7.1-9: §1."На природе". §2."Вечернее чаепитие, бабка и Некрасов". §3. "Мольковы". §4. "Панковы".§5. "Выездной магазин". §6. "О какашках". §7. "Банька". §8."Застолья в саду".§9."Смерть деда".Глава седьмая: "Деревня". Из книги "Миссия: Вспомнить Всё!"
Глава седьмая: "Деревня".
§1. На природе
На лето родители часто отправляли меня либо в деревню (вместе с моими двоюродными братьями и сестрой), либо на детскую дачу — аналог пионерского лагеря от Станкозавода, на территории которого эта дача находилась.
Бригада внуков, освобождавшая своих счастливых родителей на целое лето, состояла из трёх мальчиков и одной девочки.
Это я, Павлик Смородин, второй сын первого и, таким образом, старшего из братьев и сестёр Смородиных, Алексея; самый младшенький из нас (1961 года рождения), Адрюша — сын Евгения, второго по счёту из оставшихся в живых; Анечка Шилова, дочь третьей, Фаины; Серёга — от четвёртого ребёнка ляписских Смородиных, Марии. Детей сына младшего из братьев Смородиных — Александра — ещё не было (но его никто так не звал, он всегда был дядя Шура).
Беспокойная шумная банда из микролеток зачастую вносила в головы стариков, привыкших к тихой размеренной сельской жизни, невероятную путаницу в решение вопроса «Кто есть кто?».
Однажды дед, вернувшийся со двора после очередной вечерней работы с домашней скотиной, желая меня подозвать, изрёк ставшую с тех пор сакраментальной фразу: «Э-э-э-э... — как тебя?.. Андре...Сере...Паша!».
Жаль, что не включил в этот пространный список Аню. Получилось бы ещё прикольней!
Всё, целое, лето в деревне я проводил, в основном, в первые годы жизни.
Сыновья и дочери Смородиных отвозили нас в начале каждого июня к деду и бабке погостить в село Ляписи — одно из красивейших мест Кстовского района Нижегородской области.
Там у нас была вольная неорганизованная жизнь посреди лесов и рек, изредка прерываемая посещением отчего, в смысле — дедовского, дома на обед и ночлег.
Мы купались, удили рыбу, собирали ягоды на полянах и грибы в лесу, наслаждались плодами яблонь и груш, вишен и слив великолепного деревенского сада.
Яблоням в его саду было уже несколько десятков лет и плоды на мощных ветвях деревьев достигали, казалось, огромных размеров.
Помню брызжущий соком небывало ароматный белый налив размером чуть ли не с голову ребёнка, и — с кулак взрослого человека — насквозь прозрачную (до косточки) медовую китайку. Несмотря на то, что для китайки, как сорта, характерны мелкие плоды.
Запомнилась вкуснейшая — как никогда потом — громадная сочная пахучая слива из заброшенного сада бывшей при царе барской усадьбы.
И, конечно, не могу не упомянуть про реку.
В прозрачной, как слеза, воде, на мелководье, почти на донном песке, обитали пескари — длинные, толщиной с палец взрослого человека и с его же ладонь величиной.
Чтобы не тратить время на червяков и удочки, мы порой, пользуясь тем, что мужики в хозяйственных целях делали временную запруду, проделывали отверстие в песчаной стенке запруды. Затем приставляли к отверстию ивовую корзину. Вода из отверстия мощно хлестала прямо в эту самую корзину, выполнявшую в данном случае роль рыболовецких сетей.
За непродолжительное время она наполнялась рыбой, и мы, довольные уловом, спешили домой, к бабке, которая в печи делала из пескарей изумительно вкусный деликатес со сметаной.
Любили мы с походами отправляться по ягоды, землянику и её разновидность, круплянику.
Однажды мы вместе с сестрой Анной, которая была на пару лет постарше меня, отправились за несколько километров к лесу в район стоявшей там когда-то в далёком прошлом деревни Роза.
Эти места славились обилием ягод, в первую очередь земляники.
Набрали две полуторалитровых кринки, и к обеду вернулись домой.
