.
И писал, ты писал увлеченно с улыбкой.
Ты писал и плевать было всем на ошибки.
Торопясь,что успел, то исправил и ладно.
Дальше вновь ты писал, будь всё чтиво не складно.
Но мы ждем до сих пор, и мы верим в тебя.
То что умер ты - вздор. В это верить нельзя.
Верю я лишь в одно, ты велик был тогда,
Когда ты не скучал в свои жизни года.
Ты писал и прекрасно все было вокруг.
Но мы видели дверь и по клавишам стук.
Ничего мы поймем, ты пиши а мы ждем.
Ведь мы любим тебя, и поддержим во всем.
Ведь на то мы семья. Мы поймем.
Неужто ты мне ничего не оставил?
Ты глупец был или был мудрец иль дурак?
Я уже не узнаю, никто не узнает.
Мы любили тебя и твои:
"подожди.
Я пишу, можешь меня не звать хоть минутку".
Через час вновь подходишь, а там ты опять,
со своими словами
В серьез и не в шутку.
Ты пиши, я готова еще подождать.
Мы готовы прождать сколько нужно, и ждем.
И пока в книгах ты открывал снова дверь,
Мы все ждали пока ты напишешь еще.
И писал, ты писал увлеченно с улыбкой.
Ты писал и плевать было всем на ошибки.
Торопясь,что успел, то исправил и ладно.
Дальше вновь ты писал, будь всё чтиво не складно.
Но мы ждем до сих пор, и мы верим в тебя.
То что умер ты - вздор. В это верить нельзя.
Верю я лишь в одно, ты велик был тогда,
Когда ты не скучал в свои жизни года.
Ты писал и прекрасно все было вокруг.
Но мы видели дверь и по клавишам стук.
Ничего мы поймем, ты пиши а мы ждем.
Ведь мы любим тебя, и поддержим во всем.
Ведь на то мы семья. Мы поймем.
