К Чацкому
Едва ль найдется во всем свете
На страницах старых, дряхлых книг,
Которые листали взрослые и дети
Таких героев, чей гордый голос стих,
Но не забылась молва средь народа
О том человеке, опасном и вольном,
Мудрого духа, дворянского рода.
Бессмертен он, как бы ни было больно.
Как бы сильно в спину его не толкнули,
Он не пал, не опустил головы, не сломался,
Воспрянул он там, где бессильно тонули…
Из самых низов к светилу он поднимался
И крылья свои никогда не боялся обжечь:
Они защищены лютым холодом были.
И звездную пыль в ладонях он клялся беречь,
Да только об этом низкопоклонники тоже забыли.
Однако дано ли им впустить ту истину простую
В черствое сердце? Дано ль ощутить
Те чувства, какие художник на мраморе нарисует,
А они на песке напишут, что значит — жить.
Он по истине воин, хоть не носил гимнастерку,
Ни одному генералу не присягал,
Не говорил о полке, поджигая махорку,
А ведь неволею с ближними он воевал.
Век человека идеалов высоких тяжел,
Когда как единое стадо слепо их ищет на дне,
Воображая новое небо, а бравый орел
Так одиноко и гордо парит в вышине.
Нет высоты, которая бы удержала бескрылых,
А значит им не суждено оторваться
И узнать, что за чертой, в жизни свободных и сильных.
Но даже если б могли, они бы не стали соваться.
А он уезжает куда-то поспешно в карете.
Им не надо быть там, где сверкает дорогой путь млечный.
Едва ли найдется такой человек во всем свете,
Чей голос, настойчивый, честный, затих. Но не навечно.