Одиссея. Песнь двенадцатая
ОДИССЕЯ
Песнь двенадцатая
Вскоре своим кораблём Океана поток перерезав,
Снова приплыли мы к острову Эе, туда, где в жилище
Эос туманнорождённой – богини периодов года
Безостановочно игры свои хороводят от века,
И за своею сестрою с перстами пурпурными – следом
Гелиос золотоокий по-царски восходит над миром.
К берегу ночью пристав, на песок мы корабль втащили,
Сами же, выйдя на берег, на лоно которого волны
С шумом шуршащим ложились, решили в объятьях Морфея
Сил подкопить после трудного плаванья в царство Аида.
Но уж летит в колеснице над миром прекрасная Эос.
Нескольких спутников к дому Цирцеи послал я, чтоб взять там
Труп Ельпенора, сюда принести и свершить погребенье.
Много деревьев срубив на дрова, на возвышенном месте
Предали тело земле мы с великой печалью и плачем.
После того, как сожжён был в доспехах наш бедный товарищ,
Холм гробовой мы насыпали, памятный столб утвердили,
Гладкое в землю могилы воткнули весло. Так священный
Долг погребения мы совершили.
А вскоре Цирцеи
Стало известно, что мы возвратились из царства Аида.
В светлой одежде пришла она к нам. И за нею степенно
С хлебом, и мясом, и пеннопурпурным вином молодые
Девы пришли. И богиня богинь, к нам приблизясь, сказала:
«Люди железные! Вживе узревшие царство Аида!
Бросьте печаль и беспечно едой и вином наслаждайтесь
Нынешний день, пока Гелиос светит, а завтра с рассветом
Вы поплывёте домой. Я вам путь укажу и благое
Дам наставленье, чтоб снова какая беда не постигла
Вас ни в пути по земле, ни в пути по коварному морю».
Так нам сказала она, и сердцами мы ей покорились.
Жертву богам принеся, целый день до вечернего мрака
Жареным мясом и сладким вином мы себя услаждали.
Солнце тем временем скрылось, и тьма наступила ночная.
Люди ушли к кораблю – отдохнуть они там пожелали.
Мне же Цирцея, приветливо руку подав, о походе
Нашем спросила. Я всё рассказал, ничего не скрывая.
Выслушав повесть мою, напоследок богиня сказала:
«Дело одно совершил ты успешно. Теперь со вниманьем
Выслушай то, что скажу я – что после от бога услышишь.
Прежде сирен вы увидите. Неотвратимою чарой
Ловят они проплывающих мимо людей мореходных.
Кто, по незнанию, к тем чародейкам приблизится, сладкий
Голос услышит, тому ни жены, ни детей малолетних
В доме своём никогда не утешить желанным возвратом.
Пением сладким сирены его очаруют на светлом
Ярком прибрежном лугу. На лугу же том в травах белеет
Много костей человечьих, разбросаны кожи лохмотья.
Ты же, заклеив товарищам уши смягчённым медвяным
Воском, чтоб слышать они не могли, проплыви без оглядки
Мимо. Но ежели сам голоса пожелаешь услышать
Дивных сирен, прикажи, чтобы к мачте тебя привязали
Наикрепчайшей верёвкой. Тогда без опасности сможешь
Слух удовольствовать гибельным пением сладкоголосым.
После, когда вы минуете остров сирен смертоносных,
Две вам дороги представится. Дать же совет вам, какую
Выбрать из двух безопаснее, я не могу. Лишь своим ты
Должен рассудком решить. Тем не менее, нет мне запрета
Нынче поведать о них. Поначалу увидишь утёсы.
Шумно волнуется там Амфитриты лазоревоокой
Бурный простор. Ни одна быстрокрылая птица не может
Мимо утёсов промчаться – о скалы она непременно
Враз разобьётся. И все корабли, проходившие рядом,
Гибли с пловцами. Лишь доски одни оставались да трупы,
Долго кружась по кипящим волнам возле диких утёсов.
Лишь одному мореходцу, Ясону, пройти невредимо
Мимо тех скал удалось, да и то потому, что Ясона
Гера-богиня любила и стала ему провожатой.
После ты две повстречаешь скалы. До высокого неба
Острой вершиной восходи одна. Облака окружают
Тёмносгущённые ту высоту, никогда не редея.
