Капкан для Дюймовочки

[фрагмент повести "ОТКРЫТОЕ ПРОСТРАНСТВО"]

 

Итак, Лилька возникла со стороны Открытого Пространства, села напротив. И была в точности такой, как тогда — в долгополой блузе, серых джинсах и глупых круглых очках. Ну что ж, это сон, это нормально.

 

— Привет, — сказал я. — Ты откуда взялась? Из Ноябрьска?

 

Она кивнула и вдруг погладила меня по голове.

 

— А ты?

 

— А я встречаю важную персону. Поручили. Больше-то некому.

 

— Тебе только поручать. Пошли их в задницу. Пусть сами встречают.

 

— Ты жизни не учи, — сказал я сухо. — Учи своих Ноябрьских ухажёров!

 

— Каких? — Лилька рассмеялась, — Ноябрьских? Дурак. Нет у меня никаких ухажёров. Ни ноябрьских, ни майских.

 

— Расскажи кому другому. — Я переменил тон, ибо испугался, что она обидится и исчезнет. — Ты сама-то есть? А?!

 

— Нет, — Лилька покачала головой и стала туманиться и отдаляться. — Ты меня выдумал. Помнишь тогда — «снимите эти дурацкие очки»?

 

— Помню. А теперь ты опять в этих дурацких очках? Они же разбились, в том автобусе?.. А вот если я сейчас открою глаза, ты пропадёшь?

 

— А попробуй.

 

Я открыл глаза. Передо мной мигали электронные часы на стене. А за стеной сумрачно теснилось Открытое Пространство. Я торопливо закрыл глаза, Лилька вернулась на место.

 

— Ну и как?

 

— Паршиво. Там тебя нет.

 

— Плохо смотрел. Спи. Через час прилетит твой Курдюмов. Эх ты…

 

Лилька махнула рукой и пропала. И тотчас пустоту стали наводнять поочерёдно шофёры, пудели, охотники и товарищ Курдюмов, упитанный и серьёзный. Они грудились вокруг и сокрушённо качали головами. Более всех был огорчён товарищ Курдюмов. «Зачем коньяк выпил, подлец? — грустно спросил он. — Я, как дурак, стакан вёз с самой Москвы». А я все вертел головой, силился привстать, чтобы отыскать в толчее Лильку. Зато возникла Валькирия. Белокудрая и мраморноликая. Вперила в меня свои бездонно пустые очи и вдруг, усмехнувшись, мигнула и кивнула куда-то вбок. Тотчас сутолока пропала. Я открыл глаза. Электронные часы показывали ровно двенадцать. «Ещё сорок минут», — вздохнул я и тут увидел Лильку. Она сидела на скамеечке напротив и смотрела удивлённо и вопросительно. Это было чересчур. Я возмущённо закрыл глаза и зажмурился. А когда открыл, Лильки напротив не было. Зато она сидела рядом со мной, глядя своими невероятными, внимательными глазами.

 

— Ты где? — спросил я севшим, осипшим голосом. — Там или здесь?

 

— Хватит кривляться, — она нахмурилась. — Мог бы поздороваться.

 

Она мало изменилась — все та же низко посаженная чёлка почти до бровей.

 

Она кивнула, улыбнулась какой-то странной, касательной улыбкой и ничего не сказала.

 

— А я вот тут — встречаю. Заслуженного товарища. Доверили.

 

Она снова молча кивнула и я с тоской понял, что разговор не клеится, и не склеится, растечётся мутной жижицей и иссякнет, сдохнет, и Лилька вновь пропадёт, и на сей раз наяву, и на сей раз навсегда.

 

— Осточертело, — я с внезапно нахлынувшим ожесточением, глянув вокруг — на этот мерно гудящий зал, на киоски, на часы, на проглядывающее из окон Открытое Пространство. — Территория Нелюбви, одно слово!

 

Последние слова я произнёс резко, на выдохе, глянув на Лильку с мстительным злорадством. А ничего, матушка, жили без вас, и ещё проживём.

 

Лилька, как я и рассчитывал, вздрогнула, как-то вся подобралась и глянула исподлобья, почти враждебно.

 

— Что, что? Это ещё откуда?!

 

— Ниоткуда. Так, пришло в голову.

 

— Да ладно! В голову ему пришло. А то я не знаю, откуда это!.. Так ты с ней по-прежнему путаешься? Вот просто интересно.

 

— С кем, с Луизой? Я с ней вообще не путался никогда. Даже…

 

— Даже? — она придвинулась совсем близко и глянула в глаза. Так, что я вновь расплавился, растёкся, как свеча, в слоистой полости её глазного дна, или меня сдуло напрочь слабым дуновением её волос. Или… В общем, было уже совершенно неважно, что именно я отвечу.

