2. 1-6: "Комната в коммуналке", "Опасности и болезни", "Процедуры и операции", "Ясли", "Всё лучшее - детям", "Детская дача". Глава вторая: «Дом на Станкозаводе». Из книги "Миссия: "Вспомнить Всё!"
Комната в коммуналке
Родился я в десять часов утра в воскресенье второго октября 1959 года в городе Горьком в так называемом районе Станкозавода на улице Перекопской. А если быть более точным, то в роддоме №4 ныне им. А.Ф. Добротиной Ленинского района Нижнего Новгорода.
По воспоминаниям родителей малыш был очень красив, с утончёнными чертами лица, синеглазый с алыми губками, чёрными ресницами и тонкими, будто нарисованными, бровями — точно «как куколка».
Назвали меня Павлом в честь отца матери — Павла Сергеевича Абрамова (Сашу — в честь деда по отцу — Смородина Александра Алексеевича. У Саши с дедом совпало и отчество).
Про меня все говорили: «Он — Абрамовский», а Саша, по мнению окружающих, больше походил в детстве на Смородиных).
После старшенького, Саши, рождённого семи годами раньше, родители мечтали о девочке. Более того, во время маминой беременности все были убеждены, что родится именно девочка.
Мать вспоминает:
«Мы стали ждать сестрёнку для Саши, а нам — доченьку. Когда у меня был уже большой живот, по вечерам я лежала на диване, а муж и Саша гладили мой живот и придумывали имена для девочки.
Саше нравились имена Лариса и Катя, а отцу — Настенька.
И вот в октябре 1959 года роды наступили. Они были очень быстрыми: не успела я приехать в роддом, то тут же родила. Сомнений у меня не было: должна родиться только девочка».
Увидев меня в первый раз, мама ничуть не сомневалась, что это так. Поэтому она ничуть не поверила персоналу роддома, когда ей объявили: «У вас мальчик!».
«Не может быть, — возразила она. — Покажите!». Меня развернули попкой к её лицу и она смогла удостовериться в наличии свисающих из моей промежности внушительных яичек. Так я утвердился как мужчина.
Родиться мне довелось в коммунальной квартире на четыре семьи под номером 27 известного дома сталинской постройки №5.
Мне повезло: комната была светлой с окнами на две стороны. Сухая, просторная, не менее 20 квадратных метров. Летом её заливал мягкий золотистый свет. Потолки в квартире — высокие, общая кухня — достаточно вместительная.
Соседи жили с нами дружно, как родственники, поддерживали чистоту в своих комнатах и местах общего пользования.
Вот как описывает условия жизни в коммунальной квартире в своих воспоминаниях мать:
«В 1953 году мы получили комнату. Комната очень уютная. Радости нашей не было границ. Топить не надо. Вода — в кране. На большой кухне стояли столы, по одному на каждую семью. На столах стояли керогазы, керосинка или электроплитки. На кухне мы готовили еду и стирали.
Вечером на ней собирались почти все жители нашей квартиры. Велись разговоры, читали газеты, делились новостями и своими думами. И хотя было много поводов для споров и ругани, — жили дружно.
Я удивляюсь, как мы были снисходительны, терпеливы и просто тактичны».
Соседи по коммуналке действительно были нам как родственники. Взаимовыручка, умение пожертвовать собственными интересами в такой обстановке — единственно правильное решение.
И все это понимали.
Нянчились со мной.
Одна бездетная, но ещё достаточно молодая семья, — дядя Миша и тетя Лина — часто забирала меня к себе.
Дядя Миша изображал боевого коня и, водрузив крохотного Павлика на спину, с ретивым ржанием «Иго-го!» катал по коридору.
К тому же материально они могли позволить себе больше, чем семьи с детьми, — телевизор, — редкость в ту пору, — и я долгие часы восхищённо пялился, свесив ножки с их железной кровати, в толстенную линзу, предназначенную для визуального увеличения экрана. Передач тогда было мало: не помню ничего, кроме оперы, балета, бокса и хоккея.
Отец часто вспоминал: «Они молодые, лежат на кровати, им хочется, а ты уставился в экран и уходить из комнаты не собираешься. Потом упирался и орал, когда мы буквально вытаскивали тебя из их тёплого уютного семейного гнёздышка».
Из мебели, окружавшей меня в нашей комнатке, помню круглый стол, диван и шкаф. Вся мебель была тоже светлой, что дополняло ощущение радости и счастья.
До этого наша семья ютилась в тесном отсеке («комнатой» назвать — язык не поворачивается) заводского барака с тонкими перегородками и надворными «удобствами», где бегали вот такие здоровенные крысы.
В нём, в этом страшном бараке, в 1952 году родился мой старший брат Саша.
Комнату в новой благоустроенной квартире мы получили благодаря двум обстоятельствам.
Первое заключалось в том, что отец получил увечье (ему раздробило молотом большой палец правой руки).
Из-за потери трудоспособности, не совместимой с продолжением работы на прежнем месте и в прежней должности, его перевели из молотобойцев термического цеха ГЗФС (Горьковский завод фрезерных станков) на работу
в ЖКО того же завода управдомом.