Там никогда не бывает ни летом, ни осенью светел
Воздух. Туда ни один не взойдёт и не спустится смертный,
Будь у него хоть по сотне-другой руки и ног – столь ужасно
Гладок, как зеркало, камень скалы. И на самой серёдке
Тёмным жерлом устрашающе смотрит пещера на запад,
Где под землёй расположено вечное царство Аида.
Мимо неё направляй свой корабль, Одиссей многославный.
Даже сильнейший стрелок не достанет направленной с моря
Быстролетящей стрелой отдалённого входа в пещеру.
Злобная Скилла живёт там от века. Без умолку лая,
Визгом пронзительным, с визгом щенка только толику схожим,
Всю оглашает окрестность. Приблизиться страшно не только
К чудищу людям простым, но и самым могучим бессмертным.
Лапы у Скиллы когтисты – их спереди только двенадцать.
Шесть на плечах у страшилы голов и зубов по три ряда
В каждой сверкающей пасти. Шестью головами своими
Чудище денно и нощно следит за бушующим морем.
Ловит дельфинов, тюленей и прочих подводных страшилищ,
Что без числа населяют кипящую зыбь Амфитриты.
Около Скиллы не может проплыть не один мореходец.
Пасти разинув зубастые, разом она похищает
Шесть человек из команды, пока не исчезнет последний.
Близко увидишь другую скалу, Одиссей многославный.
Меньше она. Отстоит от высокой на выстрел из лука.
Дико растёт на скале той смоковница с сенью широкой.
Мощно всё море под тою скалою вращает Харибда,
Трижды на дню поглощая и трижды опять извергая
Чёрную воду. Не смей приближаться, когда поглощает.
Сам Посейдон от погибели верной тогда не избавит.
К Скиллиной ближе пещере держась, посади самых сильных
К вёслам гребцов, чтоб как можно быстрее корабль разогнали.
И пронесись мимо гиблой скалы без оглядки. Отрадней
Вам шестерых потерять, чем в пучине Харибды погибнуть».
Так мне сказала богиня, и так у Цирцеи спросил я:
«Будь откровенна, богиня, скажи, если козни Харибды
Я избегу, то смогу ли от Скиллы с друзьями отбиться?»
Так я спросил у Цирцеи, и так она мне отвечала:
«О необузданный! Снова о подвигах бранных ты бредишь.
Снова о схватках мечтаешь. Ты рад и с богами сразиться.
Знай же: не смертное зло, но бессмертное – Скилла. Свирепа,
Дико-сильна, ненасытна. Сражение с ней невозможно.
Мужество здесь не поможет. Одно лишь спасение – бегство.
Мига не медли. Стрелою промчись. Призови лишь Кратейю.
Скиллу она родила на погибель людей. И одна лишь
Дочь воздержать от второго на вас нападения может.
Вскоре потом ты увидишь Тринакрию – остров прекрасный,
Где на широких и злачных равнинах быков и баранов
Гелиос вечный пасёт. Их количество неизменимо.
Семь неплодящихся стад составляют быки. И бараны
Столько же. По пятьдесят в каждом стаде. Пасут неусыпно
Их Фаутуса с Лампетией, пышнокудрявые нимфы.
Их родила богу солнца Неера; любя, воспитала
И поселила на острове, чтобы пасли они вечно
Тучных быков и баранов отцовых – быков белоснежных,
Светлых, как день, и, как ночь сицилийская, чёрных баранов.
Так величавы они и красивы, что сердца не тронуть
Тех, кто охоте обучен, не могут. Но если рискнёте
Вы на них руку поднять, я пророчу бесславную гибель
Спутников всех, а тебе возвращенье в родную отчизну
После того, как ты всё потеряешь, что нынче имеешь».
Так говорила она. Между тем, златотронная Эос
В небе явилась. И в дом свой богиня пошла, распрощавшись
С гостем своим. Ну, а я к кораблю возвратился. Немедля
Всем приказал в путь-дорогу собраться. И вскоре вышли
В море открытое. Сели гребцы возле вёсел упругих,
Разом могучими взмахами вспенили тёмные воды.
Был нам в притихшем просторе морском провожатый надёжный,
Ветер попутный, подаренный светлокудрявой богиней.
После того, как мы снасти прибрали и вольно помчались
По неопасным попутным волнам, я с такой обратился
Речью к товарищам: «Должен сказать вам о том, что богиня
Нам предсказала. Хочу, чтоб вы знали, какие невзгоды
Нам предстоят, и какие усилия выжить помогут.
Прежде всего от волшебного пенья сирен уклониться
Нам повелела богиня. Кто слушает их – погибает.