Деду к столу был преподнесён своеобразный подарок и мы совместно вкушали душистую сладкую с кислинкой землянику, плавающую в холодном, из погреба, молоке.
Дед Александр вкусно причмокивал, прихлёбывая из тарелки, и приговаривал: «Ай да хороша!.. Ай да молодцы!.. Как вкусно!».
Ночью деревня преображалась в какую-то сказку...
Впечатления от ночной деревни усиливались, когда мы шли из клуба после просмотра очередного фильма.
(После фильма «Вий» (1969) мне хотелось как можно быстрее преодолеть мучительное расстояние от клуба до избы).
Едва смеркалось над головой, зажигались гирлянды крупных сияющих звёзд, ароматы флоры, остывающей после полуденного зноя, щекотали ноздри; вкусный воздух, казалось, становился свежее и чище.
Настигало ощущение чего-то загадочного, таинственного, пугающего...
Встав с первыми петухами, бабка растапливала печь.
Всё, что побывало в печи, имело потрясающий аппетитный вкус!
К обеду бабка обычно успевала напечь пирогов с яблочной или ягодной начинкой, с которыми мы потом вылетали на улицу и на свежем чистом, разжигающем аппетит воздухе радостно их уплетали.
На обед посреди стола устанавливался чан с супом (а точнее с забелённым сметаной бульоном и кусками мяса на самом его дне).
Есть его — по негласным и неписанным установленным правилам — следовало не торопясь.
Учитывая большое расстояние от чана до рта, деревянную ложку нужно было сопровождать подставленным под неё куском хлеба, чтобы брызги стекали на хлеб, а не на стол.
Далее подавалась каша (из чана поменьше) с поджаренной хрустящей корочкой, за обладание которой мы всегда боролись.
На третье, по желанию, — парное молоко или чай. Парное молоко я пил, морщась: Серёжка внушил мне, что молоко — это коровьи ссаки.
Если мы ненадолго приезжали в деревню зимой, то любимыми лакомствами для детворы становились мочёные яблоки, которые мы доставали из громадной деревянной (дубовой?) потемневшей от времени и сырости бочки, стоявшей в прохладном полутёмном коридоре.
Ещё одна, точно такая же, стояла рядом и содержала в своём, казалось, бездонном нутре хрустящие куски пластовой солёной капусты.
Где-то совсем неподалёку, в стороне, была и третья, с огурцами, но нас она не интересовала.
Отец всю жизнь любил мочёные яблоки, а моей страстью навсегда стала пластовая солёная капуста.
§2. Вечернее чаепитие, бабка и Некрасов
Вечерами мы садились «чаёвничать».
В центр стола водружался громадный самовар.
Бабка с дедом специальными щипчиками кололи на мелкие осколки синеватую голову сахара.
Чинно сидя, мы из мелких блюдец прихлёбывали чай (на основе непередаваемо вкусной воды) вприкуску с этим сахаром.
Вода в деревне была пронзительно чистой, мягкой и лёгкой.
У меня осталось такое ощущение, что этот лёгкий воздушный чай можно было пить часами.
Бабка часто отрадно отмечала: «Ну, Павлик — ты знатный чаёвник!».
Бабка Анастасия до поздних лет имела длинные волосы, распустив которые она могла бы нагишом идти по деревне до дома, не боясь быть освистанной за безнравственное поведение.
Волосы доходили буквально до самых пят.
...Сдобное белое тело бабушки, как звёздное небо в негативе, было усыпано чёрными жемчужинами родинок, отдельные экземпляры которых достигали размеров самых крупных ягод чёрной смородины.
В своей речи бабка использовала такие диалектические слова, как «Айда» (пойдем, иди, давай), «баю» (говорю, рассказываю), «пошто» (зачем, почему), «куды» (куда, зачем), «Сюды» (сюда), подь (иди, подойди), «сэстуль» (столько).
Примеры их употребления: «Айда в избу!» (пойдём домой), «Куды сэстуль-то!» (зачем столько), «Подь-ка сюды!» (иди ко мне).
При этом дремучей безграмотностью какой-нибудь обитательницы глухой крестьянской деревни она не страдала.
