Максим.

Максим и близок также, как далек —

не горечь... сожаление, упрек?

Из толщи лет, веков, прошедших жизней

полунамеком, полувздохом зиждет?

Так свет встающий цедит молоко

из вымени недремлющего свода,

в рубахе домотканой, босиком,

зевая и крестясь,

потом...

восходит.

 

Максим во мне похоже, но не так —

вот отголоском бродит где-то там —

глубоко — повторяется беззвучно...

Вот — в звуках, возродясь, ногами сучит,

как в духе —

новый, чистый человек,

всходящий на поверку с сожаленьем

о горьких: дольных, близких — обо всех,

месивших ту же грязь

во искупленье.

 

Я помню памяти /своей ли, нет?/

упреки, обжигавший стопы снег,

упавший раньше времени, невольно

необходимостью отвлечь от боли,

неясных сожалений и тоски,

сжимающей пещерный вход предсердья

в тяжелые, железные тиски

внезапной мыслью: жизнь — движенье к смерти.

 

Максим, я помню все и не могу

припомнить — расплываются, бегут

сюжеты многоцветьем прошлых жизней,

картинки распадаются, подвижны.

Вот догоняю, вот зову: Максим —

и разворачиваю — лица, лица:

одно плывет, сменяется другим...

Твоим? Не знаю, жду, что прояснится.