Дель Арте
«Sperai, tanto il delirio
accecato m’aveva,
se non amor, pietà… mercé!
Ed ogni sacrifizio
al cor, lieto, imponeva,
e fidente credea
più che in Dio stesso, in te!»
Ruggero Leoncavallo «Pagliacci»
«Как я надеялся, ослепленный
своей наивностью,
что если не из любви, то хоть из благодарности…
Что не предашь ты меня за все мои жертвы,
которые я с радостью принес тебе…
И за то, что я верил в тебя,
больше, чем в Бога!»
Руджеро Леонкавалло «Паяцы»
Лишь для тебя, о Коломбина,
Пришёл я в этот балаган,
Где зритель, гнув за крохи спину,
Платил монетой за обман,
Где тот, кто счастлив, хоть и беден,
Играл несчастных богачей,
Где смех гремел в неярком свете
Безмолвно плачущих свечей.
Лишь для тебя я стал артистом,
С искусством фарса не знаком –
Меня сперва встречали свистом,
Приправив колкости плевком.
Голгофу эту не покинув,
Я ждал, когда же стихнет гам,
Чтоб, сбросив маску Арлекина,
Опять припасть к твоим ногам.
Господь мой Бог, как ты прекрасна
Была вне сцены и на ней!
И я молил, и не напрасно,
Тебя супругой стать моей.
Венчавшись, зажили мы вместе,
Я помню это как сейчас,
В уютной хижине в предместье,
Где небо скрёб ветвями вяз.
С упорством я топтал подмостки,
Шутил, кривлялся и плясал,
И вот, уже сатирой хлёсткой
Мог наповал сразить весь зал.
Ты помнишь, помнишь, Коломбина,
Успеха нашего размах?
Но счастье было исполином
На хрупких глиняных ногах.
Однажды, летом, ты сбежала;
К кому – не знаю – и куда.
Пронзи ты грудь мою кинжалом,
Мне меньше было бы вреда.
Себя не помнящий от горя,
Я пил в портовом кабаке,
Где в окна тянет гнилью с моря,
Где все у чёрта на крюке.
Меня в чаду том отыскавши
Сквозь дым, терзающий глаза,
Один актёр из труппы нашей
Ко мне подсел и рассказал,
Что ты была мила со всеми,
Подобно девке площадной –
В лицо смеяться мне не смели,
Трусливо скалясь за спиной…
А я не верил, Коломбина,
Настолько был твой образ свят,
Но ловко плёл он паутину –
Осталось только впрыснуть яд:
Он мне сказал, что вы хотели
Бежать, но предан был и он,
Что я женат был лишь на теле…
А дальше помню, как сквозь сон,
Как этот мерзкий жирный клоун,
Что был на дьявола похож,
Захохотал. Хоть зал был полон,
Я тут же выхватил свой нож,
Готовый выпустить наружу
Его поганые кишки…
Но как порою неуклюже
Судьба кладёт свои стежки!
Внезапно разум мой затмило,
И я проваливаюсь в ад,
Где кровь от страха стынет в жилах,
Где скрип зубов и тлена смрад.
Затем неделя лихорадки
В борьбе за право умереть:
Часы забвенья были сладки,
Минуты ясности – как плеть.
Но время лечит, Коломбина;
Хотя внутри я был мертвец,
Смешила зрителей личина,
И пел на шапке бубенец.
Под взрыв восторженных оваций
И мелодичный звон монет
Я сыпал град импровизаций
И за куплетом пел куплет.
Я был лишь тенью, только эхом,
Поблекшим призраком себя.
У женщин пользуясь успехом,
Я их ласкал, но не любя.
Стереть пытаясь, Коломбина,
Из сердца прочь твои черты,
Я презирал всех до единой
За то, что все они – не ты.
И так всю зиму: день для сцены,
А ночью – пьянство и разврат,
Затем рассвет, чужие стены
И, полный ласки, чуждый взгляд.
Когда же март сложил мимозы
На саван брата-февраля,
Наш вяз, расколотый морозом,
Стал так похож на короля,
Который знает, что низложен,
Но гордо голову несёт
К мечу, незнающему ножен,
Где все равны – на эшафот.
Любуясь им, я на пороге
Сел, вороша былого прах,
И вдруг увидел на дороге
Тебя с младенцем на руках!
Моя душа металась гончей,
Не помню – вырвался ли крик.