Она очень любила поэзию. Знала наизусть всего Некрасова!
Чем не преминула поделиться с нами, малышнёй.
На ночь глядя, когда все мы укладывались спать, она убаюкивала нас стихами этого печального поэта, воспевшего горькую долю простых крестьян.
« — Скучно? скучно!.. Ямщик удалой, Разгони чем-нибудь мою скуку!
Песню, что ли, приятель, запой Про рекрутский набор и разлуку;
Небылицей какой посмеши Или, что ты видал, расскажи, —
Буду, братец, за все благодарен. "Самому мне невесело, барин:
Сокрушила злодейка жена!.. Слышь ты, смолоду, сударь, она
В барском доме была учена Вместе с барышней разным наукам,
Понимаешь-ста, шить и вязать, На варгане играть и читать —
Всем дворянским манерам и штукам.
Одевалась не то, что у нас На селе сарафанницы наши,
А, примерно представить, в атлас; Ела вдоволь и меду и каши.
Вид вальяжный имела такой, Хоть бы барыне, слышь ты, природной,
И не то что наш брат крепостной, Тоись, сватался к ней благородный
(Слышь, учитель-ста врезамшись был, Баит кучер, Иваныч Торопка), —
Да, знать, счастья ей бог не судил: Не нужна-ста в дворянстве холопка!
Вышла замуж господская дочь Да и в Питер... А справивши свадьбу,
Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу, Захворал и на Троицу в ночь
Отдал богу господскую душу, Сиротинкой оставивши Грушу...
Через месяц приехал зятек — Перебрал по ревизии души
И с запашки ссадил на оброк, А потом добрался и до Груши.
Знать, она согрубила ему В чем-нибудь али напросто тесно
Вместе жить показалось в дому, Понимаешь-ста, нам неизвестно,—
Воротил он ее на село — Знай-де место свое ты, мужичка!
Взвыла девка — крутенько пришло: Белоручка, вишь ты, белоличка!
Как на грех, девятнадцатый год Мне в ту пору случись... посадили
На тягло — да на ней и женили... Тоись, сколько я нажил хлопот!
Вид такой, понимаешь, суровый... Ни косить, ни ходить за коровой!..
Грех сказать, чтоб ленива была, Да, вишь, дело в руках не спорилось!
Как дрова или воду несла, Как на барщину шла — становилось
Инда жалко подчас... да куды! — Не утешишь ее и обновкой:
То натерли ей ногу коты, То, слышь, ей в сарафане неловко.
При чужих и туда и сюда, А украдкой ревет, как шальная...
Погубили ее господа, А была бы бабенка лихая!
На какой-то патрет все глядит Да читает какую-то книжку...
Инда страх меня, слышь ты, щемит, Что погубит она и сынишку:
Учит грамоте, моет, стрижет, Словно барченка, каждый день чешет,
Бить не бьет — бить и мне не дает... Да недолго пострела потешит!
Слышь, как щепка худа и бледна, Ходит, тоись, совсем через силу,
В день двух ложек не съест толокна — Чай, свалим через месяц в могилу...
А с чего?.. Видит бог, не томил Я ее безустанной работой...
Одевал и кормил, без пути не бранил, Уважал, тоись, вот как, с охотой...
А, слышь, бить — так почти не бивал, Разве только под пьяную руку..."
— Ну, довольно, ямщик! Разогнал Ты мою неотвязную скуку».
В школьные годы Некрасов не смог привлечь меня стонущими заунывными мотивами его стихов. Я высокомерно называл их «нудятиной» и «сопливыми слезами». Но потом, с возрастом, оценил всю полноту и красоту его поэтического творческого дарования.
Атрибуты деревни, как всегда и везде, — раннее кукареканье петухов, парное молоко из кринки и возвращение стада после 19.00.
Нам, малышне, доставляло непередаваемое удовольствие загонять домашнюю скотинку в хлев, приманивая её ломтями свежего пахнущего хлеба.
Телёнок чрезвычайно аккуратно прихватывал лакомый кусочек с детской ладошки, приятно её щекоча толстыми мягкими губами.