Одной из обязанностей управдома являлся сбор денег с жильцов за проживание и прочие коммунальные услуги.
Второе обстоятельство состояло в том, что в комнате, которая впоследствии стала нашей, жил тогда участник войны, боевой офицер, герой Советского Союза.
В его судьбе было много непонятного. После войны назад, в семью, он не вернулся, никому не рассказывая о причинах такого решения. И потому просто тупо горько спивался.
И, хотя плата за жильё имела размеры скорее символические, вносить её он категорически отказывался. Ибо пропивал всё вчистую.
Для прояснения ситуации отец был вынужден посетить ветерана.
Здесь и произошло то, что определило будущие условия существования нашей семьи. Герой предложил отцу занять эту комнату с условием покрытия недостачи.
Так, благодаря этому, потерявшемуся в судьбе, морально (а может и психически) искалеченному человеку, мы обрели возможность жить в относительно прекрасных — для послевоенного времени — условиях.
Опасности и болезни
Из обрывочных детских воспоминаний: прекрасный солнечный воскресный день, мы направляемся на прогулку всей семьёй, отец держит меня за ручку. Я несу разноцветные воздушные шарики.
Идём в ПКиО Станкозавода — сад имени Маяковского, где за громадными литыми воротами с большими буквами «ГЗФС» играет оркестр, белеют гипсовые статуи горнистов и пловчих и призывно потеют лотки с газировкой и мороженым.
(Забегая далеко вперёд, на почти полвека, замечу, что мой сын при окончании обучения на факультете ландшафтного дизайна Нижегородского архитектурно-строительного университета выполнил дипломный проект обустройства именно этого парка).
Рядом с парком Маяковского — одноимённый кинотеатр, где я в четыре годика уже смотрел «Приключения Питкина в больнице» (с послевоенным комиком Норманом Уиздом в главной роли).
Помню пляж Молитовского затона, на который мы часто любили ходить:
...чистый жёлтый песок, деревянные зонты-«грибки», кабинки для переодевания и праздничная музыка из динамиков находящейся неподалёку лодочной станции.
Одно из посещений пляжа особенно врезалось в память.
Мать со свойственной ей общительностью заговорилась со знакомой, а я, трёхлетний голопуз, зашёл в воду у понтонов, с которых подростки прыгали в воду.
Жара и любопытство заставляли меня всё глубже и глубже погружаться в прохладную воду.
В определённый момент я попал в неожиданную яму и полностью — так, что надо мной оказалось где-то с полметра — погрузился в неё.
Испуга не было. Как и свойственно наивным детям, испуга я не ощутил, только с любопытным удивлением разглядывал окружающее.
Помню, я поднял голову и увидел пузырьки, вырывающиеся из моего рта и поднимающиеся на поверхность. Туда же устремилась и моя модная в те года тёмно-синяя тюбетейка с восточным орнаментом.
...Вода была чистой и прозрачной, но казалась желтоватой от цвета песка под ногами...
Не знаю, сколько времени я провёл бы в таком положении и чем бы всё это закончилось (попыток выбраться из небольшого углубления в песке я не делал, а, может, всё равно не успел бы). Но только один из пацанов, нырнувший с понтона, вдруг с ужасом обнаружил, что что-то живое судорожно и сильно вцепилось ему в предплечье.
Глубина для него была небольшая, поэтому он приподнял свою руку над водой.
На которой, как на перекладине, болтался неведомо из каких тайных глубин вынырнувший карапуз.
Пацан ахнул и выкрикнул на весь пляж: «Чей ребёнок?!».
Мать на очередном словесном пассаже осеклась и бросилась мне навстречу.
Спустя много лет я понял, что это был как раз тот случай, когда злодейка Смерть второй раз показала свой зловещий оскал.
Первый состоялся, когда я был ещё младенцем.
В два месяца от роду я заболел пневмонией. Заболел тяжело, был весь — до ноготков — синий. Врачи сделали неблагоприятный прогноз.
Кира Лаврентьевна Уварова, медсестра яслей, которыми руководила мама, предложила решиться на экспериментальный риск — колоть мне антибиотики, последствия применения которых ещё не были достаточно изучены.
Точнее, это было похоже на игру в русскую рулетку: побочные реакции, без возможности определения чувствительности к антибиотикам, — вплоть до анафилактического шока с летальным исходом — были тогда явлением не редким.
Мне повезло.
Пистолет не выстрелил.
Риск оправдался, я выжил.
Долгие годы дружбы матери с Кирой Лаврентьевной связал этот случай.
В тот период в нашей экономике происходили исторические изменения. Хрущёв выдвинул лозунг «Догнать и перегнать Америку!».
Для выполнения плана по мясу стали резать скот, в том числе и коров, дающих, как известно, молоко, необходимое детям. Натурального молока в свободной продаже стало мало.
Замену нашли в молоке восстановленном (из сухого молока). Технологии восстановления были несовершенны, от такого молока разило химией.
Дети первыми почувствовали коварную подмену.
Я орал, пинался, сопротивляясь, и, не взирая на уговоры, не хотел пить эту гадость.
Маму это очень расстраивало.
