Одиссея. Песнь тринадцатая
ОДИССЕЯ
Песнь тринадцатая
Так Одиссей говорил, и ему в потемневшем чертоге
Гости царёвы внимали, и все очарованы были.
Тут обратилась к нему Алкиноева сила святая:
«Если мой дом меднокованный ты посетил, благородный
Царь Одиссей, то могу уповать, что препятствий не встретишь
Нынче, в отчизну от нас возвращаясь, хотя и немало
Бед испытал ты. Теперь обращусь, земляки феакийцы,
К вам, ежедневно вино искромётное пьющим со мною
В лучших палатах, внимая певца удивительным песням.
Всё уж в ковчеге лежит драгоценном. И данные гостю
Ризы, и чистого золота чудной работы сосуды,
Да и немало подарков других от владык феакийских.
Пусть же прибавит еще по котлу и треножнику каждый.
Мы же убытки свои возместим, увеличив разумно
Сборы с народа. Столь щедро дарить одному не по силам».
Так Алкиной говорил. И, одобрив его предложенье,
Всё по домам разошлись, о покое ночном помышляя.
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Каждый поспешно отнёс на корабль меднолитную утварь.
После того, как прошёл Алкиной по корме корабельной,
Лично проверив, добротно ли утварь рабы прикрепили,
В царских палатах собрался народ за обедом прощальным.
Тут собирателю туч, громоносцу, владыке Олимпа
В жертву быка принесла Алкиноева сила святая.
Пламени бёдра предав, насладились роскошною пищей
Гости царя. И, звуча вдохновенно заветною лирой,
Пел Демодок за богатым застольем. Но голову часто
Царь Одиссей обращал на закатное солнце, желая,
Чтобы быстрей погрузилось оно за черту горизонта
И чтоб как можно скорее настало отплытия время.
Так помышляет о сладостном вечере пахарь усталый,
Плугом своим разрыхляя широкое поле. На запад
Взор он бросает в надежде, что скоро в округе стемнеет,
И поспешит он усталой стопой к тишине и уюту.
Так же тайком Одиссей веселился, следя за светилом –
Как неотступно склонялось оно за темнеющий запад.
Вот наконец Одиссей обратился ко всем феакийцам:
«Царь Алкиной, благороднейший муж из муже й феакийских!
Все, кто сидит за богатым столом с Одиссеем счастливым!
В путь снарядите меня, сотворив возлиянье бессмертным.
Сами же радуйтесь. Всё уж готово, чего так хотело
Сердце моё – и корабль, и дары. Да пошлют благодать мне
Боги небесные, чтобы теперь, возвратившись в отчизну,
Дома нашёл я невинной жену и возлюбленных ближних
В здравии добром. А вы благоденствуйте каждый с хозяйкой
Избранной, с чадами милыми. Всё да пошлют вам в избытке
Щедрые боги. И зло никакое чтоб вас не коснулось».
Так он сказал. И, своё одобрение выразив дружно,
Все до единого из феакийцев решили немедля
Гостя, пленившего их столь сердечною речью, отправить
К дальней Итаке. Тогда Понтоною сказал благородный
Царь Алкиной: «Ты наполни кратеры вином искромётным,
Лучшие чаши подай, чтобы, Зевсу светло помолившись,
Странника в милую землю отцов отпустили мы с миром».
Так он сказал. И, кратеры наполнив вином благовонным,
Выставил чаши гостям Понтоной. И они возлиянье
Сделали светлым богам, беспредельного неба владыкам.
Встал за столом Одиссей хитроумный и подал царице
Кубок двуярусный, и, поклонившись Арете, промолвил:
«Радуйся ныне, царица, и жизнь проводи беспечально
Все свои годы и дни, что назначены небом премудрым.
Я возвращаюсь в отеческий дом свой. А ты благоденствуй
Дома с детьми, с домочадцами, с добрым царём Алкиноем».
Так он царице сказал, и за медный порог торопливо
И не без радости скрытой шагнул. Алкиной Понтоною
Следом идти приказал, чтоб ему указал он дорогу
К пристани, где поджидало готовое к плаванью судно.
Тут же царица Арета за ним отослала служанок.