Фамильные сокровища (деньги, драгоценности и награды)
А ещё запомнились бумажные ассигнации царских времён. Эти деньги нам давала бабушка поиграться. Там были не только «николаевки», но и «екатерининки».
Бесценное сокровище по нынешним временам. Запомнились величественные вензеля на солидных купюрах. Зелёные «три рубля», синие «пять рублей», красные «десять».
У бабушки Насти хранились и фамильные драгоценности.
Золотые кольца, броши и серьги с драгоценными самоцветными каменьями не запомнились.
Знаю лишь о кулоне из червонного золота с рубином в центре. Его умудрилась присвоить глазастая Маша. С десяток лет кулон находился у неё. Но потом его нещадно пропил сын Сережка, пристрастившись к алкоголю.
Хранились у деда и три георгиевских креста. Куда они исчезли, никто из моих родственников не знает. Отец больше всего горевал именно об этой пропаже. Кресты — гордость семейства Смородиных.
Кого-то из наших предков поцеловал сам царь.
История этого поцелуя такова.
Награды в царские времена предназначались для конкретных слоёв населения. Крестьяне, по существующему установлению, орденам, медалями, ценными предметами не награждались. Особо отличившихся перед строем целовал в губы государь. Отныне звание «целовальник» передавалось всем потомкам этого бравого солдата по наследству также, как и его имущество.
Есть и другие, более прозаичные трактовки этого понятия.
Но в любом случае я имею право представляться фамильным званием — «целовальник Смородин».
Несколько иное мнение насчёт значения слова «целовальник» имеет «всезнающая Википедия»:
«Целовальники— должностные лица в Русском государстве, выбиравшиеся земщиной в уездах и на посадах для исполнения судебных, финансовых и полицейских обязанностей. Избранный человек клялся честно исполнять свои обязанности и в подтверждение клятвы целовал крест, откуда и происходит название.
Впервые целовальники упоминаются в Судебнике 1497 года и затем в уставных новгородских грамотах Василия третьего.
Под 1508 год летописец сообщает, что для избежания кривды на суде великий князь приказал тиунам судить с целовальниками, по 4 на каждый месяц.
В первой половине шестнадцатого века, до совершеннолетия Ивана Грозного, города и уезд получают почти повсеместно право выбирать своих излюбленных людей, в том числе и целовальников, для губного дела.
А с 1555 года вводится во многих местах земское самоуправление; деятельность целовальников расширяется, и они от своих избирателей за несение обязанностей получают подмогу, например, в уделе Владимира Андреевича, в Вышковском стане, по полтине с сохи.
Целовальники в это время действуют самостоятельно или помогают земским, губным и другим старостам на суде, в поимке воров, разбойников, при сборе податей, торговых и таможенных пошлин, сдают эти сборы из наддачи на откуп.
После Смутного времени начинается второй период: целовальники переходят на положение чиновников, но без соответствующих прав.
Правительство стремится все свои многочисленные хозяйственные функции по различным сборам и торговым операциям сдать выборным старостам и целовальникам. И требует от них гарантий, что сборы следующего года будут не меньше, чем в предыдущем или даже больше; при этом не принимается во внимание, что многие сборы, как неокладные, не могут быть фиксированы.
За недобор или неаккуратность целовальников ожидал правёж.
В уезде деятельность целовальников была ограничена по сравнению с городами. Повинность уездов и посадов поставлять целовальников была очень разорительна, на что они постоянно жаловались.
Впоследствии, начиная с девятнадцатого века, целовальниками называют продавцов в винных лавках. Продавцы клялись не разбавлять водку и в подтверждение клятвы целовали крест».
Отец моей жены Ольги, дед Миша, часто ехидничал по этому поводу.
Он утверждал, что «целовальник» это тот, кто выполнял роль официанта в трактирах.
Такой прохвост обирал бедных пьянчужек до нитки, раскручивая их на заказы дорогостоящей государственной водки. При этом лицемерно целовал свою жертву, лживо признаваясь в любви к ней.
А с другой стороны: почему же «лживо»? Питон тоже любит кролика. Только по-своему.