Процедуры и операции
После перенесённой тяжёлой пневмонии я рос болезненным и капризным. Болезни верхних дыхательных путей, а затем, как осложнение, пневмонии, не отступали.
Когда мне исполнилось семь лет, мать воспользовалась тем, что в 11-ой поликлинике Ленинского района работала тётя Валя, жена отцовского родного брата. И решилась на то, чтобы я был направлен на операцию по удалению миндалин («гланд», как тогда говорили). В поликлинике, по словам тёти, работал отличный хирург.
Операцию проводили без наркоза с использованием местного обезболивания.
Помню, как добрый дядя в белом халате предложил мне открыть ротик, чтобы посмотреть зубки. Ловким уверенным движением он вставил мне в рот специальный пластмассовый вкладыш-расширитель, чтобы я не смог закрыть рот во время операции. Сделал обезболивающий укол прямо в горло. Скальпелем иссёк миндалины — кровь мощной струёй брызнула ему на халат и в подставленный эмалированный таз.
Обещанного мороженого (как меня уверяли друзья и знакомые) после операции я так и не дождался. Тактика заживления ран после таких операций недавно сменилась: меня поили гоголем-моголем (коктейлем из взбитых сырых яиц).
Впоследствии я действительно болеть стал реже, но больниц полностью избежать так и не удалось.
Раз в год я пунктуально становился пациентом детской больницы №1, где с диагнозом «пневмония» коротал лучшие дни своего детства. Пришлось вытерпеть многочисленные сдачи «анализов», уколы в палец, вену и попу, физиопроцедуры.
Но самым страшным в моей безутешной больничной жизни было «глотание кишки» или так называемое «зондирование». Эта процедура была, мало сказать, неприятная, — она была отвратительной по виду и крайне противной по ощущениям.
Заключается она в том, что в рот лежащему на левом боку пациенту вводят эндоскоп — эластичную управляемую трубку, в народе называемую «кишкой». Кроме того врачам необходимо было забрать у меня пробу желчи для дальнейшего анализа.
Перед началом процедуры глотка пациента обрабатывается раствором анестетика (для подавления рвотного рефлекса), а в рот ему вставляется специальный (защищающий эндоскоп и зубы пациента) загубник,
не препятствующий дыханию.
Введённый эндоскоп предназначен для осмотра слизистых оболочек органов пищеварительного тракта.
Вместе с неприятным ощущением твёрдого длинного чужеродного предмета в пищеводе, меня преследовала тошнота и вязкая слюна, истекающая изо рта. Рвотный рефлекс также не прекращал попыток добиться своего.
В таком положении я каждый раз находился не менее двух часов.
В больнице меня удивила одна деталь: стены в палатах были стеклянными. Для того, чтобы дежурная сестра могла иметь возможность одним взглядом оценить ситуацию — видеть всё, что происходит в детских палатах в любое время дня и ночи.
Мы находили скромные развлечения, максимально возможные в тех условиях. Играли в фантики. Из фантиков принесённых родителями конфет мы делали своеобразные «пульки» (фантики, сложенные как солдатские письма в маленькие треугольнички).
Иногда мои соперники нарушали жёсткое правило оставлять фантик целым, и, порвав его на две равные части, делали две пульки. (Этот обман я обнаруживал, разворачивая свой выигрыш после игры).
...Сидя с друзьями по несчастью на линолеумном полу опустевшего к вечеру широкого больничного коридора, я щелчком по своей пульке старался попасть в аналогичный фантик другого игрока.
Если мой фантик после выстрела (щелчка по нему) оказывался от фантика противника на расстоянии вытянутых большого и безымянного пальцев, то я становился победителем и забирал заветный трофей себе.
Вскоре все фантики оказывались в моей копилке, и соседям по палате приходилось мучительно долго ждать прихода своих родителей с очередной порцией конфет.
Помимо скудного набора игр я занимал себя чтением принесённых заботливой мамой детских книжек.
Одна из первых — «Весёлые чижи» Самуила Яковлевича Маршака:
«Жили в квартире Сорок четыре, Сорок четыре Весёлых чижа». Чиж — судомойка,Чиж — поломойка, Чиж — огородник, Чиж — водовоз, Чиж за кухарку, Чиж за хозяйку, Чиж на посылках, Чиж — трубочист.
Печку топили, Кашу варили Сорок четыре Веселых чижа: Чиж с поварешкой, Чиж с кочережкой, Чиж с коромыслом, Чиж с решетом.
Чиж накрывает, Чиж созывает, Чиж разливает, Чиж раздает.
После работы Брались за ноты Сорок четыре Веселых чижа. Дружно играли: Чиж — на рояле, Чиж — на цимбале, Чиж — на трубе, Чиж — на тромбоне, Чиж — на гармони, Чиж — на гребенке, Чиж — на губе.
Ездили к тетке, К тетке чечетке Сорок четыре Веселых чижа. Чиж на трамвае, Чиж на машине, Чиж на телеге, Чиж на возу, Чиж в таратайке, Чиж на запятках, Чиж на оглобле, Чиж на дуге.