Первую – с вымытой чисто одеждой и с новым хитоном;
С ценным ковчегом – вторую, а третью – со светло-пурпурным
Сладким вином и запасом еды на дорогу. У моря
Всё это приняли быстро гребцы, по упругому трапу
Мигом внесли на корму и на палубе мягко-широкий
Гостю ковёр разостлали, накрыли его простынёю.
Вот и вступил Одиссей на корабль быстроходный. Устало
Лёг на ковёр. От причального камня канат отвязали.
В нужном порядке расселись на лавках гребцы. И ударом,
Резким и дружным, попутные вспенили волны. Мгновенно
Сном непробудным заснул Одиссей. А корабль быстроходный
Мчался по морю, корму поднимая и след оставляя
Пенно-пурпурный. Так полем широким, неся колесницу,
Резвых четвёрка коней, подгоняемых воином смелым,
Рвут рассекаемый воздух, чуть поля ногами касаясь.
Даже быстрейший пернатый, воинственный сокол небесный,
Эту четвёрку навряд ли догнал бы. И так же волшебно
Судно несло Одиссея, великого мужа, который
Множество бед испытал, разрывающих сердце, и много
Вынес сражений жестоких. Теперь же он спал беззаботно.
Но засияла звезда лучезарная, вестница светлой,
В сумраке раннем родившейся Эос. И, путь свой окончив,
Горной Итаки достигнул корабль, обегающий море.
Гавань там названа именем Форка, владыки морского.
Длинные цепи отрогов зубчатых, стремящихся к небу,
По берегам образуют надёжные стены. От ветра
Оберегают они неподвижную воду. На месте
Можно любом своё судно поставить, ничуть не заботясь
Длинным канатом его прикрепить к каменистой ограде.
В дальнем углу этой гавани можно заметить маслину
С тенью широкой. Вблизи от нее полутёмный, со сводом,
Вверх уходящим, виднеется грот. В этом гроте немало
Тонких из камня кратер и больших двоеручных кувшинов.
Пчёлы гнездятся в их недрах, свой сладостный мёд составляя.
Так же немало там каменных станов. За ними наяды
Ловко одежды пурпурные ткут. Там вода ключевая
Чистым потоком журчит, не смолкая. В том гроте два входа.
Людям один лишь из них, обращённый к Борею, доступен.
К Ноту ж, на юг обращённый, богам лиши открыт – не дерзает
Смертный к нему приближаться, боясь от богов наказанья.
Зная то место, к нему подошли феакийцы. На берег
Вынесло славное судно почти до кормы и до киля –
Так оно мчалось под мощные всплески размашистых вёсел.
Тут феакийцы царя Одиссея подняли с постелью,
Всё еще спящего, и положили у корня оливы.
После, богатства собрав, по веленью великой Афины
Щедро вручённые гостю, они положили их рядом,
Прежде разведав, что это поодаль дороги, чтоб кто-то,
Пользуясь сном Одиссея глубоким, дары не похитил.
Тут же пустились по морю они. Но земли сотрясатель,
Помня во гневе о прежних угрозах своих Одиссею,
Твёрдому в бедствиях мужу, с такой обратился молитвой
К Зевсу: «О Зевс, наш отец и владыка! Не буду богами
Более чтим я, коль мною ругаться начнут феакийцы,
Смертные люди, хотя и божественной нашей породы.
Знал я, что в дом свой, немало тревог испытав и несчастий,
Должен вступить Одиссей. Я не мог у него возвращенья
В целом похитить – ты прежде уж суд произнёс свой над смертным.
Нынче ж его феакийцы в своём корабле до Итаки
Спящего, мне вопреки, довезли, одарив в преизбытке
Золотом, медью и множеством риз превосходных, да так, что
Даже из Трои подобной добычи не вёз он в Итаку».
Гневному богу ответствовал туч собиратель: «О мудрый!
Странное слово сказал ты сегодня, я думаю, в гневе.
Ты ли у нас не в чести, и возможно ли так, чтобы лучший,
Старший и силою первый не чтим был у младших и низших?
Если же кто из людей земнородных, с тобою неравных
Силой и властью, тебя не почтит, накажи беспощадно.