§3. Мольковы
Как полагается в любом населённом пункте, в Ляписях обитало и местное хулиганьё.
Фамилия «Мольковы» была у всех на слуху: не пройдёт и дня, чтобы Мольковы чего-нибудь да не отчебучили.
Семейка «русских Адамсов»-Мольковых по нынешнему ранжиру была бы отнесена к разряду неблагополучных.
Детей в семье расплодилось много, были они, как цыганята, худыми низкорослыми.
Но шпанистыми, — каких свет не видел!
Первейшим их жизненным правилом стало бить всех, кто попадается под руку.
(Били, конечно, мальчишек).
Размножались Мольковы с разницей в возрасте на пару лет.
Поэтому как только вырастал старший, уезжая из деревни или отходя на второй план с приобретением иных интересов, тут же его место первого шпанёнка Ляписей занимал подросший младший.
И так до бесконечности.
Иначе говоря, отрубленная голова Змея Горыныча тут же отрастала заново.
Отбоя от них не было. В мастерстве удара в челюсть или под дых они поднаторели, отточили внезапность и молниеносность.
Без долгих лишних разговоров враг был повержен.
Победа!
Даже мой двоюродный семёновский брат, драчун Сергей, уступал им в схватке.
Только мой старший, Саша, в семилетнем возрасте дал им серьёзный отлуп, после которого ни один Мольков к нему больше не подходил.
Когда очередной «малёк» стал задирать Сашу, брат вдруг изрёк фразу, ставшую впоследствии в нашей деревне крылатой: «Погоди-ка, я только пирог положу!..».
(На улицу мы выбегали из избы сразу же после бабкиной раздачи кусков пирога, чтобы наслаждаться поглощением вкусной выпечки с пылу-жару непосредственно на природе).
§4. Панковы
Году эдак в 72-ом, ближе к концу зимы, мы с отцом поехали в Ляписи навестить стариков.
Посидев, как положено, с ними пару часов, мы направились по предложению отца к его троюродному брату Панкову.
Едва войдя в избу, я сразу же заметил на печке маленькую девочку-ангелочка, золотисто-курчавая головка которой с любопытством выглядывала в проёме занавесок.
Оказалось, что она была примерно моего возраста.
Наши отцы весело шутили: «Вот подрастут, мы их оженим. Троюродных можно...».
Мне захотелось побыть с этой удивительно красивой девочкой наедине.
Я предложил ей отправиться на прогулку в ближайший лес.
Она натянула валеночки, накинула шубку и мы вышли из избы.
...Погода стояла тихая, безветренная, на исходе февраля было по-весеннему тепло. Мы шустро спустились с горы, на которой стояло село, и, проделав путь длиной километра два с половиной, достигли кромки леса.
Идти по глубокому снегу было тяжело, мы окончательно выдохлись. Кроме того в валенки набилось много снега, который начинал предательски подтаивать.
Стало смеркаться.
Жгучий интерес к зимнему лесу у моей чудесной подружки стремительно угас. В глазах появился испуг. «А вдруг там волки?» — полушёпотом произнесла она.
«Да какие волки? Нет сейчас в лесу никаких волков...» — хорохорился я, несколько неуверенно выговаривая последнюю фразу.
«Нет, я не пойду. Я боюсь...» — предательски заупрямилась боевая подруга.
Я вынул из кармана перочинный ножичек в форме золотой рыбки, оголил лезвие: «Видишь, у меня есть оружие. С ним никакие волки не страшны!».
Ангелочек недоверчиво оглядел моё средство самообороны: «Я устала. Пойдём домой!».
Пришлось подчиниться.
Так закончился мой первый несостоявшийся роман.
§5. Выездной магазин промтоваров
Каждые две недели в деревню приезжал магазин промтоваров из города.
Этот день был особенным в нашей деревенской жизни: именно в этот день бабка давала нам деньги для приобретения игрушек. По пятаку.
С непременным условием: игрушка у каждого должна быть одной (впрочем отпущенных бабкой денег на вторую вряд ли хватило).