Спать захотели, Стелют постели Сорок четыре Усталых чижа: Чиж — на кровати, Чиж — на диване, Чиж — на скамейке, Чиж — на столе, Чиж — на коробке, Чиж — на катушке, Чиж — на бумажке, Чиж — на полу.
Лежа в постели, Дружно свистели Сорок четыре Веселых чижа: Чиж — трити-лити, Чиж — тирли-тирли, Чиж — дили-дили, Чиж — ти-ти, ти-ти, Чиж — тики-рики, Чиж — рики-тики, Чиж — тюти-люти, Чиж — тю-тю-тю»
Впечатлила узбекская народная сказка про три арбузных семечка «Золотой арбуз» (на тему этой сказки есть советский мультфильм «Аист»):
«Жил когда-то бедняк крестьянин. Был у него маленький клочок земли. День и ночь, не зная отдыха, трудился он на этом клочке.
Однажды, когда пришла весна, бедняк на чал пахать землю. Смотрит – по небу летит белый аист. Подлетел аист к вспаханному полю, закричал и вдруг камнем упал на землю.
Подбежал бедняк и видит, что у аиста одно крыло сломано. Поднял он аиста и бережно понёс домой.
– Надо, – говорит, – спасти такую хорошую птицу!
Дома бедняк осмотрел сломанное крыло аиста и стал лечить его. Долго он ухаживал за больной птицей.
Аист поправился и улетел. Посмотрел бедняк ему вслед и сказал:
– Пусть живёт эта птица долго и никогда беды не знает!
На другой год, весной, бедняк закончил пахоту и вышел в поле сеять. Вдруг прилетел тот самый аист, которого он вылечил, и бросил на землю три арбузных семечка. Поднял бедняк арбузные семечки и посадил их в землю.
...Через несколько дней арбузы взошли, появились зелёные листья, потянулись плети, расцвели огромные цветы.
Бедняк трудился не жалея сил: вовремя их полол, вовремя поливал.
Так незаметно пришла пора собирать урожай. Арбузы поспели, и был они такие большие, каких в тех местах никогда и не видели.
Бедняк сорвал три арбуза и принёс домой.
– Ну, такие арбузы нельзя съесть мне одному! – сказал он.
И бедняк позвал в гости всех своих родственников и всех своих друзей, таких же бедняков. Собрались друзья и родственники.
А хозяин взял арбуз и хотел разрезать, да только никак не мог проткнуть его ножом. Тогда он попробовал разрезать второй арбуз – и опять не мог. С третьим было то же самое. Удивился хозяин, и гости его удивились.
Наконец он ударил арбуз ножом со всего размаха.
Арбуз лопнул, а в нём вместо мякоти и семечек были золотые монеты.
Они с звоном посыпались на пол. В двух других арбузах тоже было золото.
Обрадовался бедняк, вытряс всё золото и раздал своим гостям.
На каждой из трёх арбузных плетей у бедняка выросло по десять арбузов. Он собрал остальные арбузы, вытряс из них целую груду золота и с тех пор стал жить в достатке.
А по соседству с ним жил богач. Увидел он, что сосед разбогател, захотел узнать, как это случилось. Пришёл и стал расспрашивать:
– Скажи мне, отчего ты так разбогател? Что ты сделал для этого?
Бедняк рассказал ему, ничего не утаивая, как всё было.
«Ах, вот и мне бы столько золота!» - подумал жадный богач и пошёл в поле искать аиста.
Белый аист не спеша разгуливал по полю. Богач потихоньку подкрался и ударил аиста палкой по ноге. Закричал аист и упал на землю. Богач кинулся к нему, схватил его и понёс домой. Перевязал он ногу аиста и стал лечить его. Аист выздоровел и улетел.
Весной богач вышел в поле и с нетерпением стал поджидать, когда прилетит белый аист и принесёт ему чудесные арбузные семечки. Но аиста всё не было...
Наконец, аист прилетел и бросил богачу три арбузных семечка. Богач весь затрясся от жадности. Он схватил семечки и тут же посадил их в землю.
Скоро появились ростки, развернулись широкие листья, поползли по земле длинные зелёные плети, зацвели цветы, а потом выросли огромные арбузы.
Когда арбузы поспели, богач позвал в гости всех своих родных. Собрались его родные и друзья, такие же богачи. Как только ударили арбуз ножом, он треснул, и из середины вылетел целый рой злых шмелей.
А шмели эти были как крупные орехи. Стали они жужжать и жалить и богача, и его родных. У всех вздулись щёки, заплыли глаза, распухли губы, и разбежались все прочь с бранью и криками».
Возвращаюсь в детскую больницу, ставшую моим вторым домом.
Книги заметно скрашивали мой досуг. Остальное время я подолгу проводил у окна, обращённого на заснеженный больничный двор, ожидая редкого прихода мамы.
Вот что она вспоминает:
«Павел продолжал болеть. И в детском садике тоже. Я, придя с работы, тут же ехала к нему в больницу. К нему не пускали, так как карантин там был, то ещё чего. И вот только через окно можно было видеть его заплаканное личико. Я не спала ночами, ругала себя, что согласилась положить его в больницу: очень сильно переживала, что в больнице грязные простыни и дети бегали по постелям в обуви. По два месяца и больше он находился там.