Действуй теперь, как желаешь ты сам, как приятнее сердцу».
Бог Посейдон, содрагатель земли, отвечал на слова громовержца:
«Смело бы действовать стал я, о Зевс чернооблачный, если б
Силы великой твоей и тебя раздражать не страшился.
Нынче же мной феакийский прекрасный корабль, Одиссея
В землю Итаки привезжий и морем обратно плывущий,
Будет разбит, чтоб вперёд уж они не дерзали по водам
Всех провожать. И горою великой задвину их город».
Гневному богу ответствовал так громовержец великий:
«Друг Посейдон! Полагаю, что самое лучшее будет,
Если – когда подходящий корабль издалёка увидят
Жители города – ты перед ними в утёс, сохранивший
Облик плывущего судна, его навсегда превратишь ты.
Всех изумит это чудо. И ты их горою задвинешь».
Зевсово слово услышав, владыка простора морского,
В Схерию, где обитал феакийский народ, устремился
Ждать корабля. А уж тот, как стрела, приближался к владыке.
Мигом его обратил он в корабль из тяжёлого камня,
Быстрым ударом ладони его основанье притиснул
Крепко к подводной скалистой громаде. А сам удалился.
Шумно, с большим удивлением спрашивать стали друг друга
Веслолюбивые, смелые гости морей феакийцы:
«Горе нам! Кто оковал над водой наш корабль быстроходный?
К берегу шел он уже, и его мы легко различали…»
К ним обратился тогда Алкиной и сказал: «Феакийцы!
Горе! Я вижу, что нынче сбывается то, что отец мой
Мне предсказал, говоря, что на нас Посейдон негодует
Крепко за то, что развозим мы всех по морям безопасно.
Будет, предсказывал он, феакийский корабль, проводивший
Странника в землю его и обратно оттуда плывущий,
Богом в утёс обращён, а наш город скалою задвинут.
Так говорил мне отец, и его предсказанья свершились.
Вы же теперь, феакийцы, исполните то, что скажу вам.
С этой поры мы не станем гостей провожать по широким
Водным просторам. А богу морей Посейдону немедля
В жертву двенадцать быков принесём, чтоб владыка на милость
Гнев свой сменил и наш город великой горой не задвинул».
Так он сказал. И быков приготовил для жертвы объятый
Страхом народ. И, усердно молясь в этот час Посейдону,
Все феакийские старцы, вожди и вельможи стояли
Тесно вокруг алтаря.
Одиссей же тем часом проснулся
В милой отчизне своей, но её не узнал он. Афина,
Дочь громовержца, туманною мглой затянула окрестность,
Так что спокойная пристань с отвесом утёсов прибрежных,
Темная сень черноглавых деревьев, извивы тропинки,
Корни знакомой оливы – всё было чужим, незнакомым.
Сделала это Паллада с единственной целью, чтоб люди,
Сын, и жена, и прислуга его не узнали, покуда
Не отомстит Одиссей женихам Пенелопы невинной.
Быстро поднявшись с постели, он начал кругом озираться.
Хлопнув руками по бёдрам, в великой печали воскликнул:
«Боги! Куда я попал? Где корабль феакийский? К какому
Снова пришёл я народу? Куда же богатства я спрячу?
И по какой из тропинок идти самому мне? Но прежде
Надобно всё перечесть, что оставили мне феакийцы.
Пусть их накажут бессмертные, если похитили что-то,
Или с недобрыми мыслями бросили в месте безлюдном
Странника бедного, сердцем доверчивым к ним прикипевшим».
Он сосчитал все котлы, все треножники, все золотые
Вещи из утвари, все дивно-тканные ризы, – и целым
Всё оказалось. Но горько заплакал скиталец о милой,
Снова потерянной отчей земле. Так ходил он в печали,
Горькой и тяжкой, по берегу пристани, с детства знакомой.
Тут подошла к Одиссею богиня Афина Паллада,
Образ приняв пастуха, за овечьим ходившего стадом,
Юного, нежной красою подобного царскому сыну.
Плечи его покрывала широкая мантия. Ноги
В лёгких сияли сандалиях. Правой рукой опирался
Он на копье.