Мне же услышать позволила, но перед этим должны вы
Крепко меня привязать к нашей мачте, а сами же воском
Уши залепите, чтобы волшебного пенья не слышать…»
Так говорил я, лишь нужное людям моим открывая.
А, между тем, наше судно к жилищу сирен приближалось.
Ветер, который вовсю раздувал паруса, изменился
И неожиданно сник. Тишина воцарилась. Пучина
Вдруг улеглась. Только лёгкие волны едва нас качали.
Парус ненужный убрав, на скамейках гребцы разместились
И засверкавшими вёслами вспенили тихие воды.
Воск я на мелкие части мечом нарубил и в ладони
Тёплой намял, и он сделался мягким и вязким, как тесто.
Тут же я спутников слуха лишаю, и тут же верёвкой
К мачте они прикрепляют меня – не могу шевельнуться.
Снова вскипела под сильными вёслами тёмная влага.
И наше судно сирены заметили. Чудная песня
Над кораблём полилась, разрывая мне глупое сердце:
«К нам, Одиссей благородный, великая слава ахеян.
К нам с кораблём подойди. Насладись сладкопением нашим.
Ведь ни один мореплаватель здесь без того не проходит,
Чтобы прекрасного пенья на нашем лугу не послушать.
Кто нас услышит, тот в дом возвратится, судьбу свою сведав.
Знаем мы всё, что случилось в троянской земле и какая
Участь по воле бессмертных постигла троян и ахеян.
Знаем мы всё, что на лоне земли многодарной творится».
Так нас своим сладкопеньем сирены к себе призывали.
Сердцем влекомый их слушать, друзей я просил, чтоб немедля
Путы мои развязали. Они же с удвоенной силой
Стали грести. Но когда мы отплыли, что стало не слышно
Пенья сирен, моя спутники вынули пробки из воска
И, как велел я, меня отвязали от мачты. Проплыли
Благополучно мы остров сирен. Но я вскоре услышал
Шум уходящего в пропасть вскипевшего моря. В испуге
Спутники бросили вёсла, увидеть пытаясь, откуда
Грохот нежданный возник. Я спокойно прошёл вдоль скамеек,
Всех успокоил, как мог, и сказал им, вернувшимся к вёслам:
«В бедствиях мы не безопытны. Всё мы осилили с вами.
Нынче беда не страшнее, постигшей при встрече с циклопом.
Я вас избавил тогда от неё. И теперь от несчастья
Вас уведу. Но исполните то, что сейчас прикажу я.
Силу удвойте, гребцы! Всею мощью по влаге кипучей
Крепкими вёслами бейте. Надейтесь, что Зевс покровитель
Нам от погибели близкой уйти невредимо поможет.
Кормщик, и ты приложи всё вниманье, чтоб судно подальше
От смертоносной воронки ушло. Только в этом спасенье».
Так я сказал. Всё исполнилось точно. Однако о Скилле
Я ничего не сказал. Неизбежно чудовище было.
Если б сказал – побросали товарищи вёсла, и судно
Скорость свою потеряло, и все бы тогда мы погибли.
Сам же я, вовсе забыв повеление строгой Цирцеи,
Мне запретившей оружие брать для напрасного боя,
Латы на плечи надел и два острых копья в свои руки
Взял, и поспешно ушёл к высоте корабельного носа.
Думалось мне, что удобнее будет отсюда по Скилле
Верный удар нанести, лишь решится она на атаку.
Тщетно искал я глазами намёка движенья в пещере,
Большей опасностью, как мне казалось, Харибда грозила.
Жадно вбирала она убегавшую воду в утробу,
Влага бурлила, крутясь, и шумела, гудела, свистела,
Чёрное дно обнажалось. Но вот из утробной пучины
С рёвом вода выходила, и снова бурлила, шумела,
Жуткие волны сшибались. И мы, напрягая все силы,
Видели, как возле нас бесновалась ужасная бездна.
Вдруг с корабля шестерых, отличавшихся весом и силой,
Скилла похитила молниеносно. Я еле заметил,
Как промелькнули по воздуху братья, вопя о спасенье.
Самое страшное я увидал. Никогда в моих бедах
Больше такого ужасного мне увидать не случилось.
Скиллин утёс миновав и избегнув свирепой Харибды,
Прибыли мы к треугольному острову светлого бога.
Мирно паслись на лугах его злачных стада чернорунных
Тучных баранов и буйволов белых, сиявших на солнце.