Кроме того, в при обследовании ему поставили ещё один страшный диагноз: «Порок сердца под вопросом». В сердце прослушивались шумы. Потом его поставили на учёт к ревматологу».
Пережив стресс возможной потери второго ребёнка и тяжело перенося все мои последующие болезни, родители баловали меня, как могли. А возможностей для этого было тогда не так много.
Мои капризы стали нередким явлением в жизни родителей и, особенно, в (без того не богатой на радости) жизни сдержанного, молчаливого и послушного старшего брата. Капризы маленького Павлика дико его раздражали, но он смиренно нёс эту ношу.
Подозреваю, — тихо ненавидя меня.
Как-то раз зашли мы с мамой в Станкозаводский Универмаг. Он располагался на той же улице Перекопской, только на противоположном её конце, ближе к заводу.
На одном из прилавков я увидел деревянный, ярко раскрашенный игрушечный автомат ППШ.
Ценник стращал цифрами «7-00».
Я стал упрямо просить маму купить мне его.
Небольшие деньги, которые они с отцом получали, мама жёстко экономила. Поэтому не могла позволить себе такую дорогую покупку.
Всю дорогу от Универмага до дома я яростно орал, требуя вернуться за игрушечным автоматом.
Уже дома, ближе к вечеру, когда Саша, проголодавшийся и уставший от очередных хоккейных дворовых баталий, пришёл домой, мать, доведённая до крайности от моих непрекращающихся воплей, вручила ему эти злосчастные семь рублей.
Чтобы он немедленно сбегал в Универмаг, до закрытия которого оставалось пару десятков минут.
Спустя некоторое время я добился своего и стал счастливым обладателем вожделенного пистолета-пулемёта.
Ясли
К одним из самых ранних моих воспоминаний относятся впечатления от пребывания в яслях. Тех самых, в которых мама работала заведующей.
Перед глазами стоит наша групповая комната, наполовину заставленная рядами детских кроваток; луна в окне (изредка меня оставляли в группе "продлённого дня", а затем и на ночёвку); Наташа Абрашина, дочка одной из сотрудниц, моя первая зазноба, — та, с которой мы сидели на соседних горшках (фотография, где мы с ней старательно моем ручки над раковиной, сохранилась в семейном альбоме); прогулочные площадки (у каждой группы — своя, отделённая ровным рядом низкого постриженного кустарника, с большой беседкой, в которой дети могли укрыться от внезапного дождя).
Неподалёку стоял склад угля, предназначенного для растопки печей системы отопления здания яслей.
Даже в морозы детей на часок-другой в спальных мешках выносили на веранду в целях «закаливания организма».
Запомнилась добрейшая тётя Дуся, — повар яслей — умеющая приготовить всегда вкусные блюда. В первую очередь гороховый суп, фаршмак и забытое ныне «маро» (или "моро"?) — каша из жареной пшеничной муки. Маро было необыкновенно тягучим, длинная ленточка каши растягивалась от тарелки до рта, забавляя нас.
Помню дядю Пашу, аккордеониста. Как музыкальный работник яслей по совместительству, он — основа всех детских утренников, а также завсегдатай праздничных посиделок сотрудниц.
На этих посиделках (которые организовывались поздними вечерами, когда оравы желторотых питомцев в яслях не было) в майские, ноябрьские и новогодние праздники имели возможность присутствовать и дети участвующих, в том числе и я.
Спиртное взрослые в те времена употребляли только «для настроения»: весь вечер женский коллектив устраивал импровизированный «Огонёк», репертуар которого состоял преимущественно из лирических «женских» песен. «Зачем вы, девушки, красивых любите?..».
Из яств, украшающих праздничный стол, что-нибудь вкусненькое и сладенькое перепадало и нам, маленьким «невольным свидетелям» этих застолий.
Как-то раз мы с папой и мамой побывали на даче дяди Паши, окружённой утопающим в цветах садом. В качестве свидетельства сохранилась цветная фотография дяди Паши с семьёй, торжественно выглядывающей из пышных зарослей высоких цветов.
Память сохранила образ Марии Витальевны. Она работала кастеляншей или сестрой-хозяйкой. Согбенная, но ещё подвижная, шустрая старушка с открытым приветливым лицом. Её кабинет находился по соседству с кабинетом заведующей, и я частенько заглядывал к ней.
Мария Витальевна всегда была обложена вездесущими стопками чистого, выглаженного, накрахмаленного до хруста белья. Основным рабочим столом ей служила широкая гладильная доска.
...Так, с утюгом в руках, она и выплывает из глубин моих детских представлений...
Там, в яслях, из всех сказок, что я услышал, наибольшее впечатление на меня почему-то произвела сказка о черной курице «Чёрная курица, или Подземные жители», волшебная повесть для детей Антония Погорельского
(Алексея Алексеевича Перовского), написанная им в 1829 году. Кстати, это самое первое авторское произведение литературы для детей на русском языке.
Автор много внимания уделял воспитанию своего племянника, будущего великого писателя Алексея Толстого, для которого её и сочинил.