Одиссей, изумлённый нежданною встречей,
Быстро пошёл к пастуху и сказал ему: «Друг! В незнакомой
Дальней стране ты усталому путнику встретился первым.
Радуйся! Сердце же к милости ты преклони. Сбереги мне
Это добро. И меня самого защити. Я как бога,
Друг, умоляю тебя и колени твои обнимаю.
Ты откровенно скажи мне, поведай мне правду святую.
Где я? В какой стороне? И какой здесь народ обитает?
Остров ли это гористый? Иль, может, земли бесконечной
Берег, покрытый горами и лесом, который уступом
Вышел в открытое море? Ответь мне, божественный отрок».
И светлоокая Зевсова дочь Одиссею сказала:
“Видно, что ты издалёка, а, может, и вовсе бессмыслен,
Если об этом не ведаешь крае. Но он ведь прославлен
Между краями земными. Народам земным он известен,
Как проживающим там, где лучистое солнце восходит,
Так и живущим на западе, где оно в сумраке гаснет.
Правда, горист он, для конной езды неудобен, но все же
Он в то же время не дик, не бесплоден. Он жатву сторицей
Жителям здешним даёт. И на нём винограда в избытке
Произрастает от частых дождей и от рос плодотворных.
Пажитей много на нём для быков и для коз. И богат он
Лесом и множеством вод, серебристо повсюду бегущих.
Странник! Конечно, молва об Итаке дошла и до Трои,
Как говорят, возлежащей далёко от края ахеян».
Так говорила она. Одиссеево сердце невольно
Радостью полнилось, слыша из уст пастуха об отчизне,
К землям которой стремилось так долго и так безуспешно.
Думая, что перед ним представитель артели пастушьей,
Царь Одиссей обратился к нему со словами, в которых
Истину скрыл, заменив её хитросплетеньем коварным:
«Имя Итаки впервые услышал я в Крите обширном.
Ныне, выходит, и сам я пределов Итаки достигнул.
Много сокровищ везу я с собой, но и дома оставил
Столько же детям. Бежал я оттуда, убив Орсилоха,
Идоменеева сына, который в родном моём Крите
Всех побеждал быстротой своих ног. Он задумал, несчастный,
Силой отнять у меня все богатства, добытые в Трое.
Столько тревог и опасностей в битвах троянских, жестоких,
Эта добыча доставила мне, но не меньше и горя
Мне принесла на возвратном пути в годы долгих скитаний.
Вот и решил он отнять у меня боевые трофеи,
Лишь потому что служить отказался я Идоменею
Под Илионом, где сам я тогда возглавлял своё войско.
Но я его упредил. Как-то ночью с приятелем шёл он
С поля домой. Я в засаде сидел у дороги. И только,
С другом беседуя, он поравнялся со мною, я бросил,
В сердце нацелясь, копьё, и он мёртвый упал на дорогу.
Тёмная ночь небеса покрывала тогда. Я удачно
Тайное место покинул. А утром пришёл к финикийцам,
Их подкупил, чтоб они на своём корабле быстроходном
В Пилос меня отвезли или в край эпеян проводили.
Но берегов их достигнуть не дал нам поднявшийся ветер.
Сбившись с дороги, сюда мы приплыли в минувшую полночь.
В гавань на вёслах мы судно ввели и, уставшие, быстро
Спать улеглись. Я спокойно заснул. А к утру финикийцы,
Вытащив вещи мои (и, наверное, что-то оставив),
Курс на Сидонию взяли… В каком же я горе проснулся!..»
В это мгновенье пастух превратился в Афину Палладу,
Стройно-высокую, в лёгкой одежде, с улыбкой открытой.
Нежной рукою она потрепала рассказчику щеки.
«Должен быть хитрым и скрытным, – сказала, – кто спорить с тобою
В вымыслах разных захочет. Такое непросто и богу.
Даже в Итаку свою возвратившись, ты, дерзкий, не можешь
Сердце хотя бы на миг оторвать от коварной и темной
Лжи и двусмысленных слов, приучившись к ним смолоду, видно.