Тут же припомнилось предупрежденье слепого пророка,
А вместе с ним и Цирцеи, которые мне говорили,
Как нам опасна Сицилия, как избегать её нужно.
И я с такими словами к собратьям своим обратился:
«Верные спутники! Слушайте то, что, печальный, скажу вам.
Знать вы должны, что Тиресий пророк и Цирцея богиня
В голос меня убеждали всесильного Гелия остров
Без остановки проплыть – страшным бедствием он угрожает.
Мимо него наш надёжный корабль провести поспешите».
Так я сказал. И кручина-тоска овладела сердцами
Братьев моих. И ответил тогда Еврилох непокорный:
«Ты, Одиссей, непреклонно-жесток. Одарён ты великой
Силой. Усталости нет для тебя. Из железа ты скован.
Нам же, бессильным, трудом изнурённым и долго не спавшим,
Ты запрещаешь на берег сойти, чтоб могли приготовить
Ужин мы вкусный, а после беспечно придаться Морфею.
Но ты нас плыть заставляешь пучиной шумливой, тогда как
Рядом такой изумительный остров, для сердца отрада.
На берег выйдем и ужин вблизи корабля приготовим.
Ну, а с Денницею пустимся снова в опасное море».
Так говорил Еврилох, и товарищи с ним согласились.
Стало мне ясно тогда, что готовил нам бедствие демон.
Голос возвысив, сказал я безумцу ответное слово:
«Здесь я один. Оттого, Еврилох, и ответ твой столь дерзок.
Ваша взяла. Но клянитесь великою клятвой, что, если
Встретите стадо быков или стадо баранов, смирите
Пыл свой охотничий, ибо Цирцея в дорогу обильно
Лучшею пищей и лучшим вином нас снабдила». И клятвой
Мне поклялись ахеяне великой. В удобном заливе
Мы с кораблём нашим стали. Набрали воды родниковой.
Ужин себе приготовили. Жажду и голод добротно
Им утолили. И, к ночи грядущей готовясь, погибших
Вспомнили – тех, что растерзаны были коварною Скиллой,
И что погибли в их плаванье прежнем по зыбким просторам.
Треть уже ночи прошла. И высокие звёзды склонились
К дальнему берегу острова – вдруг громовержец Борея,
Гневно ревущего, выслал на нас. Облака обложили
Море и землю. И грозная ночь посветлела с востока.
Встала из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Быстро от бури корабль свой мы скрыли под сводом пещеры,
Где в хороводы весёлые нимфы полей собирались.
Тут я товарищей всех пригласил на совет и сказал им:
«Знайте, что трюм корабля переполнен питьем и едою.
Нету нужды подымать на стада святотатную руку.
Ими владеет от века начального Гелиос славный,
Бог всемогущий, который всё видит, всё слышит, всё знает».
Так я сказал, и они покорились мужскими сердцами.
Но беспрестанно весь месяц свирепствовал Нот. Все другие
Ветры молчали. Порою лишь Эвр подымался восточный.
Спутники, хлеба довольно имея с вином благодатным,
Были спокойны. Быков сицилийских и в мыслях досужих
Трогать они не пытались. Когда же съестной истощился
В трюме запас, занялись рыбной ловлей, сподручной охотой,
Но не всегда удавалось богатый обед приготовить.
Жадно смотрели они на быков, что паслись недалёко.
Раз, помолиться желая богам, чтоб они нам открыли
К плаванью путь, одиноко пошёл я по лесу. Невольно
Я от своих удалился. На месте, где не было ветра,
Руки умыл и к богам обратился с молитвой горячей.
Вскоре я сладко заснул. И похоже, что в это мгновенье
Вновь Еврилох обратился к друзьям с необдуманным словом:
«Слушайте, братья, — должно быть, сказал он, — для нас, земнородных,
Всякая смерть ненавистна, но самая лютая – это
Голодом жизнь оборвать. Самых лучших быков запрещённых
Выберем в жертву богам, беспредельного неба владыкам.
Думаю, это домой нам поможет приплыть. А в Итаке
Храм создадим богу солнца, дарами обильно украсим.
Если ж, утратой своих круторогих быков раздражённый,
Он, сговорившись с другими богами, корабль погубить наш
В море захочет, то легче, в волнах захлебнувшись, погибнуть
Сразу, чем медленно, долго от лютого голода таять».
Так говорил Еврилох, и товарищи с ним согласились.
Конец двенадцатой песни