Краткое содержание сказки, приведённое в Википедии, с цитатами из самой сказки:
«Мальчик Алёша (примерно 10 лет) обучался в петербургском пансионе в 1790-х годах. Его родители жили далеко, и на каникулы он оставался в пансионе. В свободное время он часто кормил куриц, содержащихся при кухне, и особенно выделял чёрную хохлатую Чернушку.
Однажды кухарка Тринушка решила зарезать её для обеда, но Алёша попросил её не делать этого, подарив ей золотой империал — его единственную драгоценность, которую подарила ему бабушка.
«...Вдруг сердце у Алеши еще сильнее забилось: ему послышался голос любимой его Чернушки! Она кудахтала самым отчаянным образом, и ему показалось, что она кричит: «Кудах, кудах, кудуху! Алеша, спаси Чернуху! Кудуху, кудуху, Чернуху, Чернуху!».
Алеша никак не мог долее оставаться на своем месте. Он, громко всхлипывая, побежал к кухарке и бросился к ней на шею в ту самую минуту, как она поймала уже Чернушку за крыло.
— Любезная, милая Тринушка! — вскричал он, обливаясь слезами. — Пожалуйста, не тронь мою Чернуху!
Алеша так неожиданно бросился на шею к кухарке, что она упустила из рук Чернушку, которая, воспользовавшись этим, от страха взлетела на кровлю сарая и там продолжала кудахтать. Но Алеше теперь слышалось, будто она дразнит кухарку и кричит: «Кудах, кудах, кудуху! Не поймала ты Чернуху! Кудуху, кудуху! Чернуху, Чернуху!»
Между тем кухарка была вне себя от досады.
— Руммаль пойсь! — кричала она. — Вот-та я паду кассаину и пашалюсь. Шорна курис нада режить... Он ленива... Он яишка не делать, он сыплатка не сижить.
Тут хотела она бежать к учителю, но Алеша не пустил ее. Он прицепился к полам ее платья и так умильно стал просить, что она остановилась.
— Душенька, Тринушка! — говорил он. — Ты такая хорошенькая, чистенькая, добренькая... Пожалуйста, оставь мою Чернушку! Вот посмотри, что я тебе подарю, если ты будешь добра!
Алеша вынул из кармана империал, составлявший все его имение, который берег пуще глаза своего, потому что это был подарок доброй его бабушки. Кухарка взглянула на золотую монету, окинула взором окошки дома, чтобы удостовериться, что никто их не видит, и протянула руку за империалом. Алеше очень, очень было жаль империала, но он вспомнил о Чернушке — и с твердостию отдал драгоценный подарок»
Ночью мальчик услышал как его зовёт Чернушка, и удивился, что курица умеет говорить. Та позвала его за собой и в итоге привела Алёшу в подземное королевство, где жили маленькие человечки ростом с пол-аршина (примерно 35 см).
Его встретил король и вынес благодарность за спасение своего главного министра. Оказалось, что этот министр и есть Чернушка, только Алёша до этого не сразу догадался.
Алёша попросил за услугу способность всегда знать урок, ничего не изучая, и король подарил ему конопляное семечко, хотя и был недоволен его недостатками. Условием он поставил никому не рассказывать о виденном под землёй.
« — Скажи мне, чего ты желаешь? — продолжал король. — Если я в силах, то непременно исполню твое требование.
— Говори смело, Алеша! - шепнул ему на ухо министр.
Алеша задумался и не знал, чего пожелать. Если б дали ему более времени, то он, может быть, и придумал бы что-нибудь хорошенькое; но так как ему казалось неучтивым заставить дожидаться короля, то он поспешил ответом.
— Я бы желал, — сказал он, — чтобы, не учившись, я всегда знал урок свой, какой мне ни задали.
— Не думал я, что ты такой ленивец, — отвечал король, покачав головою. — Но делать нечего, я должен исполнить свое обещание.
Он махнул рукою, и паж поднес золотое блюдо, на котором лежало одно конопляное семечко.
— Возьми это семечко, — сказал король. — Пока оно будет у тебя, ты всегда знать будешь урок свой, какой бы тебе ни задали, с тем, однако, условием, чтоб ты ни под каким предлогом никому не сказывал ни одного слова о том, что ты здесь видел или впредь увидишь. Малейшая нескромность лишит тебя навсегда наших милостей, а нам наделает множество хлопот и неприятностей».
Потом министр объяснил Алёше, что, по обычаям подземных жителей, те должны покинуть свои владения, если человек, узнавший о них, расскажет другим о подземных жителях.
Подарок короля оказался действенным, и Алёша стал показывать феноменальные способности. Сначала ему было неловко, но потом он привык и загордился.
Однажды Алёша потерял семечко, а с ним способность отвечать. Его строго наказали, считая неспособность капризом, но Чернушка вернулась и возвратила ему потерянное семечко, хотя и была опечалена его поведением.
« — Ах, Чернушка! — сказал Алеша вне себя от радости. — Я не смел надеяться, что с тобою увижусь... Ты меня не забыла?