Правда, об этом теперь говорить бесполезно. Мы оба
Любим хитрить. На земле ты меж смертными разумом первый,
Равно и сладкою речью. Я первая между бессмертных
Мудрым умом и искусством на хитрые вымыслы. Как же
Мог не узнать ты Афины Паллады, тебя неизменно
В тяжких трудах подкреплявшей, хранившей в напастях и ныне
Всем феакийцам сердца на любовь к Одиссею склонившей?
Знай же теперь. Я пришла, чтоб, с тобой всё разумно обдумав,
К месту богатства прибрать, что от щедрых людей феакийских
Ты получил по моим благосклонным внушеньям. А также
Чтобы ты знал непременно, какие судьбина невзгоды
В царском жилище твоём для тебя приготовила нынче.
Ты же мужайся. Смотри, чтоб никто – ни жена, ни прислуга,
Ни земляки – не проник в сокровенную тайну, что бедный,
Хворый скиталец не кто-то иной, а хозяин Итаки.
Все оскорбления молча сноси, наглецам уступая».
Светлой Афине ответствовал так Одиссей богоравный:
«Смертный, и самый разумный, с тобою случайно, богиня,
Встретясь, тебя не узнает. В любых ты являешься видах.
Помню, однако, какой ты бывала ты ко мне благосклонной
В те времена, как в троянской земле мы сражались, ахейцы.
Но лишь Приама разрушили мы неприступную крепость
И к кораблям возвратились, разгневанный бог разлучил нас.
Долго с тобой не встречался я, Зевсова дочь. Не припомню,
Чтобы на судно моё ты вступила в тяжёлое время
И от несчастья меня защитила. С разорванным сердцем
И без защиты твоей по морским я опасным пустыням
Вечность скитался, пока от беды не избавили боги.
Только в стране плодоносной мужей феакийских меня ты
Словом своим ободрила и в город мне путь указала.
Нынче же я, обнимая колени твои, сомневаюсь,
Что я в Итаке; быть может, в чужой я стране оказался.
Ты же, богиня, испытывать шуткой мне сердце решила,
Разум мой слабый сегодня нетрудно ввести в заблужденье.
Правду скажи мне, богиня, родной ли земли я достигнул?»
Дочь светлоокая Зевса в ответ Одиссею сказала:
«В сердце моём благосклонность к тебе сохраняется та же.
Мне невозможно в несчастье покинуть тебя. Ты приемлешь
Ласково каждый совет. Ты понятлив. Ты смел в исполненье.
Будь же и нынче послушлив. Любой, кто провёл на чужбине
Долгие годы, достигнув отчизны, стремится скорее
Дом свой, жену и детей увидать. Ну, а ты, усмирившись,
Их навестить не спеши. Воздержись от расспросов. Ты прежде
Должен жену испытать, хоть и знаю я, верная сердцем,
Дома она ожидает тебя неустанно, теряя
Долгие дни и бессонные ночи в слезах и печали.
В том, что сюда ты вернёшься, сомнения я не имела,
Но это время приблизить – одно означало, что с братом,
Богом морей, я войду в небывалую ссору, уж больно
Ты разозлил Посейдона, оставив циклопа без зренья.
Но, чтоб ты мог мне поверить, тебе я напомню, что гавань,
Возле которой с тобой мы стоим, упирается в гору.
Снизу маслина растёт, а повыше с возвышенным сводом
Грот, посвящённый итакским неядам, в котором когда-то
Ты совершал гекатомбы в честь чистых созданий. Смотри же!»
Мглистый туман растворился бесследно, и странник печальный
Грот увидал, и узнал, и заплакал от счастья. На землю
Бросился. Стал целовать её. Руки подняв, обратился
С жаркой молитвой к наядам: «О, милые дочери Зевса!
Я уж не думал увидеть вас. Что ж, веселить моею
Радостной, светлой молитвой. Да будут дары вам, как прежде,
Если Афина Паллада и мне сохранит благосклонно
Жизнь, и любимого сына спасёт от жестоких напастей».
Так Одиссей обратился к богине и светлым наядам.
Дочь светлоокая Зевса в ответ Одиссею сказала:
«Будь беззаботен. Не этим теперь ты тревожиться должен.
Должен сокровища спрятать в таинственных недрах пещеры,
Чтобы из них ничего не пропало. А после, обдумав,
Выберем то, что с тобой безусловно нам будет полезней».