Ты подошла и села молча,
И словно молния в тот миг
Внезапно сердце полоснула
Своим изогнутым мечом,
Когда изящной формы скулы
Слезами жгли моё плечо.
Я ни о чём, о Коломбина,
Тебя расспрашивать не стал,
Как своего приемля сына,
Что был, как эльф, красив и мал.
Мы жили счастливо, не зная
Нужды, лишений и забот,
Ведь даже в год неурожая
До зрелищ голоден народ.
Я приносил букеты лилий,
Струился времени песок –
Казалось, демоны забыли
Про наш уютный уголок.
Прошло почти четыре года,
И вдруг смертельный приговор
Шлют небеса людскому роду –
В наш край пришли чума и мор.
Как будто грозный ангел ночи
Раскрыл над всей землёй крыла:
На площадях и вдоль обочин –
Повсюду мёртвые тела.
И всюду скорбные повозки,
Как непрерывный караван,
Спешили груз залить извёсткой
И схоронить по общим рвам.
Надев венок вороньей стаи,
Наш вяз, как сгорбленный колдун,
Чертил корявыми перстами
В песке сплетения из рун,
Рвал на себе остатки платья,
Шатался, будто бы в бреду,
Кряхтел зловещие проклятья,
На дом наш кликая беду.
И вот, однажды на рассвете
Меня ты будишь вся в слезах,
И я с тревогою отметил
Смертельный страх в твоих глазах.
Твой голос, словно из могилы,
Шептал в хрустальной тишине
О том, что верность ты хранила
Своей природе, но не мне;
Лишь страх велел тебе открыться,
Когда средь прочих мертвецов,
Что вёз задумчивый возница,
Узнала ты Его лицо.
Катились прочь чумные дроги,
Покой и сон твой увозя –
И неизвестность на пороге,
И ничего вернуть нельзя.
Я был, как колокол, расколот,
В ушах стоял ужасный звон,
Вся эта исповедь, как молот,
Грозила душу выбить вон.
Увы, кидал песчинки в пропасть
Я, жертвы клав к твоим ногам:
Любовь и вера, честь и гордость –
Они давно уже все там.
И вот, теперь, судьбе на милость
Сдаюсь с готовностью жреца,
Поклявшись, что бы ни случилось,
С тобой остаться до конца;
Ведь если щупальца недуга
Тебя незримо оплели,
То лучше мы, обняв друг друга
Умрём, чем порознь в дали.
Недели шли, и миновала
Нас чаша страшная сия –
Сломав отравленное жало,
Смерть отползала, как змея.
Из праха стали подниматься
Полупустые города,
И рада публика паяцам
В такие дни, как никогда.
Немного шуток и кривляний,
И вновь потребует на бис
Артиста шквал рукоплесканий
Из-за потрёпанных кулис.
Но всякий раз, всходя на сцену,
Я, в мыслях, рядом был с тобой.
Что если б знал тогда я цену
За свой успех перед толпой?
Вернувшись раз из балагана,
Я обнаружил дом пустым,
Зияла дверь открытой раной,
И над трубой клубился дым.
Но ни тебя внутри, ни сына;
В печи избыточная кладь –
Ты не взяла и половины,
Чтоб только бегству не мешать.
О, Коломбина, Коломбина…
Ты победила, торжествуй!
Ты - словно честность Мессалины
И, как Иуды поцелуй.
Твой голос сладок, но отравлен,
Твой взгляд погибель лишь сулит.
Я побеждён, убит, раздавлен –
Глупец, влюбившийся в гранит.
И что теперь мне до таланта?
К чему мне это ремесло?
Лишь для тебя в комедианты
Меня судьбою занесло.
Я скоротал остаток лета,
Но отыскать уже не смог,
Какая нить ведёт по следу
Двух пар по-детски лёгких ног.
Привыкли люди Арлекина
Встречать на грязной мостовой,
Топившим боль в дешёвых винах,
И обходили стороной.
Сезон дождей пришёл, и сырость
Меня опять загнала в дом,
Где неизменно ты мне снилась,
Лишь только я забудусь сном.
Я сжёг проклятое жилище,
Чтоб положить всему конец,
С издёвкой шепчет пепелище:
«Не муж, увы, и не отец…»
«Чего ты ждёшь?» - спросила осень,
«Давай смелее!» - скрипнул вяз,
Петлю на шею я набросил:
«Ну, что ж, спляшу в последний раз…»
Сентябрь 2014 – 7 февраля 2015 Winky Sheep
accecato m’aveva,
se non amor, pietà… mercé!