 

— Даже тогда. Ну не было. … Ничего. Но ты-то ведь и слушать не хотела. Куда там! Кроме своего мачо ни о ком думать не думала.

 

Я пытался себя распалить, но вспыхнувшее было ожесточение полыхнуло дешёвой петардой и сдохло, обдав вонючим дымком.

 

Лилька нахмурилась.

 

— Ма-ачо, — произнесла она с глумливой растяжкой, закусила губу и вдруг рассмеялась. — Мачо!

 

Смех был вымученный, искусственный, и потому долгий, отрывистый и оборвался внезапно.

 

— Кстати, — она вдруг глянула на меня пристально и в упор, — чего это от тебя водкой пахнуло?

 

— Это не водка, — я самодовольно ухмыльнулся, — это коньяк.

 

— Какая разница! Забыл, чем это кончается?

 

— Не забыл. А вот жить меня учить не надо. Учи своего…

 

Я замолчал, видя, как Лилька опасливо подобралась.

 

— … учи своих Ноябрьских ухажёров.

 

И Лилька рассмеялась вновь, но на сей раз свободно, даже облегчённо.

 

— Дурак. Нету у меня ухажёров. Ни ноябрьских, ни майских.

 

— Расскажи кому другому… — я вдруг с ужасом вспомнил, что уже произносил эти же слова ещё пару минут назад. — Ты сама-то есть?

 

— Нет, — Лилька улыбнулась, покачала головой. — Ты меня выдумал. Помнишь тогда, — она манерно поджала рот и заговорила с кукольной шепелявостью — «снимите эти дурацкие очки»?

 

— Помню. Только те очки разбились в автобусе.

 

«Или их ещё можно склеить? — хотел спросить я, но сказал лишь:

 

— Ты улетаешь или встречаешь?

 

— Я? Ну в общем, я — не улетаю.

 

— Встречаешь, — я весь подобрался. — Мужа, да?

 

Последнее «да» выпорхнуло взъерошенным воробьиным дискантом.

 

Она качнула головой, достала из сумочки телефон, попиликала кнопками и показала мне квадратное око экрана.

 

ТВОЙ ПРИДУРОК СЕЙЧАС СИДИТ В АЭРОПОРТУ.

БУДЕТ СИДЕТЬ ПРИМЕРНО ЧАС. НЕ БУДЕШЬ

ТЕЛИТЬСЯ, УСПЕЕШЬ. СИДИТ В ЗАЛЕ ОЖИД.

ВОЗЛЕ КИОСКА ОКОЛО БОЛЬШИХ ЧАСОВ.

ПРОЩАЙ, ТОММЕЛИСЕ!

 

Я прочёл вслух, как школьник, по складам.

 

— Как ты догадалась, что придурок — это я?

 

— Было несложно.

 

— А Томе… Это что вообще?

 

— Томмелисе, - Лилька нахмурилась. Это — Дюймовочка. Ну так у Андерсена было. Это… долгая история.

 

— Ладно. И кто ж это писал?

 

— А ты угадай.

 

— Угадал. Вы с ней всё так же подруги?

 

Лилька вновь нахмурилась и покачала головой.

 

— Давно уже нет. Уже два года как. А полтора года вообще не общались. Я даже телефон поменяла. Но она меня нашла.

 

Хотя интересно было — а в чем причина-то? Ну вот в чем?! Я всю нашу с ней жизнь как песочек сквозь сито просеяла. Не нашла. Вот чтоб так ненавидеть. Расчетливо, чеканно, по-снайперски! Не нашла.

 

Потому взяла однажды трубку. «Что на сей раз?!» — так и зыкнула. Говорит: «надо встретиться». Как всегда, тоном хозяйки положения. Будто это не она, а я напрашивалась год подряд. Сидели в кафешке на Вишневского. В ВИП зале. У неё там, как водится, все свои. Стол чисто аскетический. Вино сухое, кофе, сухарики какие-то ванильные…

 

Полчаса слушала трёп. Ребячье бахвальство пополам с враньём. «Луиз, говорю, ты меня для этого сюда вытащила?» Она будто не слышит. А я сижу, смотрю на неё сбоку — ну просто злой гном с овечьим профилем. Так и подумала. А после так и сказала. Она даже не обиделась и не рассердилась. Чашку только отставила и глядит на меня. «Так со мной ещё никто…» — «Да плевать, — говорю, — скажи, что хотела, и на том закончим».

 

А потом она говорила часа полтора подряд.

