Дыра с пустóтами
Вся моя жизнь — не значит,
жизнь моя — иудейская стена Плача…
Но это часть правды. Правда сравнима с адом,
правду назвать страшно, да и не надо.
Я — полное одиночество,
хоть у меня есть друзья, жена, дочь.
В хмурый осенний день и в майский
некем любимым быть… Краски!
Краски облезли, были — и вдруг исчезли,
и я из яркого стал бледный;
бликал в общем узоре,
вдруг выпал из его хора уродливым
отверженным, смрадным сором.
Кто я? зачем я? — вот боль какая
придвинулась и суёт своё рыло.
А я хочу как в детстве, когда меня носила
заботливая, как мать, сила.
Теперь я — как камень,
который запнули на фиг.
И мимо мчит жизни трафик с некими целями,
что, дескать, высшие, а на деле
цели — как мухи, всосанные пылесосом:
мнят, летят в Ибицу, где кайф лыбится,
а окажутся в пыльном мешке, где сдохнут;
мнили себя пройдохами — кончат лохами.
Вопрос остался: кто я? зачем я?
Какая в моём бытии идея, что плачу,
а в детстве было — иначе?
В детстве моём голубом,
волшебном, как фея,
мир знал, что я его бог,
а он моя затея.
Моё одиночество жжётся днём,
Моё одиночество жжётся ночью.
Моё одиночество бесповоротно,
будто я в здесь, а мир — за воротами
мне швыряет куски, как псу, и ждёт, чтоб тявкал
я в благодарность. Ни одна вещь в миру не моя:
не я, например, успешная та семья
вываливающая из «мерса» у магазина,
мимо какого я мчу, замотанная скотина,
после какой-то где-то работы,
после которой водки охота…
Ладно успешная та семья, которая не моя.
Но не мои и улицы: ни Арбат, ни Тверская,
ни Якиманка, ни распоследняя Хреновскáя,
с их ресторанами, бутиками, прочими фишками;
не мои они, мать их! лишний я! Я товарюсь в «Пятёрочке»
и оттуда мчу в угол свой жевать корочки,
запивая бутылкой «Балтики» с её номерами
коммерческой пошлой тактики.
Улицы — жирно? но не мои на них и машины,
ни «bmw», ни «хонда», ни гном-«матисс»,
в которых живые миссис или же мисс,
которые не мои все вместе, — чьи-то они
дочки, жёны, любовницы и невесты.
Страшно, когда, кроме улиц, машин и прочего хлама
к тебе не относится и живое самое.
Губы кусай и плачь, вспомнив,
что в детстве было — иначе.
В детстве моём голубом,
волшебном, как фея,
мир знал, что я его бог,
а он моя затея.
Мир — я привык брать от него объедки.
Но я и себе дан по жёсткой тарифной сетке.
Я б, может, плюнул в этот мир густо,
чтобы себе довлеть с гордым чувством,
но моё пол-человечества мечется,
чтоб стать единым. И мне из не моей машины
на не моих улицах нужна Света, Дина, —
женщина, чтоб я стал цельный.
Но не бывает так, никогда и никак.
Встретились, полюбили — но быт
разлучит, ты её забыл да и сам забыт.
Хуже — она крадёт твоего ребёнка
и ищет парня, у которого чувства тонкие,
он, мол, её поймёт; а он её — в зад и в рот.
Калеченная, она
ищет пятую… сотую встречу,
маясь отчаяньем, — нужный всё не встречается.
Жуткая сила её и моё человечество разлучила,
и мы в миру — точно дыры.
Но и дыра, чьё имя мужчина и женщина,
таит в себе пустоты не меньшие и спрашивает:
кто я? зачем я? и почему ни сéмьи, ни обладанье
«мерсами» да дворцами не сводят концы с концами?
Зачем одиночество и разлад в себе дни и ночи,
когда, неприкаянная дыра с пустотами,
в бессоннице мучим заботами,
ты вдруг плачешь, вспомнив:
в детстве было — иначе.
В детстве моём голубом,
волшебном, как фея,
мир знал, что я его бог,
а он моя затея.