Вскоре богиня во внутренность грота вошла, Одиссей же
Всё, и нетленную медь, и богатые платья, и в слитках
Золото, и золотые кратеры связал в покрывало,
В грот перенёс, и огромною глыбой Афина Паллада
Вход перекрыла. Спустившись к оливе, богиня и смертный
Сели на гладкие камни под кроной, чтоб вместе обдумать,
Как погубить и верней, и быстрей женихов многобуйных.
Дочь светлоокая Зевса богиня Афина сказала:
«О, сын Лаэрта, прославленный муж, Одиссей благородный!
Выдумай, как бы тебе женихов наказать беззаконных,
Несколько лет самовластно твоим обладающих домом
И убивающих грязным своим сватовством Пенелопу.
Сердцем в разлуке с тобою крушась, подаёт им царица
Всем равнозначно надежду, погибель для них замышляя».
Так светлокудрой Афине сказал Одиссей многоумный:
«Горе! И мне б, как царю Агамемнону, сыну Атрея,
Жалостной гибели в царском жилище моём не избегнуть,
Если бы вовремя мне ты всего не открыла, богиня!
Дай же теперь наставление, как отомстить им. Сама же
Мне помоги и такую даруй мне отвагу, как в Трое,
Где мы разрушили вечные стены Приамова града.
Стой за меня и теперь, как тогда, светлоокая! Смело
Выйти готов и на триста мужей я, хранимый твоею
Силой божественной, если ко мне ты еще благосклонна».
Так говорила в ответ Одиссею Афина Паллада:
«Буду стоять за тебя и теперь я, не будешь оставлен
Мной и тогда, как приступим мы к делу. И, думаю, скоро
Лоно земли беспредельной обрызжется кровью нечистой
Многих из тех, кто сегодня твоё достояние губит.
Прежде, однако, тебя изменю я, чтоб не был никем ты
Узнан. Наморщу упругую кожу твою на могучих
Мышцах. Сниму с головы злато-тёмные кудри. Покрою
Рубищем плечи твои. Чтоб глядел на тебя с отвращеньем
Каждый. И струпом глаза, столь прекрасные ныне, подёрну.
В виде таком женихам ты, супруге и сыну противен
Будешь. Но прежде отсюда ты должен пойти к свинопасу,
Главному здесь над стадами животных смотрителю. Верен
Он и тебе, и разумной твоей Пенелопе, и сыну.
Встретишь его ты у стада свиней, близ утёса Коракса.
Возле ключа Аретусы лазоревой стадо пасётся,
Жёлуди там поедая и чистой водой запивая,
Что наливает их туши особенным жиром. В беседах
С тем пастухом обо всём ты его непременно расспросишь.
В Лакедемон я пойду в это время, чтоб вызвать оттуда
Сына к тебе, Одиссей. Он в равнинную Спарту уехал,
Чтобы узнать от Атрида, что сталось с тобою».
На это
Светлой Афине Палладе сказал Одиссей многоумный:
«Зная про всё, для чего же ему не сказала ты правды?
Странствуя, многим и он сокрушеньям подвергнуться может,
Да и к тому же в губительной власти он дом свой оставил».
Дочь светлоокая Зевса ответила так Одиссею:
«Много о том, Одиссей, ты тревожиться сердцем не должен.
Я проводила его, чтоб людей посмотрел и меж ними
Славу нажил. И, довольно легко всё окончив, теперь он
В доме Атреева сына пирует. Вот, правда, в опасном
Узком проходе морском поджидают его возвращенья
С умыслом злым женихи Пенелопы. Но я их злодейство
Тем упрежу, что могилы их раньше попытки поглотят».
Это сказав, прикоснулась богиня волшебною тростью
К телу его, и, мгновенно иссохшее тело покрылось
Сетью морщин, злато-тёмные кудри пропали, исчезла
Прежняя сила, глаза вдруг подёрнулись струпом, одежда
В рубище вмиг превратилась, каким-то согбенным и грязным
Стал Одиссей. А Афина Паллада, простившись со старцем
И неведимкою сделавшись, в Лакемедон полетела.
Конец тринадцатой песни