Ed ogni sacrifizio
al cor, lieto, imponeva,
e fidente credea
più che in Dio stesso, in te!»
Ruggero Leoncavallo «Pagliacci»
«Как я надеялся, ослепленный
своей наивностью,
что если не из любви, то хоть из благодарности…
Что не предашь ты меня за все мои жертвы,
которые я с радостью принес тебе…
И за то, что я верил в тебя,
больше, чем в Бога!»
Руджеро Леонкавалло «Паяцы»
Лишь для тебя, о Коломбина,
Пришёл я в этот балаган,
Где зритель, гнув за крохи спину,
Платил монетой за обман,
Где тот, кто счастлив, хоть и беден,
Играл несчастных богачей,
Где смех гремел в неярком свете
Безмолвно плачущих свечей.
Лишь для тебя я стал артистом,
С искусством фарса не знаком –
Меня сперва встречали свистом,
Приправив колкости плевком.
Голгофу эту не покинув,
Я ждал, когда же стихнет гам,
Чтоб, сбросив маску Арлекина,
Опять припасть к твоим ногам.
Господь мой Бог, как ты прекрасна
Была вне сцены и на ней!
И я молил, и не напрасно,
Тебя супругой стать моей.
Венчавшись, зажили мы вместе,
Я помню это как сейчас,
В уютной хижине в предместье,
Где небо скрёб ветвями вяз.
С упорством я топтал подмостки,
Шутил, кривлялся и плясал,
И вот, уже сатирой хлёсткой
Мог наповал сразить весь зал.
Ты помнишь, помнишь, Коломбина,
Успеха нашего размах?
Но счастье было исполином
На хрупких глиняных ногах.
Однажды, летом, ты сбежала;
К кому – не знаю – и куда.
Пронзи ты грудь мою кинжалом,
Мне меньше было бы вреда.
Себя не помнящий от горя,
Я пил в портовом кабаке,
Где в окна тянет гнилью с моря,
Где все у чёрта на крюке.
Меня в чаду том отыскавши
Сквозь дым, терзающий глаза,
Один актёр из труппы нашей
Ко мне подсел и рассказал,
Что ты была мила со всеми,
Подобно девке площадной –
В лицо смеяться мне не смели,
Трусливо скалясь за спиной…
А я не верил, Коломбина,
Настолько был твой образ свят,
Но ловко плёл он паутину –
Осталось только впрыснуть яд:
Он мне сказал, что вы хотели
Бежать, но предан был и он,
Что я женат был лишь на теле…
А дальше помню, как сквозь сон,
Как этот мерзкий жирный клоун,
Что был на дьявола похож,
Захохотал. Хоть зал был полон,
Я тут же выхватил свой нож,
Готовый выпустить наружу
Его поганые кишки…
Но как порою неуклюже
Судьба кладёт свои стежки!
Внезапно разум мой затмило,
И я проваливаюсь в ад,
Где кровь от страха стынет в жилах,
Где скрип зубов и тлена смрад.
Затем неделя лихорадки
В борьбе за право умереть:
Часы забвенья были сладки,
Минуты ясности – как плеть.
Но время лечит, Коломбина;
Хотя внутри я был мертвец,
Смешила зрителей личина,
И пел на шапке бубенец.
Под взрыв восторженных оваций
И мелодичный звон монет
Я сыпал град импровизаций
И за куплетом пел куплет.
Я был лишь тенью, только эхом,
Поблекшим призраком себя.
У женщин пользуясь успехом,
Я их ласкал, но не любя.
Стереть пытаясь, Коломбина,
Из сердца прочь твои черты,
Я презирал всех до единой
За то, что все они – не ты.
И так всю зиму: день для сцены,
А ночью – пьянство и разврат,
Затем рассвет, чужие стены
И, полный ласки, чуждый взгляд.
Когда же март сложил мимозы
На саван брата-февраля,
Наш вяз, расколотый морозом,
Стал так похож на короля,
Который знает, что низложен,
Но гордо голову несёт
К мечу, незнающему ножен,
Где все равны – на эшафот.
Любуясь им, я на пороге
Сел, вороша былого прах,
И вдруг увидел на дороге
Тебя с младенцем на руках!
Моя душа металась гончей,
Не помню – вырвался ли крик.