И вот, в один из таких праздничных дней, мы идём в клуб (именно там размещался передвижной магазин). Сережка купил пистолет, Анечка, долго терзаясь, предпочла пластмассовую леечку в образе царевны-лягушки, я — трубочку, напоминающую подзорную, с калейдоскопом внутри. Теперь понимаю, как отчётливо выбранные игрушки подчёркивали черты наших характеров.
Придя домой, мы стали играть купленными игрушками, каждый — со своей.
Вдруг Анечка, после долгих раздумий, выхватила у меня мой калейдоскоп и категорически при этом отказалась мне его возвращать.
Я попытался убедить её в несправедливости этого шага. Ведь у неё теперь стало две игрушки, у Серёги — одна, а у меня — ни одной.
Мои настоятельные убеждения не возымели нужного действия.
Бабушкины призывы к Анькиной совести тоже ни к чему не привели.
Тогда я предложил компромиссный вариант: пусть она отдаст мне свою леечку в виде царевны-лягушки, а я ей прощу похищение моей волшебной трубочки. На самом деле мне её леечка — как собаке пятая нога! Просто хотелось заставить её логически поразмышлять.
Анечка продолжала тупо упорствовать.
После долгих перипетий и вмешательства тяжёлой артиллерии — деда — трубочку мне всё же вернули (на фоне Анькиных рыданий).
Можно было бы объяснить этот случай проявлением элементарного детского эгоизма. Тем более, что он — из раннего детства, когда поступкам несмышлёных детей не стоит придавать значения.
Но хотелось бы проанализировать сенсорно, о чём он, этот случай, говорит, если смог запомниться на всю жизнь.
Одно осталось во мне надолго — ощущение вопиющей несправедливости со стороны роднющей сеструхи!
§6. О какашках
В деревенской жизни в Ляписях было много нюансов, отличавших её от цивилизованной городской.
Так, например, в доме не было туалета.
Даже надворного.
Помню первое своё удивление открывшемуся для меня обстоятельству, когда мне приспичило.
Я обошёл весь дом, вышел во двор, но ничего хотя бы напоминающего клозет, не нашёл.
А мне уже не терпелось!
Хорошо ещё, что рядом в загоне для скота, возился с коровой дед.
Он сразу понял причины моего смятения и сказал: «Да иди вот сюда...», указав мне на укромное, скрытое от глаз, место в углу двора.
«А как же..?» — хотел было возразить я, воспитанный на экологичном отношении к земле, но дед тут же успокоил: «Да ничего, куры склюют...».
Кстати, о тех самых какашках, которые неотступно сопровождают нас всю неизбежно наполовину животную жизнь.
Дядя Шура любит вспоминать о случае, который произошёл с маленьким Сашей, моим старшим братом. Правда, в то время меня ещё не было.
Шли они как-то мимо реки и Саше вдруг захотелось.
Шура отвёл его в сторонку, в кусты, где Саша благополучно справился с неожиданно возникшей проблемой, но вот вытереть попу листочками попавшей под руку зелени как следует не смог.
Испачкал пальчики и заплакал от стыдной неразрешимой задачи.
«Да брось ты, не переживай, — успокаивал его дядя Шура, — ополосни ручки в реке».
Хорошо воспитанный трёхлетний Саша долго недоумённо раздумывал над проблемой непримиримо столкнувшихся представлений о чистоте и, одновременно, любви к природе....
Глядя то на руки, то на реку, выдал: «Как же, ведь вода станет какная?!».
§7. Банька
Внизу, под горой, у самой речной запруды, у деда с бабкой располагалась маленькая деревянная банька.
Когда жар в ней спадал, бабка вела меня на омовение.
Свои длинные и мои коротенькие волосы она мыла «щёлоком».
Щёлок готовится из обыкновенной золы. Лучше — из золы лиственных пород деревьев. Зола заливалась водой. И либо настаивалась несколько дней, либо кипятилась. До тех пор, пока не становилась мылкой на ощупь и почти прозрачной. Полученная смесь отстаивалась. Вода без осадка и есть тот самый «щёлок». Щёлок нужно обязательно десятикратно разбавить водой.
