МАЧЕХА
МАЧЕХА
Тот день Дашка помнила до мелочей.
Это была пятница - не нужно делать опостылевшие уроки! Она взглянула на маленькие дешевые часики, болтавшиеся на худеньком запястье, – без пятнадцати три – и вставила ключ в замочную скважину. В это время дома никого не могло быть, отец ведь на работе, но замок предательски отказал. Дашка принялась вертеть ключ туда-сюда, трясти хилую ручку двери…
На пороге стоял смущенный отец, сзади которого Дашка сразу рассмотрела растоптанные женские туфли без всякого намека на элегантность или лоск.
- Даш, это … - закашлялся он. – Я хочу тебя познакомить… Это Тамила, она будет жить с нами.
Дашка все понимала. Ей самой уже 15, мамы нет почти шесть лет, соблюдены все сроки и приличия. «Даш, он же мужик, сколько он может быть один? - даже Ирма, родная сестра мамы, была на стороне отца. – Да и тебе будет лучше: женщина в доме – это уют и нормальный обед…»
Дашка всё понимала, но смириться не могла. Ну да, мужик. Но что ему не хватает в их мирной маленькой жизни? Она, Дашка, и суп варит, и убирает, и гладит. Нет, слово «секс» ее тоже давно не смущало и не вызывало загадок, но какой еще секс в их возрасте? Да еще с этим тощим сгорбленным, как засохшая альпийская сосна, чудовищем по имени Тамила в растоптанных туфлях 41-го размера?
И Дашка замкнулась. Просто ушла в себя.
На кладбище каждый месяц ездила одна. Остальные раз в год – в поминальные дни после Пасхи. Отец всю зарплату отдавал мачехе не потому, что экономил на дочери, а потому что ему и в голову не приходило, что ей могут быть нужны деньги. Действительно, зачем Дашке деньги, если Тамила готовит свой жуткий плов с полусырым рисом и зажаривает старое сало в борщ, покупает одежду на китайском рынке, дешевое детское мыло и зубную пасту «Лесная».
Нет, мачеха Дашку не обижала. Она просто была такая. Глухая к своим и чужим потребностям. Она жила, чтобы работать, а не работала, чтобы жить. Она одевалась, чтобы не ходить голой, а не чтобы выглядеть хорошо. Она была больной и несчастной, хотя могла бы быть здоровой и счастливой. Но она не умела. Ни того, ни другого. Она бесконечно кашляла, но не шла к врачу, а пила какую-то вязкую бесполезную настойку, которую по утрам заваривала сама. Руки мазала детским кремом, потому что иссушенная кожа начинала отслаиваться лопухами, а редкие прыщики на лице прижигала – о ужас! - фукорцином. Она абсолютно не понимала падчерицу, как дворовая суровая псина не способна понять мальтийскую болонку, восседающую на взбитой хозяйской подушке.
Время тянулось, как клейкий кисель, до тех пор, пока умер отец. К небесам он взлетел во сне: остановилось уставшее сердце. Дашка к тому времени училась на четвертом курсе педагогического, на стационаре – отец настоял. Безмерность горя сглаживал тот факт, что ее худую холодную руку не выпускал из своей Димка. На кладбище, на поминках, потом, когда снова наступили липкие и постные будни. Тамила еще какое-то время жила с Дашкой: варила пересоленный борщ и тушила жаркое с обрезками мяса. Стирала постельное белье раз в две недели и елозила полы, ползая с тряпкой на коленях.
- Тамила, у нас есть швабра, - раздраженно бросала Дашка.
- Да разве ж шваброй в углы залезешь? – сопротивлялась Тамила.
А потом к ним совсем переехал Димка, и Тамила резко засобиралась. Утрамбовала свои скудные шмотки в старую мамину леопардовую сумку, позвала Дашку.
- Вот, отец тебе на свадьбу собирал, - протянула пухлый затертый конверт из прошлого века. С голубыми цветочками. Таких уже не делают. – Самое время, наверное, - помолчала, сжала до синевы крючковатые пальцы и поднялась.
Дашка вздохнула с облегчением. Она не знала, куда идет эта странная женщина, похожая на тень, как не знала, откуда она пришла. Дашка давно устала от ее мученического лица, узловатых неухоженных рук, запаха плохо просушенных вещей и жилистых жирных котлет.
Ей было уже почти 22, и она готова была жить сама.
Целую неделю после бесшумного ухода Тамилы Дашка все-таки мучилась от осознания собственного бездушия. Рисовала себе жуткие картины спящей на вокзале мачехи или, еще хуже, бесправной рабыни у каких-нибудь базарных Ахмета или Джафара. Мысленно казнила себя за черствость и разрабатывала план поиска, понятия не имея, с чего начать.
- Да ладно, - сказал Димка. – Она взрослая тетка, и знает, что делает. Нашла, о чем думать…
И все стало на свои места. Действительно, - кто она ей, Дашке, это Тамила? Не век же с ней куковать…
Раскрыв конверт, Димка присвистнул.
- Даш, да мы же машину можем купить!!!
Машину купили. Не новую, с пробегом, но целую и юркую. Сразу отправились в Карпаты, поплутали по горным дорогам. Жили в маленьких отелях и кемпингах, пили вино, если сочные голубцы и рыхлые вареники. Потом – в Одесскую область на бархатный сезон. Вернулись в середине октября без денег, но с наполеоновскими планами. Дашку даже не расстроило то, что ее отчислили из вуза, а у Димки не складывалось с работой.