 

В общем, когда-то наши с ней отцы работали на одном заводе. Мой — директором, её – начальником цеха. Пятнадцать лет назад приключилось чепэ — взрыв на лакокрасочном участке. Никто не погиб, но пятеро сильно пострадали. Одна женщина потеряла зрение. Была комиссия из Москвы. Потребовали сурово покарать. В общем, начальника участка, родственника мамы, как сумели, отмазали, а её отец получил по самое пенсне. Был суд. Получил он два года условно. Родственники пострадавших были недовольны, скандировали под окнами, дачу у них сожгли, потом дверь в квартире. Самого его избили в подъезде. А ещё через год он умер от инсульта.

 

Я ничего об этом не знала. Вот именно за это она и возненавидела. Не отца моего, не мать. Меня. За то, что её отца в заплеванном подъезде жгутами по почкам до кровавой мочи, а вокруг меня – эльфы и ласточки. За то, что мать её слегла с гипертоническим кризом в палату на семь коек, а я — в Анапу к дельфинам и медузам. За то, на неё на улице пса натравили, он ей лодыжку прокусил, а мой рисуночек акварельный «Дюймовочка и Господин крот. Грация и уродство» напечатали в «Юном художнике» с фотографией и лестным отзывом маститого живописца. И мстить решила мне. Чтоб не засиделась в кувшинке.

 

Говорят: желаешь отомстить? — прежде стань другом. Она и стала. Главным, незаменимым. Капкан для Дюймовочки. Всё там было, даже нора со старым кротом. Она ведь тебе рассказала, да? Знаю. Сказала: пожалела, мол, тебя и не показала фотографий. Добрая фея… Фотографии-то? А то как же! Я одну видела. И надпись на обороте большими буквами: «Дюймовочка и господин крот. Грация и уродство». Чего только она не вытворяла — от мелочей, которые даже в памяти не задержались, до дел ощутимых вполне. До сих пор… В общем, устала я слушать всю эту брюкву и спросила: «Луиз, а можно уже не продолжать? Просто скажи: ты уже закончила или ещё нет?» А у неё и глаза, вроде, мокрее мокрого, а как услыхала, — усмехнулась зубастенько и говорит: «а не решила ещё…» Я встала и говорю: «Решай, подруга. Ты одно помни: если что с Динкой случится, я на пятнадцать лет растягивать не буду. Всё зараз в один присест». Встала и ушла, не расплатившись. А пусть. За удовольствие платить надо. Иду, у самой настроение — лучше не бывает. Папа говорил в таких случаях: как будто с самим боженькой по рюмке принял… Ну вот так. Как будто, всё.

 

Она встала и глянула на меня сверху вниз с улыбкой.

 

— Что — всё?

 

Слово «всс-сё» со свистом рассекло воздух, как стальной клинок.

 

— Ну просто – всё, — она пожала плечами. — А ты…

 

— А ты — встречай своего Курдюмова? Да? — голос у меня позорно, фальцетно сорвался. — Сама побежишь к мужу? Да? К этому головоногому…

 

— Ты хочешь, чтобы я тоже встречала Курдюмова?

 

— Да. Я хочу, чтобы ты встречала Курдюмова! — сказал я так громко, что на меня обернулись сограждане. Лилька округлила глаза и тотчас села. Это приободрило. — А лучше — послать Курдюмова в задницу и поехать…

 

— Куда? — Лилька придвинулась ближе и глянула точь-в-точь как тогда, в день рождения Марии Магдалины.

 

— Вопрос технический.

 

— Хочешь, чтобы тебя опять выгнали с работы?

 

— Меня не выгонят с работы, — я воодушевился. — Вот глянь — идёт толпа народа с самолёта. — И каждый мужик старше сорока теоретически может быть Курдюмовым. Я не знаю, как он выглядит. И шеф не знает. Может, ты знаешь? Нет? Видишь, никто не знает, как выглядит товарищ Курдюмов. Скажу, не нашёл и все. А коньяк я ему верну, дешёвка, кстати. Ну так как?

 

Я поднялся, не дожидаясь ответа, и Лилька поднялась вместе со мной. И тогда я пошёл — обходя людей, чемоданы, баулы, всех валькирий, курдюмовых, виконтов и охотников на привале, спящих и жующих, смеющихся, пошёл, не оборачиваясь, хоть и изнывая от желания обернуться. Прошёл навылет всю эту аморфную, грузную массу, дошёл до выхода, вспомнил, что забыл на скамье портфель и кепку, но вернуться за ними значило бы обернуться, а я уже принял решение — не оборачиваться, и должен был хоть раз в жизни принятое решение исполнить. Так и вышел на площадь. Слева поглощал пассажиров огромный, как ковчег, автобус. Справа клубилось туманом Открытое Пространство, и в нем бестолково, как чаинки в молоке, кружили птицы.