Щёлоком отбеливают бельё, которое при кипячении с ним не только не портится от высокой температуры, но и становится прочнее.
Щёлок — целительное средство. Оно принимается внутрь и помогает при отравлениях различной этиологии, выводит из организма радиоактивные изотопы.
§8. Застолья в саду
Когда приезжали родители проведать нас, брошенных бедолаг, то всенепременно собиралась компания из родственников.
Родственников разного рода было всегда много, ведь одно время деревня наполовину состояла из одних только Смородиных.
По устоявшимся канонам такие торжества (особенно на Троицу, престольный праздник Ляписей) отмечались на природе, в дедовом саду, на траве среди вишен и яблонь.
Помимо задушевных бесед обязательно пели песни, первыми из них были «Вдоль по Волге-матушке реке» и «Волховская застольная».
Дед протяжно запевал:
«Вниз по матушке по Во… по Волге, По широ-о-о-кому раздолью,
По широкому раздо… раздолью Поднималась непогода.
Поднималась непого… погода, Погодушка немалая,
Погодушка нема… немалая,
Немалая, волновая. Немалая, волно… волновая,
Ничего в волнах не видно. Ничего в волнах не ви… не видно,
Одна лодочка чернеет. Одна лодочка чернее… чернеет,
Только паруса белеют. Только паруса беле… белеют,
На гребцах шляпы чернеют.
На гребцах шляпы чернее… чернеют, Сам хозяин во наряде,
Сам хозяин во наря… наряде, В черном бархатном кафтане,
Уж как взговорит хозя… хозяин: «Ну-те, грянемте, ребята,
Ну-те, грянемте, ребя… ребята, Вниз по матушке по Волге.
Вниз по матушке по Во… по Волге. Приворачивай, ребята,
Приворачивай, ребя… ребята, Ко крутому бережочку!»
После первой (песни и рюмочки) обязательно пели дедовскую песню военных лет:
«Редко, друзья, нам встречаться приходится, Но уж когда довелось,
Вспомним, что было, и выпьем, как водится, Как на Руси повелось.
Здесь с нами вместе семья ленинградская С нами сидит у стола
Вспомним, как русская сила солдатская Немца на Запад гнала!
Выпьем за тех, кто зимою холодною В мёрзлых лежал блиндажах,
Бился на Ладоге, дрался на Волхове, Не отступал ни на шаг!
Выпьем за тех, то командовал ротами, Кто замерзал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами, Горло ломая врагу!
Вспомни о тех, кто убит под Синявиным, Всех, кто не сдался живьём.
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, Выпьем и снова нальём!
Встанем и чокнемся кружками полными, Братством друзей боевых.
Выпьем за мужество павших героев мы, Выпьем за встречу живых!».
Последняя начиналась непередаваемыми по мощи воздействия словами: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, горло ломая врагу!».
Мой отец с громким хорошо поставленным голосом был особенно выразителен во всей ненависти к врагу на этой фразе «Горло ломая врагу...».
Мне, маленькому, даже начинало казаться, что рюмка в его руках сейчас хрустнет, как горло поверженного врага.
С этой песней у деда Александра многое связано. Участник трёх войн, начиная с Гражданской, в своей судьбе повторив судьбу России, в Великую Отечественную он воевал на Волхове, под Ленинградом. Был неоднократно ранен.
И сам был свидетелем всех трагических событий, происходивших в опаленном войной растерзанном врагом Ленинграде.
Поэтому песня наполнялась глубоким смыслом всех перенесённых невзгод: от голода и обморожений до смерти товарищей-однополчан на его глазах.
Ещё одна дедова любимица (на стихи Николая Некрасова):
«Ой, полным-полна коробушка, Есть и ситцы и парча.
Пожалей, моя зазнобушка, Молодецкого плеча!
Выди, выди в рожь высокую! Там до ночки погожу,
А завижу черноокую – Все товары разложу.
Цены сам платил немалые. «Не торгуйся, не скупись:
Подставляй-ка губы алые, Ближе к милому садись!».
Вот уж пала ночь туманная, Ждет удалый молодец.
Чу, идет! — пришла желанная, Продает товар купец.