Ты подошла и села молча,
И словно молния в тот миг
Внезапно сердце полоснула
Своим изогнутым мечом,
Когда изящной формы скулы
Слезами жгли моё плечо.
Я ни о чём, о Коломбина,
Тебя расспрашивать не стал,
Как своего приемля сына,
Что был, как эльф, красив и мал.
Мы жили счастливо, не зная
Нужды, лишений и забот,
Ведь даже в год неурожая
До зрелищ голоден народ.
Я приносил букеты лилий,
Струился времени песок –
Казалось, демоны забыли
Про наш уютный уголок.
Прошло почти четыре года,
И вдруг смертельный приговор
Шлют небеса людскому роду –
В наш край пришли чума и мор.
Как будто грозный ангел ночи
Раскрыл над всей землёй крыла:
На площадях и вдоль обочин –
Повсюду мёртвые тела.
И всюду скорбные повозки,
Как непрерывный караван,
Спешили груз залить извёсткой
И схоронить по общим рвам.
Надев венок вороньей стаи,
Наш вяз, как сгорбленный колдун,
Чертил корявыми перстами
В песке сплетения из рун,
Рвал на себе остатки платья,
Шатался, будто бы в бреду,
Кряхтел зловещие проклятья,
На дом наш кликая беду.
И вот, однажды на рассвете
Меня ты будишь вся в слезах,
И я с тревогою отметил
Смертельный страх в твоих глазах.
Твой голос, словно из могилы,
Шептал в хрустальной тишине
О том, что верность ты хранила
Своей природе, но не мне;
Лишь страх велел тебе открыться,
Когда средь прочих мертвецов,
Что вёз задумчивый возница,
Узнала ты Его лицо.
Катились прочь чумные дроги,
Покой и сон твой увозя –
И неизвестность на пороге,
И ничего вернуть нельзя.
Я был, как колокол, расколот,
В ушах стоял ужасный звон,
Вся эта исповедь, как молот,
Грозила душу выбить вон.
Увы, кидал песчинки в пропасть
Я, жертвы клав к твоим ногам:
Любовь и вера, честь и гордость –
Они давно уже все там.
И вот, теперь, судьбе на милость
Сдаюсь с готовностью жреца,
Поклявшись, что бы ни случилось,
С тобой остаться до конца;
Ведь если щупальца недуга
Тебя незримо оплели,
То лучше мы, обняв друг друга
Умрём, чем порознь в дали.
Недели шли, и миновала
Нас чаша страшная сия –
Сломав отравленное жало,
Смерть отползала, как змея.
Из праха стали подниматься
Полупустые города,
И рада публика паяцам
В такие дни, как никогда.
Немного шуток и кривляний,
И вновь потребует на бис
Артиста шквал рукоплесканий
Из-за потрёпанных кулис.
Но всякий раз, всходя на сцену,
Я, в мыслях, рядом был с тобой.
Что если б знал тогда я цену
За свой успех перед толпой?
Вернувшись раз из балагана,
Я обнаружил дом пустым,
Зияла дверь открытой раной,
И над трубой клубился дым.
Но ни тебя внутри, ни сына;
В печи избыточная кладь –
Ты не взяла и половины,
Чтоб только бегству не мешать.
О, Коломбина, Коломбина…
Ты победила, торжествуй!
Ты - словно честность Мессалины
И, как Иуды поцелуй.
Твой голос сладок, но отравлен,
Твой взгляд погибель лишь сулит.
Я побеждён, убит, раздавлен –
Глупец, влюбившийся в гранит.
И что теперь мне до таланта?
К чему мне это ремесло?
Лишь для тебя в комедианты
Меня судьбою занесло.
Я скоротал остаток лета,
Но отыскать уже не смог,
Какая нить ведёт по следу
Двух пар по-детски лёгких ног.
Привыкли люди Арлекина
Встречать на грязной мостовой,
Топившим боль в дешёвых винах,
И обходили стороной.
Сезон дождей пришёл, и сырость
Меня опять загнала в дом,
Где неизменно ты мне снилась,
Лишь только я забудусь сном.
Я сжёг проклятое жилище,
Чтоб положить всему конец,
С издёвкой шепчет пепелище:
«Не муж, увы, и не отец…»
«Чего ты ждёшь?» - спросила осень,
«Давай смелее!» - скрипнул вяз,
Петлю на шею я набросил:
«Ну, что ж, спляшу в последний раз…»
Сентябрь 2014 – 7 февраля 2015 Winky Sheep