Между делом консьержка тетя Тоня рассказала, что Тамила теперь живет в первом подъезде девятиэтажки напротив, через пустырь. Перебралась к вдовцу-генералу и ходит в шубе его жены. Генеральские дети сначала напряглись, а потом увидели, какая Тамила работящая и молчаливая, и успокоились. Дочь даже порадовалась, что не надо теперь с кастрюлями дважды в неделю ездить через весь город. А невестка заручилась обещанием тестя не прописывать Тамилу и, чтобы закрепить договоренность, прописала свою маму. Впрочем, к чести мачехи, она всей этой суеты не заметила. Не потому что была слишком доброй, а потому что вообще не умела чего-то хотеть. Даже полусъеденную молью шубу генеральской жены согласилась носить, потому что иначе бы ее выбросили. А чего добру пропадать?
Консьержка пожала плечами, всем своим видом выражая поддержку Тамиле.
Пару раз Дашка встретила мачеху, гуляющую с дряхлым от старости генеральским пуделем, но переждала под серым от пыли тополем, пока та свернула в другую сторону. Почему-то было неловко от встречи.
…Димка ушел перед новым годом. Сложил в рюкзак свои скромные пожитки, в карман джинсов засунул ключи от видавшего виды фольксвагена.
- Даш, я деньги за машину верну, мне работу обещали после праздников… Частями, ладно?
Дашка молчала.
- Ну, не обижайся, так бывает… Я Ингу еще в школе любил, а вот теперь мое время пришло… - И решительно вышел за дверь.
Дашка расколотила самый крупный ёлочный шар, выбрала острый осколок и приложила к фиолетовой вене. Прижала - отпустила. Отбросила. То, что запросто делают брошенные женщины в фильмах, совсем не просто сотворить в жизни.
Ни одно Дашкино обращение по поводу работы не имело успеха. Слишком высока конкуренция нынче, чтобы кого-то заинтересовала недоучка из педагогического без единого рабочего дня. На третьей неделе одиночества Дашка сварила последние полстакана риса и вытащила из загашников неизвестной давности банку тушенки. Осталось еще засахаренное Тамилино варенье и залежавшийся, с привкусом сырости, чай.
Повинуясь, скорее, инстинкту, Дашка спустилась к почтовому ящику, сама не понимая зачем. Ну, какие сейчас могут быть почтовые уведомления или письма? Замерзшей рукой с трудом открыла заевший замок и обомлела. Рука нащупала пухлый конверт. Деньги. Целая пачка разношерстных, безалаберно сложенных купюр.
Дашка ела ветчину с ржаным хлебом, запивала густой абрикосовой ряженкой и думала о том, что Димка – все-таки мужик. В душе шевельнулась скудная надежда, а вдруг…
А вдруг эта Инга отпадет, как слишком рано расцветшая и прибитая поздним морозцем почка? Бывает же такое… Нереализованная мечта. А потом, – а потом окажется, что вовсе и не мечта…
Еще пару раз Даша находила толстые конверты, и надежда расцветала все отчетливее. В один из промозглых вечеров она даже не выдержала и набрала Димкин номер.
- Дим, спасибо тебе!
- Да не за что, Даш, – промямлил сонный голос.
Благородство – еще один козырь. Дашка даже почти созрела сказать ему о главном, но трубка запищала гудками. И Дашка решила подождать еще. Чтобы, как в сериале, однажды все завертелось вновь в неистовом карусельном танце…
Ранней весной уже отяжелевшая Дашка вышла из лифта на первом этаже и услышала возню возле почтовых ящиков. Спустилась. Никого. Открыла ободранную зеленую створку, достала конверт. Быстро, насколько могла, выбежала за дверь подъезда. Хотелось догнать, схватить за рукав, прижаться...
Между сиротливыми голыми деревьями мелькала сточенная молью шуба генеральской жены. Бежать по скользкому тротуару было опасно, и Дашка просто медленно побрела через пустырь к девятиэтажке напротив. У бабки в рыжем пуховике, явно с чужого плеча, спросила, где живет генерал.
Дверь открыла спокойная Тамила с кухонным полотенцем в руке.
- Прости меня, пожалуйста, - Дашка с трудом выдавила из себя простые, как сухарики, слова. И протянула конверт. В ней всё еще ютилась надежда, что Тамила опровергнет Дашкину унылую догадку, с корнем вырывающую последний шанс на сериальный конец ее обычной истории. Но Тамила не удивилась. Сказала, как по-писанному, словно готовилась заранее:
- Бог с тобой, Даш, тебе нужнее. Я-то на всем готовом, мне ни к чему. А у меня и пособие хорошее, и генерал не жалеет…
Утром Дашку разбудил звонок в дверь. На пороге стояла Тамила с маминой леопардовой сумкой.
- Пустишь? Подумала вот, что тебе я сейчас нужнее. А то родится пацан, как одной-то? И не поспишь, и за молоком не сбегаешь, и не уберешь… Да и купить сколько всего надо! Мне хоть своих Бог не дал, так я же всю жизнь в няньках. То с младшими, то с племянниками, то в садике работала, то просил кто…
- А как же генерал? – Дашка просто не знала, что сказать.
- Ничего, потерпит. Тут же рукой подать, буду ходить… Уберу, суп сварю – все успею…
Дашка стояла, впервые в жизни до хруста обняв хлипкие плечи Тамилы, которые терпко пахли лавандой, а не вечно непросушенным свитером. Гладила узловатую сухую руку, которая все еще сжимала мамину леопардовую сумку…
- Тамила, а почему пацан? А вдруг девчонка… – спросила шёпотом.
- Пацан, - хрипло ответила Тамила. – Бабку не проведёшь! - и засмеялась непривычно молодо.