Катя бережно торгуется, Все боится передать.
Парень с девицей целуется, Просит цену набавлять.
...Знает только ночь глубокая, Как поладили они.
Расступись ты, рожь высокая, Тайну свято сохрани!»
Очень сексуальная, нужно признаться, по тем временам песня!
Не обходилось и без русской народной песни «Когда б имел златые горы»:
«Когда б имел златые горы И реки, полные вина,
Всё отдал бы за ласки, взоры, Чтоб ты владела мной одна.
Не упрекай несправедливо, Скажи всю правду ты отцу,
Тогда свободно и счастливо С молитвой мы пойдем к венцу.
Ах, ведь твою, голубка, руку, Просил я у него не раз,
Но он не понял мою муку И дал жестокий мне отказ».
«Ну как же, милый, я покину Семью родную и страну,
Ведь ты уедешь на чужбину И бросишь там меня одну».
Умчались мы в страну чужую, А через год он изменил,
Забыл он клятву роковую, Когда другую полюбил.
А мне сказал, стыдясь измены: «Ступай обратно в дом отца,
Оставь, Мария, мои стены». И проводил меня с крыльца...»
§9. Смерть деда Александра
Дед не курил, никогда не ругался матом, выпивал немного по праздникам, когда приезжали дети, за обильным застольем.
С большой чёрной бородой в разноцветных крапинах, с достаточно красивым, совсем не деревенским лицом, стройный, всегда с прямой спиной, роста выше среднего.
Тихий, уравновешенный, никогда никого не осуждавший, смиренно переносивший все тяготы судьбы, он был, как я теперь понимаю, необыкновенно обаятелен и от него веяло истинной любовью к миру, жизни, людям.
Он сумел найти счастье в труде.
(Хотя не могу со всей определённостью утверждать, был ли он по-настоящему счастлив).
В феврале 1978 года родители попросили меня поехать вместе с ними в Ляписи. О причине не сообщили.
Добираться до села всегда было очень непросто.
Сначала по казанской трассе нужно доехать до села Прокошево, а потом восемь километров идти по просёлочной дороге до Ляписей.
Машины от Прокошево в этом направлении ездили крайне редко, так что довольно часто мы шли пешком.
...Приехали мы, когда начало смеркаться.
Дед тихо лежал в большой комнате избы на кровати у стены.
И только изредка горестно вздыхал.
Я подсел к нему.
Собственно, расспрашивать о здоровье не имело смысла: врачи уже вынесли свой приговор, поставив диагноз «Острая почечная недостаточность».
По сути, из-за резкого снижения диуреза происходило неотвратимое насыщение крови азотистыми шлаками.
Иначе говоря, организм, по причине прекращения выделения мочи, сам себя отравлял ядовитыми компонентами этой мочи.
Отсчёт шёл на часы.
(Отец потом долго переживал, что ему в сельсовете не предоставили машину для того, чтобы отвезти деда в ближайшую больницу. Дороги сильно замело).
Я только и смог пролепетать: «Дед, ну что же ты так, а?».
Дед не ответил мне на чисто риторический вопрос. Он опять горько и разочарованно вздохнул.
Я попрощался с ним, обнял и поцеловал.
Поздно вечером мы собрались в обратную дорогу.
Через пару дней его не стало.
В декабре я написал стихотворение «Валенки», посвящённое моему деду, Александру Александровичу Смородину:
«Я был ещё маленьким-маленьким —
Родился я в лютый мороз, —
Когда мне такие же валенки
Мой дед на ладони принёс:
« — Для валенок мал ещё вроде —
Не крепок ходить по земле.
И то не беда, что не ходит,
А ножки-то всё же в тепле...».
Ношу их до самых проталинок,
Пока не оплавится лёд —
В подарок мне новые валенки
Мой дед к дню рождения шлёт.
...Почувствовал, видимо, старость —
Надолго мой дед занемог.
А времени только осталось,
Чтоб валенки выгадать впрок.
...Пришли времена иные,
И деда мне стало вдруг.
Но греют меня и ныне
Творения дедовых рук...»