— Нет, — отвечала она, — я не могу забыть оказанной тобою услуги, хотя тот Алеша, который спас меня от смерти, вовсе не похож на того, которого теперь перед собою вижу. Ты тогда был добрый мальчик, скромный и учтивый, и все тебя любили, а теперь... я не узнаю тебя!
Алеша горько заплакал, а Чернушка продолжала давать ему наставления. Долго она с ним разговаривала и со слезами упрашивала его исправиться.
Наконец, когда уже начинал показываться дневной свет, курочка ему сказала:
— Теперь я должна тебя оставить, Алеша! Вот конопляное зерно, которое выронил ты на дворе. Напрасно ты думал, что потерял его невозвратно. Король наш слишком великодушен, чтоб лишить тебя оного за твою неосторожность. Помни, однако, что ты дал честное слово сохранять в тайне все, что тебе о нас известно... Алеша, к теперешним худым свойствам твоим не прибавь еще худшего — неблагодарности!
Алеша с восхищением взял любезное свое семечко из лапок курицы и обещался употребить все силы свои, чтоб исправиться!
— Ты увидишь, милая Чернушка, — сказал он, — что я сегодня же совсем другой буду.
— Не полагай, — отвечала Чернушка, — что так легко исправиться от пороков, когда они уже взяли над нами верх. Пороки обыкновенно входят в дверь, а выходят в щелочку, и потому, если хочешь исправиться, то должен беспрестанно и строго смотреть за собою. Но прощай, пора нам расстаться!
Алеша, оставшись один, начал рассматривать свое зернышко и не мог им налюбоваться. Теперь-то он совершенно спокоен был насчет урока, и вчерашнее горе не оставило в нем никаких следов.
Он с радостью думал о том, как будут все удивляться, когда он безошибочно проговорит двадцать страниц, — и мысль, что он опять возьмет верх над товарищами, которые не хотели с ним говорить, ласкала его самолюбие.
Об исправлении самого себя он хотя и не забыл, но думал, что это не может быть так трудно, как говорила Чернушка.
«Будто не от меня зависит исправиться! — мыслил он. — Стоит только захотеть, и все опять меня любить будут...»
Увы, бедный Алеша не знал, что для исправления самого себя необходимо начать с того, чтоб откинуть самолюбие и излишнюю самонадеянность».
Алёша воспользовался волшебством и моментально выучил несколько страниц, но учитель заподозрил неладное и начал разбираться, как это у него получилось.
От страха перед розгами Алёша забыл запрет короля и проговорился о подземных жителях, но учитель счёл это выдумками, и мальчика всё-таки высекли.
Ночью того же дня к Алёше явился министр подземного королевства и рассказал ему, что из-за его проступка народу подземных жителей приходится покидать насиженное место, а сам министр осуждён королём носить золотые кандалы, которые Алёша с ужасом увидел на его руках.
Они со слезами простились навсегда.
Алёша, пробыв в сильной горячке шесть недель, снова стал прилежным и добрым мальчиком, хотя и утратил волшебные способности.
«Недель через шесть Алеша, с помощью Божиею, выздоровел, и все происходившее с ним перед болезнию казалось ему тяжелым сном.
Ни учитель, ни товарищи не напоминали ему ни слова ни о черной курице, ни о наказании, которому он подвергся.
Алеша же сам стыдился об этом говорить и старался быть послушным, добрым, скромным и прилежным. Все его снова полюбили и стали ласкать, и он сделался примером для своих товарищей, хотя уже и не мог выучить наизусть двадцать печатных страниц вдруг, которых, впрочем, ему и не задавали».
Интересны комментарии А. П. Ефремова. В своей эссеистической статье он указывает, что в сказке Погорельского берёт начало тенденция «бессрочного душевного сокрушения» героев после совершения ими какого-либо недостойного поступка, «греха».
Ефремов отмечает, что признаком греха в детской литературе становится «невозможность для героев, даже сказочных, отпустить друг другу содеянное», эта функция возлагается на высшие силы, Бога, а время искупления ничем не ограничивается.
Всё лучшее — детям
Под этим заголовком в газете Льнокомбината «Работница» 14 сентября 1979 года вышла заметка заведующей детскими яслями №24 Р. Смородиной. Предлагаю вниманию читателя её содержание.
«27 сентября 1959 года открылись двери новых яслей «24 Льнокомбината «Красный Октябрь». Это было большим событием в жизни предприятия, так как до этого оно не имело своих детских яслей.
Нужда была острой, на очереди стояло около тысячи детей. Ясли рассчитаны на 100 мест, но, чтобы уменьшить количество остро нуждающихся, было принято 150 детей.
Изолятор, медицинский кабинет, кабинет заведующей были отданы детям. Была открыта шестая группа, дополнительно к пяти имеющимся.
Ясли открывались с большими недоделками. Отсутствовала электроплита на кухне, пища готовилась на плите, которая топилась дровами. В прачечной не было стиральных машин, бельё стиралось вручную, на доске; кипятилось на плите, отапливаемой дровами. Не было спальных помещений. В групповых комнатах стояли кроватки, играть детям было негде.
Прошли годы, в яслях произошли большие изменения. Пристроены спальные комнаты, полностью оборудована прачечная, склад для хранения продуктов. На пищеблоке поставлена электроплита, холодильники для хранения продуктов, картофелечистка, электромясорубка.
За 20 лет работы детских яслей выпущено около тысячи детей. Несмотря на тяжёлые условия труда, в яслях трудится неплохой коллектив. Многие проработали по 10-20 лет. Из сорока пяти человек 18 трудятся более 10 лет. Двадцать лет проработала в детских яслях Новикова Н.И., патронажная сестра Абрашина В. П., повара Офицерова Р. Ф. и Бурова К. М., бухгалтер яслей Груздева З. И., медицинские сёстры Воробьёва В. Н., Сергеева Г. Н., и санитарка Тарарыкина З. П.
Много хорошего можно сказать об этих людях. Высокая требовательность к себе и товарищам, добросовестное отношение к работе, теплое отношение к детям — вот качества, присущие этим сотрудникам.
Более 15 лет работают в детских яслях методист Дудина В. Г., медсестра грудной группы Мишина А. А., медсёстры второй альтернативной группы Жданкова Г. Н., Абрамова Н. И., санитарки Ерофеева А. В., Маркина Г. П.
Все они работают с большим знанием своего дела, отдают много сил делу воспитания детей работниц Льнокомбината.
Особо хочется сказать о тех товарищах, которые приобрели в детских яслях новые специальности, выросли профессионально.
Новикова Н. И. перешла в детские ясли с предприятия, работала рядовой медицинской сестрой на группе. Закончив двухгодичные курсы медсестёр, переведена на должность старшей медсестры.
Дудина В. Г. тоже работала на группе рядовой сестрой. Закончила педагогический институт, стала методистом.
Многие сотрудники активно участвуют в общественной жизни яслей. Медицинская сестра Воробьёва В. Н., например, уже 15 лет избирается профгруппоргом.
В детских яслях широко развёрнуто социалистическое соревнование между группами. Основным показателем при подведении итогов соцсоревнования является снижение заболеваемости детей, их физическое развитие и выполнение плана по койко-дням.
Хочется пожелать всем сотрудникам крепкого здоровья, новых трудовых успехов и личного счастья. Пусть наши молодые сотрудники берут пример с ветеранов и работают с детьми не один десяток лет.
Наш труд необходим людям и государству».
Приведу одно характерное наблюдение, сделанное со стороны. Моя мать входит в групповую комнату, берёт сопливого ребёнка и начинает буквально «облизывать» его, светясь счастливой улыбкой...
Детская дача
Только бледные следы воспоминаний остались у меня от детского сада №44, расположенного рядом с нашим пятым домом (хотя его я посещал дольше положенного на один год). От моих представлений о садике не осталось почти ничего — кроме замкнутого пространства прогулочной площадки, песочницы с деревянным зонтиком-грибком, считалочек типа «Эники-беники ели вареники», да дружеской просьбы к соседке по кроватке показать письку.
А вот дачу от Станкозавода, прообраз будущего пионерлагеря, куда на летний отдых отправляли детей детсадовского возраста, я почему-то запомнил. Именно тогда я полюбил разную живность, в обилии ползающую, прыгающую и летающую вокруг, — в первую очередь кузнечиков, жуков, бабочек и стрекоз.
Зелёные жирные кузнечики с саблями, торчащими из задней части брюшка, в моём воображении представали в образе эдаких гусаров.
Позднее я узнал, что это самки.
А внушительных размеров сабля была яйцекладом.
В июне мы собирали в спичечный коробок майских жуков, прозвав их «июньскими».
Нравились жуки-навозники, обитающие в коровьих лепёшках, и жуки-дровосеки, ползающие по полусгнившей сосновой коре. У них были огромные угрожающие рога.
Умиляли «божьи коровки». Мы знали, что их обижать нельзя, поэтому относились к ним с благоговейным трепетом. Мы сажали красного жучка с пятнышками на жёстких надкрыльях на поднятый кверху указательный палец и радостно тараторили:
«Бабка-коробка, улети на нёбко! Там твои детки Кушают конфетки. Всем — по одной, а тебе — ни одной!».
Не пойму только, почему божья коровка превратилась в бабку-«Коробку». От глухоты, что ли?
Маленьких ярко синих тонюсеньких спаренных стрекоз мы прозвали «ниточкой с иголочкой».
Но больше всего я восхищался громадными, с ладонь, коричневыми или чёрными «стрекозлами».
Поймать такую большеглазую диковину с размахом слюдянистых крыльев в двадцать сантиметров было предметом особой доблести и гордости. Я замирал от счастья, если мне выпадала возможность пленить эту крылатую переливчатую красавицу.
Мы скармливали пленённым стрекозам полудохлых мух или обездвиженных маленьких кузнечиков.
...Запах луговых цветов и трав в буквальном смысле опьянял меня. С тех пор обожаю просеки, пропитанные неповторимым знойным ароматом цветущего лета. Именно там я находил особо крупную душистую землянику,
которая таяла во рту, как ни с чем не сравнимый деликатес. В высокой густой сочной траве солнечных просек, уходящих в бесконечность, хотелось забыться навсегда, как в раю...
